Вальтер опытным взглядом оценил изящный корпус яхты, соразмерность парусов, снасти, прищелкнул пальцами и с восхищением выразил то, что подумал:
– Красавица! Она напоминает стремительную акулу! На такой яхте можно смело принимать участие в любой мировой регате и на любую дистанцию, в том числе и через океан! Немного удлинить мачту, метров до тридцати пяти, и она не уступит любой гоночной яхте макси класса! Братец Карл, почему бы и тебе не приобрести такую же? Если мечтаешь о славе мирового гонщика, то надо иметь собственную!
– Наша от нас не уйдет, Вальтер, – ответил Карл, с прищуром пристально всматриваясь в «Викторию». Он воспринял слова отца о том, что это вторая яхта Кельтмана гораздо чувствительнее, или, вернее сказать, гораздо серьезнее, потому как понял, что появление у них по курсу второй яхты этого господина может оказаться совсем не случайным явлением, а потому насторожился, словно в ожидании возможного неприятельского абордажа.
Между тем «Виктория» легла в дрейф, «Изабелла» довольно быстро поравнялась с ней, прошла в кабельтове вдоль светло-голубой яхты и, не меняя курса, все так же равномерно покачиваясь на боковой волне, которая по выходу из Мельбурнского порта стала положе и выше, начала уходить к темнеющему горизонту.
На «Виктории» зажгли ходовые огни – белый на клотике мачты, красный и зеленый на бортовых стойках против ходовой рубки. Яхту развернули форштевнем на юг, ветер наполнил паруса и погнал ее следом за «Изабеллой». Шли час, два, три, шли под яркими южными созвездиями, словно связанные невидимым прочнейшим канатом – между яхтами сохранялось расстояние в полмили. И разорвать эту связь, казалось, не было никакой возможности, разве что налетит ураган и разметает эти ничтожные пушинки по океанским просторам так далеко друг от друга, что берега не увидят, не то что соседа по путешествию…
Отправив молодых пассажиров ужинать, Отто оставил на вахте вторую смену: у руля встал немец Клаус, а у шкотовых лебедок русский механик Степан Чагрин и китаец Чжоу Чан.
– Клянусь священными водами Стикса, идем как под конвоем этого пройдохи Кельтмана! – процедил сквозь зубы Дункель, при ярком свете луны хорошо различая белые паруса и ходовые огни «Виктории». – Ей-ей, заложил бы в залог левый мизинец – зачем он мне вообще? – только бы узнать, кто на той яхте и какого черта увязался за нами? Ладно, если только до Тасмании проводят, а если и дальше? Придется потерпеть их ухаживание до Новой Зеландии, а там, простите, господа хорошие, никак невозможно гулять по морю вместе, каждому свой курс, нам по заданному маршруту, а вам на все четыре стороны, или хоть в преисподнюю, только не вместе! Что подсказывает тебе твой морской нюх, дружище Фридрих, кто нас сопровождает?
– Человек с порядочными намерениями не стал бы от нас таиться, а подошел бы на близкое расстояние и представился бы, попросил разрешения путешествовать вместе, если боится один. А эти… Ничего, рано или поздно узнаем этого «господина инкогнито», – стараясь выглядеть спокойным, ответил Кугель, лишь бы не настораживать своей нервозностью матросов экипажа. – Пришвартуемся где-нибудь рядышком, проведем разведку, не боем, а по-тихому, может, что и проклюнется из этого заколдованного яичка! Пойдем, Отто, перекусим на сон грядущий, а то, ей-ей, тоскливо в моем грузовом отсеке. Не переношу, когда сосет под сердцем, будто доктора мне туда три дюжины пиявок всунули!..
– Пожалуй, ты прав, Фридрих. Нам с тобой придется разделиться на две смены и быть за вахтенных командиров. Кто знает, какой инструктаж прошел боцман Майкл перед отправкой в плавание, и для чего увязалась за нами вторая яхта Кельтмана неизвестно с какой командой… А что, если надумали захватить нас врасплох и под пыткой узнать истинную цель поездки? Гансик мог наплести такие три короба, что у Кельтмана глаза полезли на лоб от жадности! Меня подозревал в пиратстве, а сам – и такое не исключено, дружище Фридрих! – занимается тайком от полиции этим рискованным, но прибыльным ремеслом. Иначе откуда у него капитал строить вон какую красавицу яхту по спецпроекту?
Фридрих, широко расставив ноги на зыбкой палубе, замер с вытаращенными глазами – попасть в руки пиратов? Такой вариант он, пожалуй, и не предполагал! – потом, словно спохватившись, лапнул себя по карману пиджака, где приятной тяжестью покоился семизарядный «вальтер», зло хмыкнул, с кормы поглядывая на спокойно сидящих у носового люка Степана и Чжоу – «Изабелла» шла ровным курсом и не было пока нужды в перекладке тяжелого горизонтального над палубой гика.
– Пусть только сунутся! – проворчал Кугель. – Ты прав, Отто, доверять мы можем только себе и твоим сыновьям!
Они спустились по левому, входному в трюм люку и, минуя кубрики моряков, прошли на камбуз, откуда соблазнительно пахло пока что непонятной едой…
«Черт возьми! – Отто Дункель со злостью потыкал подушку кулаком, укладываясь спать. – Теперь бы сюда мою испытанную субмарину да верный экипаж, с которым мне довелось столько пережить в годы войны! Нырнул бы под воду и до самого Оклендского архипелага никакой Кельтман с инспектором Паркером меня не увидел бы! Хотя с какой это стати инспектору за мной гоняться? Если бы что-то подозревал на наш счет, то прямо бы с “Британии” отправил в мельбурнскую полицию для капитальной проверки всех возможных версий… Не-ет, отсюда мне ничего не угрожает. Я имею в виду австралийскую полицию, – сам себя уточнил Отто, не в силах отогнать эти навязчивые и не без основания тревожные мысли. – А намеки Паркера понятны – он не хочет, чтобы я позабыл свое обещание посодействовать росту его карьеры. И я сдержу слово, парень он толковый, жаль, что англосакс. Хотя вот тебе другой пример – мои соотечественники, Ганс Шрейбер и газетчик Кельтман… Увязались за мной, хоть минное поле ставь за кормой яхты…» – И он мысленно махнул рукой – за кормой «Изабеллы» он может «поставить» по курсу преследующей их яхты «Виктории» разве что связки пустых из-под тушенки банок?!
Дьявол! Кто из этих кельтманов и шрейберов знает, что это такое – проходить сквозь минное поле! И не в одиночку, не днем и не по земле! А на подводной лодке, имея страшным бременем на собственной душе десятки человеческих жизней, тебе доверенных и верящих в твое Богом данное чутье! А надо идти! Таков приказ – англосаксы забросали узкий фарватер минами, причем минами придонными, которые лежат под твоим днищем такие спокойные и красивые, спокойные, и только часовые механизмы внутри этих живых затаившихся, будто рысь в засаде, существ ритмично тикают, отсчитывая секунды жизни – тик-тик! Тик-тик! На каком галсе сработает механизм? Сколько кораблей должно пройти над миной, прежде чем включится система всплытия и она рванет под чьим-то корпусом! А если под первым же кораблем? Тогда этой роковой судьбы удостоен он, фрегаттен-капитан Отто Дуккель! Он и его экипаж, который пошел на прорыв из заблокированного фиорда сразу же после минирования фарватера…
«Фортуна улыбнулась нам в ту страшную ночь. – Отто почувствовал, как от этих воспоминаний у него повлажнели виски. – Так что не мне Господа гневить, Он милостив к отважным и предприимчивым! Начнется драка – увидим, что и как делать! – благоразумно решил он, лег на узкую кровать, прислушался – из соседней каюты, где отдыхала Марта, не доносилось ни звука. – Наверно спит моя божественная Пандора», – с давно забытой в душе нежностью подумал он, улыбнулся счастливой надежде, которая, как ему думалось, замаячила перед ним яркой утренней звездой, несмотря ни на какие происки врагов…
Раскачиваемый широкой морской зыбью, давно привычный к ней, он так и уснул с этой счастливой улыбкой на лице.
– Какое чудо! – в порыве искреннего восхищения прошептала Марта. Прошептала так осторожно, словно боялась своим голосом спугнуть эту прелестную гамму цветов, которой украсился небосвод – от ярко-красного на западе, где уходило на покой солнце, и до темно-фиолетового на востоке, откуда неудержимо накатывалась ночная тьма. А вверху, где бесшумно парили высокие перисто-кучевые облака, солнце играло своими лучами так ярко на боковых склонах этих облаков, словно бы на заснеженных вершинах очаровательных Альп. – Неужели возможно такое сочетание красок в природе? Нет, это какое-то волшебство, наверно, Господь нарочно сделал это, не правда ли, Вальтер?
Вальтер с любопытством посмотрел на баронессу – когда она улыбается, то так мило морщит носик, что напоминает ребенка, которому все в диво, все страшно интересно.
– Неужели вы ни разу не бывали в море, баронесса Марта? – негромко спросил Вальтер. Они, для большей устойчивости на зыби, придерживались руками за крепко натянутые ванты, хотя и сидели в плетенных легких креслах на корме – «Изабелла» теперь шла правым галфиндом[42], яхту качало довольно основательно.
– Отчего же! – живо отозвалась баронесса, с улыбкой посматривая на пенистые усы, расходящиеся от острого форштевня яхты. – И была довольно часто, потому и привыкла к такой качке. Когда был жив еще наш приемный отец Гарри, он постоянно брал нас, маму и меня с сестричкой Эльвирой, и мы катались по морю на прогулочных катерах. Но это было, как правило, всегда днем, при ярком солнце… А чтобы поздно вечером, далеко в открытом море и при таком вот радужном небе… Умирать буду, и то непременно вспомню эту картину, как одно из самых ярких видений в жизни. Мне думается, что никакой талант художника, даже всемирно известный Рерих, не сможет повторить все эти сочетания и переливы. – Марта подняла голову, и в ее больших глазах отразились угасающие в небесах сполохи солнца. – И с Эдгаром мы несколько раз катались на яхте. – Баронесса Марта посмотрела на неотступно, уже вторые сутки идущую за ними «Викторию». – У моего бывшего жениха была своя яхта, но, наверно, немного меньше этой, из-за чего далеко от берега мы не рисковали уходить. – Голос Марты вдруг просел, она умолкла, опустила взор на кильватерную струю, которая начала уже высвечиваться легкими голубыми огоньками ночного свечения.