Механик при упоминании своего имени вздернул брови. В зеленых глазах застыло недоумение, но искреннее оно было или ловко-притворное, понять было трудно. Он извиняюще улыбнулся, попытался было развести руки в стороны, да дверной проем не столь широк.
– Спрашивайте по-английски, господин сенатор. Я вас не понял. О чем вы хотели спросить меня?
– Вот как? – Отто сделал вид, что крайне удивлен, и перешел на английский. – А мне господин Кельтман говорил, будто ты довольно прилично говоришь на нашем языке. Ты ведь долго жил в Германии, должен многое понимать, хотя бы разговорную речь, если грамматику тебе не успели там преподать! – Дункелю хотелось знать, понял ли этот варвар их разговор? И вообще надо быть с ним поосторожнее, сам Аид не знает, что за мысли бродят в голове Русского Медведя!
Степан Чагрик, по спине которого волной прокатилась судорога ярости, хотел было тут же со злостью ответить, что из Дахау он вынес с десяток слов, из лексикона эсэсовской ругани, в том числе и это слово, которое только что сквозь зубы прохрипел толстомордый Кугель: «Шлиссен! Шлиссен!»
«Стоп, Степан Иванович, сто-оп! Тут-то не было, как говаривала моя маленькая дочурка Аннушка в мирные предвоенные годики… Не годится без нужды пылить. А ну, браток, давай жать на тормоза до упора! Сам черт не знает, кого они надумали здесь стрелять!» – вовремя спохватился Чагрин, провел платком по лицу, собираясь с мыслями. Сделал над собой изрядное усилие, в шутливом тоне ответил:
– В Дахау тогда еще не успели открыть для нас, одетых в шикарные полосатые смокинги с номерами, факультета по изучению иностранных языков, господин сенатор. Да и сами педагоги, похоже, едва осилили начальное образование… совместно со своими овчарками. Три года, как тупоголовые дятлы, долбили нам, полулюдям и недочеловекам, одно и то же: «Встать! Сесть! Шапки долой! Смирно!» Из более светской речи я довольно сносно усвоил очень приличный оборот: «Махен ди мунд ауф!» Вот, пожалуй, и весь словарный запас смертника, господин сенатор. С этим запасом идти свататься к приличной немецкой девочке – кур смешить, как у нас на Руси говорят, не так ли? – И стиснув зубы, выдохнул протяжно, словно на секунду приоткрыл клапан души, чтобы выпустить накопившуюся ненависть: – Свой-то язык стал забывать за столько лет…
– Вижу, тоскуешь по своей России. – Отто живо повернулся к морю спиной, охватил пальцами леерное ограждение для устойчивости на зыбкой палубе. – Скажи честно, Штефан, хотел бы ты вернуться нах хаузе? – спросил, словно признание этого бывшего власовца могло ему объяснить нечто важное.
– Хотел бы я вернуться домой, господин сенатор? Чтобы и меня заставили десять лет корчевать зимнюю тайгу? Вы имеете хотя бы отдаленное представление, что такое есть наша зимняя тайга? Нет? А жаль… Я имею в виду, жаль, что хотя бы по рассказам ваших соотечественников, которые там побывали, вы не представляете себе Сибири. А мне довелось однажды в Мельбурне поговорить с моряком из Владивостока, с Сашком Шмаровозом, так его звали. Так он порассказал, каково работалось нашему горемыке – бывшему военнопленному, под конвоем своих же родных солдатушек… А воевал я сначала под Тулой, потом на Курской дуге. Должно, слышали про такую? Дали мы вашему фюреру и его генералам прикурить! – Степан не удержался, чтобы не щелкнуть по носам этих спесивых немцев. Пусть не суются в чужую душу, фашисты недобитые! Ишь, знать им хочется, тоскует ли «Штефан» по России… Если бы знал, что там объявлена полная амнистия тем, кто побывал в немецком плену не по своей воле, – морским крабом по камням пополз бы домой, к жене Раечке и к дочурке, у которой теперь, наверняка, есть уже и свои детишки…
О страшных танковых боях на Курской дуге Отто знал хорошо, понял и смысл неприкрытого намека о фюрере. Он поджал губы, пронзил механика колючим взглядом, но тот, высказавшись, смотрел уже на море, на чаек, и, казалось, напрочь забыл о собеседнике. «Как был упрямым бараном, таким и подохнешь… вскорости! – подумал с ненавистью Отто. – Зря таких оставляли живыми в концлагерях! Надо было всех – головой в печь! В печь! Чтобы только пепел полетит по ветру! Ишь, свинья русская, великого фюрера поминает… Если бы не бездарные генералы, которые прошляпили первое же сражение под Москвой…»
Степан не стал ждать ответа на свою злую реплику – реакцию сенатора он и так почувствовал по «ласковому» взгляду, которым тот одарил его, молча привстал с порожка и загремел ботинками по трапу в машинное отделение.
– Ну погоди, недожаренный Медведь! Дай только добраться до места, а там я покажу тебе и Курскую дугу и Сталинград! – Дункелю до дикости вновь захотелось выхватить пистолет и тут же влепить всю обойму в темноволосый затылок механика. – Не-ет, для нас с этим русским война, похоже, не кончилась! И коль скоро судьба снова свела вместе, так запросто мы не разойдемся! – Он еще не знал, что именно предпримет, чтобы примерно наказать Штефана за открытую дерзость, но что накажет крепко – в этом сомнений не было никаких.
Фридрих без особого труда разобрал сдавленное, сквозь зубы высказанное фрегаттен-капитаном: его мысли можно было прочитать и по бледному лицу столь же четко, словно снимок на отличной фотобумаге. Кугель присвистнул и как бы подумал вслух, не глядя ни на пустой дверной проем машинного отделения, ни на моряков, которые с боцманом вместе трудились на корме, сколачивая плот:
– Видит мой бог, перестрелять бы потом этих всех… до единого! Разве что Клауса оставить, этот парень что надо! Вот только мельбурнская полиция начнет приставать с дурацкими вопросами, на какой остановке сошли моряки господина Кельтмана? И правда ли, что они сами решили вплавь добираться до Австралии, не желая больше пользоваться такой роскошной яхтой…
– Ишь ты, что надумал, – медленно отозвался Отто, похоже, приняв слова штурмана серьезно, а не как шутку. Он отвел взгляд от двери машинного отделения, посмотрел на Карла и баронессу – сидят вдвоем у мачты на легких креслах и о чем-то оживленно беседуют. Вальтер все эти полдня пути от берегов Новой Зеландии так и не вышел из каюты, лежит на диване с книгой в руках…
– А разве я сказал, что намерен еще раз встречаться с мельбурнскими полицейскими комиссарами? – неожиданно для Кугеля после недолгого молчания ответил Отто. – Тем более встречаться со спесивым Кельтманом? Обойдется без помпезных встреч, не надо будет ему тратиться на оркестр, устраивать шикарные банкеты по случаю нашего счастливого возвращения…
Фридрих похолодел от такой неожиданной откровенности, как будто яхта волей Всевышнего в одну секунду перенеслась к ледяным айсбергам Антарктики. Глаза штурмана широко распахнулись и, придержав дыхание, словно опасаясь получить в сердце очередную уже знакомую колючку, он в безмолвном удивлении уставился в мрачное лицо фрегаттен-капитана, долго ждал каких-то пояснений. «Видит мой бог – Волк Ларсен против Железного Дункеля сущий ребенок! Тот только и воевал со своим братцем да с непокорными моряками, а этот… Этот замахнулся на всю австралийскую полицию, да и на суровую полицию Претории тоже, вижу, хочет наплевать… Что же он еще задумал?»
– Отто, я не понял… Ты и в самом деле решил исчезнуть с глаз Кельтмана? Но каким образом? А что будет с командой и с яхтой?
Однако и на этот раз Отто не стал раскрывать своего замысла раньше срока, и Фридрих не посмел настаивать – придет время, и он узнает все. Они повернулись на громкий разговор – на корме боцман распоряжался, как укладывать бревна, брусья, как их крепить железными скобами и увязывать гибким стальным тросом, как подготовить в середине плота крепкое гнездо для мачты.
– Из твоей ямки, Джим, мачту вмиг ветром вырвет и унесет в море! Я же сказал – делать гнездо глубиной не менее двух футов!
– Понял, Майкл, понял! Буду долбить большое гнездо, как для взрослого страуса!
– Сам ты длинношеий страус, до тебя все так трудно доходит! – ворчал боцман, присматриваясь, как Клаус и Чжоу вбивают длинные штыри в соседние балки.
– Похоже, нас хотят обогнать! – неожиданно резко прокричал от штурвала Роберт. Он выглянул в открытую дверь, рукой указал на идущую сзади и чуть сбоку «Викторию». Яхта-мателот, взяв возможно полный ветер гротом и Генуей, сдвинулась чуть левее общей линии и приблизилась к «Изабелле» на расстояние трех-четырех кабельтовых.
– Пусть обгоняют! Роберт, поставь яхту против ветра! На фалах – не дремать! – Дункель решил проверить, что именно задумал Штегман этим своим маневром. Может, начнет в микрофон кричать какую-нибудь гадость во всеуслышание команде? От него и этого ждать не мудрено! – Клянусь священными водами Стикса, доиграется, что я из ракетницы стрельну по парусам!
– Есть поставить яхту против ветра! – четко отозвался Роберт, крутнул штурвал, и «Изабелла» переместилась бушпритом вправо, навстречу западной волне. Вахтенные моряки с помощью лебедок выбрали слабину шкотов, чтобы паруса не трепыхались, как белье на веревке.
На «Виктории» решили, что «Изабелла» ложится на правый галс, немедленно повернули вправо. Но паруса на «Изабелле», встав по ветру, не работали, яхта по инерции пошла вперед, быстро теряя скорость. «Виктория» тут же начала накатываться на свою «сестренку».
– Приготовиться к отражению абордажа! Багры и ножи – к бою! – неожиданно громко прокричал в микрофон Роберт и надавил кнопку аварийного ревуна. И захохотал, хотя за воем сирены этого смеха никто уже не мог услышать.
Около мачты со своего кресла испуганно и с невольным криком вскочила Марта – что такое абордаж, она отлично знала из книг о былых пиратских временах, а коль скоро им самим пришлось с таковыми столкнуться уже у острова Кинга, она решила, что за разговором с Карлом они не заметили приблизившегося страшного корабля… Из рук неробкого Майкла выпал топор. Боцман вскочил с колен, увидел форштевень «Виктории» совсем рядом и решил, что на них и в самом деле готовится вооруженное нападение. Клаус и Джим, бросив возиться с брусьями и досками, растерянно озирались, соображая, что им делать – укрыться ли в кубрике или ждать команды боцмана и защищать пассажиров и себя.