– Да не бог я, а богатырь!
– Вот мы о том и говорим:
хотим, БОГатырешка, рыбки,
а мы сами яки хилы да хлипки.
Сколько неводы наши ни бились,
они лишь тиной умылись.
Ты б пошёл, взлохматил море синее —
к брегу рыбу и прибило бы.
Вздохнул богатырь, но сделал
всё что мужланы хотели:
взбаламутил море синее,
шторм поднял, да сильно так!
Затопила волна долину:
дома затопило, овины,
медведей, белок да зайцев,
и жителей местных нанайцев.
А как волна схлынула,
так долина гнилая и вымерла,
стоит чёрная да пустая.
Никитич что делать – не знает.
Ни людей, ни рыбы, ни леса.
– Да куды ж это влез я? —
стоит, чешет «репу».
– Вляпался ты крепко! —
голос слышен с болота.
– Кому тут ещё охота?
Выходит баба Яга
(хороша иль не хороша):
– Одна я в тундре осталась;
ведь я, мужичок, не якшалась
ни людьми, ни с зверьём, ни с лесом.
А какой у тебя интерес тут?
– Я, бабулечка, тоже не сдался:
с чертями могучими дрался,
народу погубил, ой немерено!
Как жить теперя мне?
А ищу я Забаву Путятичну —
жену царскую. «Пасечник»
нашёлся на нашу «пчёлку»:
уволок её куда-то за ёлку.
Ничего ты о том не слыхала?
– А знаешь, рыцарь… да, прилетала
дева-лебедь, сидит в Озёрском,
плавает в водах холодных
моря Охотского, стонет:
то слезу, то перо уронит.
Говорит, что летать не может —
изнутри её черви гложут.
Помутнело в глазах у Добрыни:
– Ну бабка, – промолвил былинный
и бегом к Охотскому морю. —
Горе какое, горе!
Глава 4. Горыныч кидает Добрыню в море
А бабка вдруг стала змеем
полетела ещё быстрее,
села на камни прибрежные,
морду сменила на вежливую
и обернулась девушкой-птицей.
Ну как в таку не влюбиться?
Тут Никитич к брегу подходит,
глядит на деву да смотрит,
и почти зовёт её замуж:
– Ты бы это… до дому пошла бы уж,
Николаша тя ждёт, не дождётся! —
а у самого сердечечко так и бьётся.
Опустила очи дивчина:
– Ох ты, воин милый,
не люб мне боле муж любимый,
я сгораю по Добрыне!
А Добрыня, он парень честный,
но растаял при виде невесты:
губу толстую отвесил,
грех велик на чаше взвесил,
и полез с объятиями жаркими
на Забавушку. А та из жалкой
превратилась вмиг в дракона
жаром дышит, со рта вони!
– Ну, пришла, былинничек, твоя кончина! —
когтями цап и волочёт в пучину
добра молодца на свет не поглядевшего,
удалого храбреца бездетного.
И кидает змей Добрыню в море синее.
Тонет богатырь. Картина дивная
пред глазами вдруг ему открылась —
это царство подводное просилось
прямо в лёгкие богатырские,
а вокруг всё зелёное, склизкое:
чудные водоросли и рыбы,
караси-иваси, как грибы,
по дну пешеходят хвостами.
Вот они то Добрыню и подобрали
да вынесли на поверхность.
Но до брега далеко. Ай, ехал
мимо рыба-кит великан.
Взял он воеводушку, поднял,
да на спину свою забросил.
А как забросил, так загундосил:
«Гой еси, Добрынюшка победоносный,
ты избавь меня от отбросов:
на спине моей народец поселился
нехороший, дюже он расплодился,
сеет, жнёт да пашет —
кожу мою лопашит.
От боли уж жить мне тяжко.
Скинь их в море, вояшка!»
Вздохнул наш казак, огляделся;
да уж, некуда деться:
сараи, дома и пашни,
люд песни поёт да квасит
капусту в огромных бочках;
сети ставит и бродит
рыбку большую и малую —
солит, сушит и жарит её.
В общем, весело живут, не накладно.
Разозлился богатырь: – Ай да ладно,
помогу я тебе, рыба-кит,
только ты сумей благодарить:
довези меня до столицы,
мне оттуда надобно пуститься
(сызнова да по ново)
на поиски нашей пановы,
племянницы князя Владимира, —
и меч булатен вынул он.
Да вовремя остановился —
мысль темя пронзила. Не поленился
богатырь, взошёл на гору.
И как закричит: – Который,
который год вы сидите на рыбе?
Вы не люди, а грибы!
Не мешайте жить животине.
Знаю я остров в пучине
пустой, а сверху, как рыба.
Вот на нём вам плодиться и треба!
Развернул Добрыня кита
туда, где всё смыла волна,
и поплыли они к Сахалину,
где уже прорастала полынью
земелька после цунами;
и последние нивхи не знали
какая их ждёт беда:
люд дурной напором прёт сюда,
чтоб раскинуть свои шатры.
(Айны, это были не вы?)
Но такова была сила природы:
кит с людьми уже на подходе,
близёхонько к берегу пристаёт,
народ (хошь, не хошь) а на сушу идёт
и дивится откровенно долго:
«Как же так? Есть реки, и ёлки
прорастают особенно смело,
а фонтанов нет; не умеем
жить мы в таких условиях!»
Но кит покинул уже акваторию,
уходя в Атлантический океан,
коня богатырского подобрав.
А Добрыня махал руками обеими:
– Да ладно вам, что из дерева сделано,
то и крепче намного!
Хотя, спросите об этом у бога.
Долго ли, коротко ли рыба-кит плыла,
но до моря Белого, наконец, дошла.
Простилась со спасителем и в обратный путь —
от народа глупого отдохнуть.
Глава 5. Добрыня в гостях у деда Мороза и бабы Яги
А Добрыня Никитич в Архангельске попировав
дня эдак три, не меньше, пустился вплавь
по реке могучей, по Двине Северной,
на лодочке быстрой, белой.
И доплыл он до Устюга Великого,
а там в леса потянуло дикие
его кобылу верную:
та чует зло – проверено!
Доскакали они до избушки,
заходят внутрь, там заячьи ушки
дрожат и трясутся от страха,
и золотом шита рубаха
висит, дожидаясь хозяина.
– Неужто изба боярина? —
Добрыня светёлки обходит,
в раскалённую баньку заходит.
А там мужик чудной парится
белый, как лунь, махается
вениками еловыми.
Белки в кадушки дубовые
подливают водички горячей.
«Неужели дед Забавушку прячет?» —
подумал детина наш милый.
– Тук, тук, тут птица не проходила?
Дед Мороз (а это был он) нимало был удивлён:
– Это ж ветром каким надуло
богатыря? Ай да что ли уснула
во дворе охрана моя?
Пойду, вспугну своего медведя`!
– Медведя` покорить, конечно бы, надо,
но зима на улице, и засада
в берлоге медвежьей особая —
не страшна вам дружина хоробрая!
Усмехнулся дед Мороз: – Верно чуешь,
с тобой, гляжу, не забалуешь.
Ну проходи, добрый витязь, омойся.
А в тёмну тайгу не суйся —
там баба Яга живая,
она таких, как ты, валит
целыми батальонами
со своими друзьями злобными.
– Так вот кто спёр царёву птицу! —
ни на шутку Добрыня гневится.
Но однако
разделся, помылся и в драку
ни поспешил пуститься,
а остался столоваться, мыться.
Отдыхал богатырь так неделю.
Вот брюхо уже наел он
почти такое же, как у Мороза.
Не выдержал дед: – Воевода,
не пора ль тебе в путь пуститься?
А то царь, поди, матерится.
Делать нечего, надо ехать.
Хорошо прибаутки брехать
за столом с веселящим пивом,
но не от хмеля воин красивый,
а от дел и подвигов ратных.
Взял Добрыня свой меч булатный,
надел кольчугу железну,
пришпорил кобылу верну
и в тёмны леса галопом!
Допылил бы он так до Европы,
да на избушку Яги наткнулся;
шпионом хитрым обернулся
и айда на разведку.
Но ворон уж карчет на ветке,
бабу Ягу призывая.
И появилась кривая,
будто выросла из под земли:
– Нос, касатик, подбери!
Тебе чего от бабушки надо?
– Я, бабуля, не ради награды,
а пекусь о спасении жизни:
Забаву Путятичну, видишь ли,
злая сила, кажись, прибрала.
Ты деву-птицу не видала,
чи сама её съела в обедню?
Хоть где косточки закопала, поведай!
А сам тычет в бабулечку палкой:
не Горыныч ли это? – Жалко
было бы съесть девицу,
чернавка самой сгодится! —
отвечает служивому ведьма. —
Слезай с коня и поведай,
в баньке моей помойся,
поешь, попей, успокойся.
Беспокойно стало служаке:
вспомнил с Ягусей драки —
последствия её гостеприимства.
– Не пора ли тебе жениться? —
вдруг ласковой стала Яга
и в избушку свою пошла. —
Щас покажу тебе девку,
краше нет! Та знает припевки
все, каки есть на свете,
и лик её дюже светел.
Вошла в избу, выходит девкой,
краше нет! И поёт припевки
все, каки есть на свете.
Никитич нарвал букетик
цветов, что росли возле дома,
и дарит девице (влюблённый).
А та ведёт его в опочивальню
да срывает рубашечку сальну,
в шею вгрызается грубо
и прямо артерию рубит!
Глава 6. Сивка и старичок спасают богатыря от смерти
Вышел дух из воина … ан нет, остался.
Дух, он знает что-то, он не сдался.
А Добрыня мёртвый на полатях
лежит бездыханный. Тратит
бог на небе свои силы,
в Сивку вдул виденьице, как милый
хозяин её умирает.
Фыркнула кобыла: «Чёрт те знает
что творится на белом свете!» —
с разбегу рушит дом, берёт за плечи
Добрыню и на спину кидает,
да бегом из леса! Чёрт те знает
что в нашей сказке происходит.
Старичок на дорогу выходит
и тормозит кобылу:
– Что разлёгся ты, милый? —