и поит воеводу водицей.
«Живой никак?» – конь матерится,
обещает загрызть бабу Ёжку.
– Эх, сивка матрёшка,
не тебе тягаться с Ягою,
её Муромец скоро накроет!
А ты скачи на гору Сорочинску,
там в пещере Забава томится;
змей Горыныч её сторожит.
Тут Никитич приказал долго жить:
оклемался, очухался, встал,
поклонился спасителю и поскакал
на Сорочинскую гору.
«Так ты, казак, в бабку влюблённый?» —
ехидничает кобыла.
– Да ладно тебе, забыли, —
отбрёхивается богатырь. —
Дома поговорим.
А гора Сорочинская далёко,
намял кобыле он боки,
пока до неё доскакал.
А как доскакал, так и встал:
вход в пещеру скалой привален
да замком стопудовым заварен.
Нет, не проникнуть внутрь!
Оставалось лишь лечь и уснуть,
да ворочаясь, думать в дремоте:
«К царю ехать, звать на подмогу
дружину-другую хоробрую,
иль кликнуть киевских добрых
богатырей могучих?»
Бог выглянул из-за тучи:
«Зови ка, дружок, своего спасителя,
от смерти лютой избавителя,
старичка лесовичка;
тот поможет: есть чека
на вашу гору!»
«Ам сорри!» —
хотел сказать богатырь,
да англицский снова забыл,
а посему закричал:
– Старика бы и я позвал,
да как же его призовёшь,
где лесничего найдёшь?
«В лесу его и ищи,
в болото Чёртово скачи!»
Делать нечего, поскакал богатырь в болото,
хоть и было ему неохота.
Доскакал, а там тина и кочки,
да водяного дочки —
русалки воду колготят,
на дно спустить его хотят.
Но Добрыня Никитич не промах,
он в омут
с головой не полезет,
лесника зовёт. – Бредит! —
русалки в ответ хохочут.
Зол богатырь, нет мочи.
/Ну, злиться мы можем долго,
а река любимая Волга
всё равно не станет болотом./
Тут старичок выходит
и говорит уже строго:
– Опять нужен я на подмогу?
– Извини нас, деда, убогих,
но гора Сорочинска заперта
замком аршинным и скалою подперта.
– Ну что ж, – вздохнул лесовичок. —
На этот случай приберёг
я двух медведей великанов,
они играют на баяне
у ярмарки в Саратове,
большие такие, патлатые.
Надо нам идти в Саратов,
и забудь ты про солдатов:
гору ту медведь лишь сдвинет.
Что ж, казак, шелом надвинет
и отправится в путь:
– Токо надо б отдохнуть!
– В Саратове и погуляем:
не одну вдову там знаю…
Глава 7. Наши герои едут в Саратов за медведями
Посадил старичка на коня Добрыня
и в славен град торговый двинул.
Шли, однако, неспешно:
озёра мелкою плешью,
леса небольшими коврами,
бурны реки лишь ручейками
под копытами Сивки казались.
Вот так до Саратова и добрались,
на площадь прямёхонько припарковались,
где шумна ярмарка гудит:
народ сыт, пьян и не побит
столичными солдатами.
И бравыми ребятами
медведи пляшут на цепи.
Добрыня в ус: «Чёрт побери!»
Взбеленился богатырь,
сорвал цепи, говорит:
– Да как же вы так можете
с медведями прихожими?
Медведь, он должен жить в лесу.
Я вас, собратья, не пойму!
А косолапые замахали:
«Ой, мы цепи б вмиг сорвали,
но вот что-то от вина
разболелась голова!»
– Мужики – черти полосатые,
споили мишек! Вы, мохнатые,
идите ка в бор отсыпаться,
а мы по вдовам – разбираться…
Устыдились мужичишки саратовские,
головушки в плечики спрятали
да выкатили бочку с медком:
– Ели мало, мы ещё принесём!
И пошли мишки в бор отдыхать.
А богатырь с дедочком гулять
по вдовушкам горемычным,
к весёлым застольям привычным.
Ах, веселье – не заселье,
а надо бы и честь знать:
через год-другой устал Добрыня отдыхать;
свистнул старичка, но тот пропал куда-то.
Поплёлся богатырь один к мохнатым:
просить помощи свернуть ту гору.
«Нам работёнка эта впору!» —
закивали медведи башками
и маленькими шажками
за Добрынюшкой в путь отправились.
А Горынычу это не нравилось
(он следил за героем с небес,
у него в помощниках Бес).
Бес шепнул: «Помогу тебе, змей,
ты сперва косолапых убей!»
«Да как же я их сгублю?
Богатырь отрубит мне башку.»
«А ты дождись их привала:
толстоногие за морошкой отвалят,
в овраге ты их и спали,
лишь бы не шли дожди.»
Глава 8. Добрыня и медведи спасают Забаву Путятичну
А потапычи с Добрыней идут,
безобразно колядки ревут —
прошлую жизнь поминают.
Былинный им в отместку байки бает.
Даже Сивка бурчит: «Надоели,
лучше б народную спели!»
Ну вот и устали в дороге,
надо б сесть, поесть, поспать немного.
Лошадь щиплет мураву; былинный крячет:
уток подстрелил – наестся, значит;
медведи в лес полезли за морошкой.
Ну так вот, Никитич работает ложкой,
мишки ягодку рвут,
а Горыныча крылья несут
на косолапых прямо.
Но учуял наш конь упрямый
дух силы нечистой,
тормошит хозяина: «Быстро
хватай меч булатен и к друже,
ты им срочно нужен!»
– Что случилось? «Горыныч летит.»
– Ах ты, глист паразит! —
богатырь ругается,
на Сивку родную взбирается
и к медведям скачет,
меч булатен пляшет
в руках аршинных.
/Ну что, былинный,
последний бой впереди.
А как победишь, так гляди
где ворог, где враг притаился.
«Лишь бы воин не обленился,» —
на ветке прокаркает ворон./
Ай, на змея летит наш воин
и с размаху все головы рубит.
/A кто зло всё на свете погубит,
тот и хитру природу обманет —
сам злыднем станет.
Ай нет, пошутила./
Добрыня уселся красивый
на пень замшелый -
устал, наверно.
А мишки спасителя хвалят,
сок из морошки давят,
угощают им казака
да поют: «Оп ля-ля!»
Сивка аж слушать устала,
к поляночке сочной припала,
и фыркнула: «Ух надоели,
шли б они за ёлки, ели!»
Денька три отдохнули и в путь —
скалу надо скорее свернуть,
там Забава Путятична плачет,
обручально колечко прячет:
мужа милого вспоминает,
дитятко ждёт. (От кого? Да чёрт его знает!)
Ну вот и гора Сорочинска,
слышно как стонет дивчинка.
Мишки косолапые,
отодвинув лапами
ту скалу увесисту,
дух чуть не повесили
на ближайши ёлки, ели.
Но вернули дух – успели,
да сказали строго:
«Поживём ещё немного!» —
и пошли в Саратов плясом.
– Тьфу на этих свистоплясов! —
матюкнулся вслед Добрыня
и полез в пещеру. Вынул
он оттуда Забаву,
посадил на коня и вдарил
с ней до самого Кремля.
Оп ля-ля!
Что же было дальше?
Николай рыдал, как мальчик.
А царский трон трещал по швам —
мир наследника ждал:
– Кого родит царица?
Гадали даже птицы:
«Змея, лебедя, дитя?»
(Эту правду знаю я,
но не скажу, однако.)
А во дворце шумела драка
на пиру весёлом.
В глазах ведь каждый – ворог
у богатыря
с опохмелия!
Эпилог
Ай люли, ай люли,
зачем, медведи, вы пошли
туда, куда вас тянет?
Всё равно мужик обманет —
напоит и повяжет,
играть да петь обяжет:
«Ой люли, ой люли,
кому б мы бошку не снесли,
а за морем всё худо —
ходят там верблюды
с огроменным горбом.
Вот с таким и мы помрём!»
–
И ещё несколько маленьких былин про богатырей
–
Богатырь незнамо куда деться, я писатель и ненужность какая-то
Направо – лес, налево – дол,
рядом серый волк прошёл.
Промахнулась стрела —
угодила в зад оленя,
а рога на тебя – мигренью.
Плюнул, устал, до хаты поплёлся.
Лес стоит – не шелохнётся:
берёза шуршит и осина,
леший куда-то сгинул.
А дома ждёт домовой —
кашу варит, и как постовой,
в окно выставился и смотрит.
«Не хочу идти домой,
пусть нечисть сдохнет!» —
развернулся богатырь и в горы!
А под горами ссоры
птиц и зверья лесного.
«Мне б чего нибудь неземного. —
вдаль глядя, подумал
и как полоумный,
поскакал на кобыле до неба. —
Вот, там я ещё не был.»
Доскакал до Луны. Там сухо,
и большущая серая скука,
машут Печали вдали:
– Бога-бога-богатыри…
Осерчал богатырешко крепко:
«Ну посадят меня, чи репку,
в эту пыль неземную
печали эти, не забалуешь!»
Натянул поводья и к Земле.
Долетел и уселся на мне.
* * *
Теперь я сижу и пишу:
богатырь к богатырю —
очередная пьеса.
Это кому-нибудь интересно?
Нет! Брошу я род людской, кину
и далече куда-нибудь двину
на святую звезду Андромеду —
там стихами поеду,
поплыву по умам, по душам.
И там мне ответят: – Скучно,
скучно, Зубкова, молчи,
тихонечко сказки пиши
про русалок и воинов диких,
а если про власть напишешь,
не видать тебе белого свету —
посадят, как репку эту!
* * *
Пойдём, богатырь, нас нет тут,
мы стёрты, забыты. Задеты
тобой и мною их чувства
о князьях, королях и капусте.
Богатырь и будущее неведомое
Приключилась, значит, с богатырём оказия:
поехал он в лес – нечисть всякую пострелять,
да и заблудился.
Плутать то хорошо, но домой охота