особое отношение.
Девочка толкнула входную дверь и, вваливаясь внутрь, уголком глаза заметила высокую тень прямо позади себя. Время замедлилось. Мимо входа кто-то промелькнул, не глядя на нее, и девочка тут же выглянула обратно, отбросив страх.
Та самая фигура быстро и размашисто удалялась вниз по улице, только что миновав игровой клуб. Просто совпадение, что он опять оказался рядом уже в другой части города, хотя прежде она потеряла его из виду.
Или все же это кто-то другой, но в похожей одежде? Черт его разберет.
От всех этих мыслей даже паранойя разыгралась. Слежка? Опять? Спустя несколько месяцев? Ну, нет. Это уже глупости, детективные фантазии. Воображение разыгралось на фоне узнанного сегодня.
Интересно, что будет с Клиффордом, если сказать ему, что, как ей кажется, ее кто-то преследует? Эта мысль даже повеселила. Приставит к ней круглосуточных наблюдателей, лично будет всюду возить и отовсюду забирать. Вот это будет для него раздолье. Ну уж нет, такого нам не надо. Тут мы как-нибудь сами.
С одной стороны, если кто-то идет за тобой, и идет слишком долго, самое время насторожиться. С другой стороны, в Мидлбери, среди бела дня? Серьезно? Однако будучи натурой рисковой и не склонной переживать о себе, Нина почти сразу забыла об этих догадках.
Как бы там ни было, фигура стремительно удалялась, не выказывая интереса, а девочка вошла наконец в клуб и нащупала взглядом Отто. Мальчик тоже ее заметил, расплылся в улыбке и подзывающе помахал рукой, не отрываясь от любимого автомата и припрыгивая от нетерпения.
«Сейчас с тебя улыбочку как ветром сдует, – думала Нина, вальяжно шагая к нему через весь зал. – Следа не останется. Сейчас я тебе такое расскажу, ты у меня мигом улыбаться разучишься».
Поначалу девочка не казалась ему привлекательной. Скорее забавной, своеобразной и чем-то давно знакомой, как детское воспоминание о себе. Исходя из стандартов красоты Ларса, перепробовавшего многих девушек еще до двадцати, Нина обладала весьма посредственной внешностью.
Кто-то, кто не знал ее лично и впервые видел, мог бы даже назвать ее невзрачной и не запомнить лица. Но Нина была ходячей иллюстрацией того, что внешнее и внутреннее стоит воспринимать только в совокупности. Ее харизматичное начало влияло на общее восприятие куда сильнее, чем оболочка. Каждый, кто немного узнавал ее ближе, уже не мог относиться к Нине нейтрально и неминуемо начинал смотреть на нее иными глазами.
«Вряд ли в школе ее считают симпатичной, – думал он. – Обыкновенная ведь девчонка. Ниже среднего. Однако благодаря темпераменту, поступкам, мимике, смеху, принципам, словом, всему тому, что постигаешь в человеке со временем, а не с первого взгляда, эта обыкновенная девчонка обладает ярко выраженной индивидуальностью, под впечатлением от которой красота человека становится делом десятым и больше никого не волнует. Мне о таком только мечтать. Меня всю жизнь исключительно по обложке и оценивают.
Лицемерно будет утверждать самому себе, будто она не привлекла мое внимание с первого появления, первого взгляда в ее сторону. Привлекла. Хотя я абсолютно ничего о ней не знал. Мне достаточно было того, сколько ей лет, что на девочку она мало похожа, что смотрит на меня побитым зверем, грубит и не идет на контакт. А уж дальнейшее только укрепило первичные позывы».
Перед сном Ларс много размышлял о Нине, наверное, поэтому она ему и приснилась.
Во сне они играли в карты в изоляторе, сидя на обычных деревянных стульях, очень неудобных. И поначалу не было ничего необычного, кроме того, что Клиффорду ужасно везло. Так везло, что можно было догадаться, что это сон, ведь в реальности ему никогда не идет карта, если играть с Ниной.
Потом вдруг выяснилось, что играли они на желание, девочка проиграла, а Клиффорд, вконец обнаглев, загадал, что в случае выигрыша отлупит ее офицерским ремнем. Как ни в чем не бывало девочка сняла с себя штаны и подошла к нему, оставшись в шортах-трусиках милого бежевого цвета, сливающегося с кожей. Даже во сне она ничего не стеснялась и делала все по правилам. Проиграла – отдувайся. Никакого уклонения.
Офицер полиции Лоуренс Клиффорд привстал на ватных ногах и принялся рывками выдергивать ремень из шлевок. А у самого руки не слушались, не то что ноги. Нина стояла перед ним, почти голая ниже пояса, и смотрела обыкновенно, только пальцами на ногах в нетерпении шевелила, будто бы ничего особенного не происходит, будто бы у них тут такое часто практикуется.
А у Ларса голова затуманивалась все сильнее, все безнадежнее. Не волновало его больше ничто, кроме возникшей обязанности. Участок не волновал, коллеги и комиссар не волновали, все выветрилось. И мысль у него такая мелькнула, что, наверное, так и должно быть, ведь он надзиратель, считай, что ее учитель, а значит, наказать имеет право.
Да и какое это наказание? Больше похоже на подарок судьбы.
Взял он ремень и обратно на стул уселся, а девочка, как будто точно зная, что делать, легла Клиффорду на колени, чтобы ему было удобнее по оголенным ягодицам хлестать. Покорная, молчаливая. Ждала боли, зубы стиснула, руками за ножки стула схватилась.
Клиффорд замахнулся и ударил разок. И еще разок. На коже у Нины проступили длинные красные полосы. Но она терпела, только вздрагивала. Чтобы она с него не свалилась, он придерживал ее за плечо.
На четвертом ударе понял: еще вот-вот, и девочка животом почувствует, как он возбужден, но ему уже было все равно. Тяжело дыша, он продолжал хлестать ее, с каждым ударом все более остервенело. Как будто она этого заслуживала.
Молчание стало хрипом, хрипы перетекли в стоны. Сначала это были стоны отчетливой боли, но затем… он услышал, как в них проступило что-то еще, более плавное, тянучее, пряное. Он не заметил, как от этого и сам начал с хрипом постанывать, чего с ним ранее не случалось.
Осознание этого факта начисто снесло ему голову. Ларс отбросил ремень на пол и теперь орудовал ладонью. Так было гораздо приятнее, и он пожалел, что не начал с этого. Сладкие шлепки становились все реже, рука сама собой задерживалась на юной лакомой плоти, сжимала и поглаживала. В ушах звенело, как будто рядом что-то взорвалось. Девочка умоляюще извивалась на нем, не затихая. С рассудком можно было попрощаться, когда он почуял ее запах.
Всего три простых действия отделяли Ларса от желаемого: посадить девчонку лицом к себе, расстегнуть ширинку и отодвинуть в сторону ее намокшие трусики. Именно так он и собирался сделать.
Но Нина будто взбесилась, снова сделалась собой. Стала брыкаться, но Клиффорд крепко стиснул ей руки, и на запястьях девочки сами собой возникли наручники. Она рвалась, а он тянул на себя, изнывая от нетерпения. Сопротивление раззадоривало. Как ни сильна девочка, а все-таки он сильнее.
Теперь ему было плевать, что Нина этого не хочет, что он, офицер полиции, намерен изнасиловать несовершеннолетнюю, пусть и достигшую возраста согласия. Все это потом, потом. Сейчас нужно добраться туда, где мокро и узко, где пахнет, где все горит, и он точно знает, что главное – это добраться, а дальше все пойдет как по маслу, потому что он ласков, он не будет спешить, он знает, что делать, и сопротивляться она будет недолго. Возможно, всего минуту, а потом сама обхватит его руками за шею и начнет помогать.
Он так мечтал, чтобы она лизнула его за ухом, впившись ногтями в грудные мышцы, и легонько шлепнула по лицу. Он бы скулил и, теряя сознание, хриплым шепотом молил ее позволить ему кончить; на грани слышимости, заплетающимся языком, он бы обещал, что сделает для нее все что угодно, абсолютно все.
Но тут девчонка замахнулась и наручниками врезала ему прямо в челюсть. Очень сильно и очень больно. От этого Лоуренс проснулся в своей постели.
Боль в паху была нестерпимой. Вместо члена как будто резиновую дубинку пришили, и теперь она практически упиралась в пупок. Сдавленно выдохнув из груди спертый воздух, Ларс перевернулся на живот и зарычал в подушку, которую хотелось разгрызть оскаленными зубами.
– Блядь!
Под опущенными веками сами собой вспыхивали сцены сновидения, никак не желая рассеиваться, спазмами хватая за глотку снова и снова.
В этом мире очень мало красивого, и далеко не все красивое желанно. Так почему же сейчас его так сильно беспокоит что-то, что не укладывается в его эстетические рамки, и действительно ли оно некрасиво, если беспокоит до такой степени, что хочется выть от отчаяния?
Все это мерзко, мучительно и ужасно, он этого не заслужил, потому что уже давно никому не делает зла. И не виноват в том, что он такой, сам себе таких наклонностей не выбирал и не просил. А от того, что сдерживается, дабы не навредить, ему становится только хуже. Разве это справедливо? Где же награда за примерное поведение?
Ничто и никто не усмирит его влечения к Нине Дженовезе, проблемной ученице старшей школы Мидлбери. Ни случайные девки из баров, ни опытные проститутки, ни роскошные эскортницы, ни постоянные отношения. Из тысячи таких, как они, одну такую, как Нина, не собрать.
Она его проклятие.
Секс с другими девушками отсрочивает желание, но не устраняет. Наоборот, заостряет. Мозг понимает, что ему подсунули не то. Суррогат какой-то подсунули. Притворились, что это та самая, которая нужна. Единственно нужна.
Нина превратилась в неоперабельную опухоль, которая беспокоит каждую свободную минуту. Особенно по ночам. Ларс устал от этого, осатанел и, главное, не испытывал никакого охотничьего азарта. Сейчас хотелось только одного – избавиться от мучительно сладкой боли. Ни о чем другом думать не получалось, а о том, чтобы попытаться заснуть, не могло быть и речи.
Если дело дошло до эротических снов, то все серьезнее, чем он полагал, и контролировать себя становится сложнее. Но Нина не должна из-за этого пострадать. Кто угодно, только не она.
Терпеть стало невмоготу. А по соседним городам каждый раз ездить не будешь. Далеко, затратно, времени много уходит. Что делать, когда нужно прямо сейчас и прямо здесь? Всякая жалость и совесть, все гуманное в нем исчезло, уступив место звериному, ослепляющему желанию. Удовлетворить его стало первоначальной целью.