С Мартой ему повезло не только в этом, но и по многим другим факторам. Она была первым человеком, кого он лично принял в штат, вступив в эту должность, и с тех пор они держались негласным и дружным тандемом. Вот, например, когда он приезжал на работу и заходил в свой кабинет, она никогда не беспокоила его сразу, а выжидала от двадцати минут до получаса. Какое бы срочное ни было у нее дело (а в психиатрической лечебнице каждое второе дело – срочное), она давала руководителю время переодеться, настроиться на рабочий лад, выпить кофе, в конце концов, потому что дела – они никуда не денутся, а выполнять их в раздраженном состоянии хуже, чем с ясным умом.
Закрывая дверь изнутри, Дариус знал, что у него есть время «акклиматизироваться», ибо в ближайшее время его не побеспокоят, даже если очень в этом нуждаются (да и вообще, иногда его подчиненные демонстрировали убедительную самостоятельность: на них можно было положиться). Эта традиция здорово сберегла ему нервную систему, благодаря ей он все еще любил свою работу и с удовольствием собирался на нее по утрам.
Сегодня Марта вошла без стука через тридцать одну минуту после прибытия заведующего. А точнее, вбежала, распахнув дверь. По выражению ее лица, сбившейся прическе под чепчиком и отсутствующей обуви на одной ноге (весь персонал в здании обувался в мягкие лоферы) сразу стало ясно, что самоконтроль она потеряла не без причины. За долю секунды мужчина прочел в ее взгляде, что, а точнее, кто был этой причиной.
– Дадс! Нужна твоя помощь.
– Опять Сэм?
– Буянит, как никогда. Я уже не знаю…
– Идем скорее.
И они побежали по хорошо освещенному белыми лампами коридору, обсуждая подробности на ходу. Имя «Сэм» было синонимом фразы «самый проблемный пациент» для всей психиатрии Вудбери. Проблемность его заключалась в непредсказуемости, возведенной в абсолют. Семьдесят процентов времени он был отличным пареньком, пообщавшись с которым, каждый задавался вопросом: а что он вообще здесь делает? Оставшиеся тридцать процентов давали полноценный ответ на этот вопрос, предавая анафеме все хорошее, что ты успел о нем узнать.
Натыкаясь на определенные звуковые триггеры, Сэм перевоплощался в неуправляемый ураган психической нестабильности. Трое санитаров с трудом удерживали его на месте, пока медсестра на свой страх и риск приближалась с единственным спасением – уколом транквилизатора. Приходя в себя, Сэм ничего не помнил и не мог объяснить вспышки агрессии, подавляющие его сознание. Это был безнадежный случай. Сколько бы ни пытались выявить истинные причины такого поведения, найти хоть какие-то связи, ассоциации – тщетно. Его лечащий психиатр сломал себе голову.
Родственники вынуждены были сдать Сэма под постоянный надзор и время от времени навещали. Как правило, визиты становились все реже. Это расстраивало не только Сэма. Персонал привязался к нему за семь лет, как и другие пациенты. В спокойные периоды он вел себя адекватнее прочих больных и сам ужасался тому, что делает здесь, рядом с неуравновешенными, неполноценными людьми, каковым себя не считал. Большого труда стоило в такие моменты напоминать себе о тридцати процентах, когда Сэм давал фору всем остальным психам, вместе взятым. Убедить его в собственной опасности для окружающих удалось, продемонстрировав записи с камер видеонаблюдения. Шокированный, Сэм больше не поднимал этот вопрос, только просил вылечить его поскорее, чтобы вернуться к обычной жизни.
В этом заключалась главная трудность их работы: помнить о том, кто перед тобой, даже если почти все время он ведет себя совершенно нормально, как будто случайно сюда попал, а еще – знать, что к обычной жизни почти никто из них не вернется, но не отнимать надежду на такой исход. Быть кем-то между палачом, ученым и просто человеком. Психиатрия и психотерапия – очень разные вещи, и процент выздоровления среди попавших в лечебницу первого типа ничтожно мал, из всех инстанций сюда стекаются априори безнадежные.
Однако это не значит, что для их выздоровления, пусть и маловероятного, ничего не предпринимают. Напротив, имея в наличии статистически неоправданный лучик мнимой надежды, приходится выполнять много ненужной и бессмысленной работы исключительно из гуманных соображений. По крайней мере, так все происходит в отделении для буйных пациентов, которым заведует Дариус Мэдсден. Выучив добрый нрав начальника, близкие коллеги по отделению сокращали его имя до краткого «Дадс»[4] и не стеснялись обращаться к нему в приятельской форме.
Угомонив Сэма пятью кубиками экстренного седативного, персонал выдохнул и разошелся по рабочим местам, потирая ушибленные части тела и с привычным юмором переговариваясь о том, что утро начинается вовсе не с кофе. Пациента увезли в его палату и уложили в постель. Сегодня досталось всем, включая заведующего. Пока Дадс пытался дотянуться до шеи, чтобы ввести транквилизатор, навалившись на Сэма вместе с санитарами, парень так мотнул головой, что лбом заехал ему в челюсть и разбил губу. Мэдсдену показалось, что все его зубы сейчас же веером рассыплются по полу, и на секунду-другую на глаза опустилось затмение.
Позавчера они вместе играли в шахматы в этой же столовой, а сегодня Сэма, другого, как будто подмененного, без чувств увозили в палату, а сам Дадс, потирая челюсть, возвращался в свой кабинет, по пути отдавая распоряжения онемевшей челюстью. Медсестры, натренированные Мартой, витали по помещению и мягкими голосами успокаивали легко возбудимых больных. Завтрак продолжался, будто ничего не случилось. Старшая медсестра благодарно кивнула ему на прощание, все еще в одном лофере (где же искать второй? – бегло подумал Дариус, и от улыбки его лопнувшую губу стало пощипывать).
Марта с подопечными усаживала пациентов обратно за столы, гладила по плечам и головам, поднимала посуду и опрокинутые стулья. Кто-то пошутил, что в следующий раз для Сэма нужно будет вызывать национальную гвардию США. Замечание разрядило обстановку. В психиатрической лечебнице даже эксцентричные происшествия приедаются, перетекая в разряд стандартных. Такая же часть работы, как и все остальное, с плюсами и минусами.
С этими мыслями Дариус вернулся в свой кабинет и как на духу проработал до одиннадцати часов, ни на что не отвлекаясь. На краю стола каждое утро его ожидала оставленная с вечера стопка документов, рассортированная по степени важности. Так он по очереди разбирал вопросы, добираясь до самого несрочного (обычно это случалось к обеду). К полудню Дадс добрался до бумаг, нуждающихся в его подписи, и внимательно их изучил.
Помимо всяких формальностей здесь был запрос на перевод одного из пациентов в отделение общей терапии. Дариус приподнял брови. Запрос в письменной форме, составленный строго по протоколу, направил лечащий психиатр пациента, прикрепив историю болезни и дневник наблюдений. Быстро пролистав бумаги, Мэдсден обнаружил на последней странице то, что ожидал – личную записку, – и сразу выложил ее, чтобы не затерялась среди обильной документации и не послужила компрометирующим материалом в ходе какой-нибудь внезапной проверки.
Перевод из буйного отделения в терапию – вопрос серьезный и требует времени, а до обеда оставался всего час. Добросовестно изучить все прилагаемые бумаги за шестьдесят минут невозможно, тут даже начинать не стоит, и Дадс задумался, не отклониться ли ему от заданной хронологии. Сейчас логичнее взяться за что-то небольшое и закончить к часу, чтобы не разрывать дело обеденным перерывом (это было бы неприятно), а вопросом перевода заняться сразу после обеда, на свежую голову и сытый желудок. Возможно, дело займет его вплоть до вечернего обхода, прерываться не хотелось бы.
Дадс побарабанил пальцами по поверхности стола, еще раз пробежался глазами по бумагам в поисках имени пациента и сразу же его нашел. Та-ак. Он хорошо знал больного, а это осложняло ситуацию, и без того чрезвычайно нестандартную для их отделения. Его наблюдающий психиатр ни разу не упоминал, что успехи подопечного столь хороши, чтобы поднимать вопрос о переводе.
Дариус заметил, что дождь прекратился. Небо прояснилось, как будто невидимые руки очищали синеву от ватного серо-белого налета, разгоняя его в стороны. Показалось солнце и спешно скрылось за облаками. Мэдсден поднялся, чтобы постоять у окна и поразмышлять. Панорамное остекление выходило на фасадную сторону, отсюда отлично просматривалась прилегающая территория, имитирующая парковую лужайку для прогулок, только без фонтанчиков и прочих потенциально опасных для жизни предметов. С минуты на минуту должен начаться ежедневный предобеденный моцион, и Дадс намерился понаблюдать за ним.
Вот, наконец, вывели больных. Это делали в любую погоду, кроме совсем уж непрогулочной, да и зонтики можно использовать в качестве оружия, слишком опасно. Пациенты любили бывать на улице, которую видели обычно из-за прочной решетки, лишь в редких случаях кого-то приходилось выводить силой. Дариуса, настроенного категорически против насилия (тем, кто лечился здесь, и без того досталось в жизни), это всегда расстраивало, но правила есть правила, свежий воздух нужен всем вне зависимости от настроения.
Дюжина силуэтов в казенных серых костюмах, телогрейках и резиновых сапогах высыпала на лужайку. Все, за исключением Сэма, спящего в своей палате после утреннего приступа. Сопровождали их несколько медсестер и медбрат, они следили, чтобы внутри коллектива сохранялся порядок и спокойствие, чтобы никто не начал есть траву и так далее. Бежать куда-то с этой лужайки было бессмысленно, каждый об этом знал, включая пациентов.
Территория лечебницы казалась обширной, потому что, находясь у здания, на возвышенности, нельзя заметить частокола высотой в полтора человеческих роста, которым она обнесена принципиально не вблизи прогулочных мест. Выходя во двор, больные наблюдали просторы зелени вокруг, а не тюремные решетки: иллюзия свободы благотворно действовала на их нервы. Как будто никто не ограничивает твое перемещение, и ты можешь идти, куда захочешь.