Палец нерешительно замер на контакте «тренер». Сет Ридли не верил в успех этой затеи, но отговаривать себя уже не было сил. Он предпочел сначала сделать, а потом сожалеть, и нажал на вызов. Терять было нечего.
Episode 3
Утро после ночной смены никогда не бывало приятным. Шея ныла, голова тяжело раскачивалась на ней, как на ржавом шарнире, в глазах будто по вагону песка рассыпалось.
Для организма с четким биоритмом внезапно бодрствовать всю ночь приравнивалось к шоку, и он тратил все силы, чтобы адаптироваться к стрессовому режиму. Для минимизации вреда заваривался тонизирующий чай с женьшенем и брались из дома свежевыжатые соки. От кофеина он навсегда отказался, а энергетики и прочая сладкая газировка приносят больше вреда, чем пользы.
Излишняя сонливость дурно влияла на его работоспособность, и он планировал установить в кабинете синюю неоновую подсветку. Хоть это и внушение, но цвет неба сигнализирует мозгу о том, что наступил день. Если верить научным статьям по нейрофизиологии, которые он читывал в свободное время, достаточно наблюдать такой свет в течение двадцати – тридцати минут, чтобы ощутимо взбодриться.
В науку он верил, как и в логику. Совет насчет синего казался логичным. Им следовало воспользоваться, чтобы сделать жизнь комфортнее, а разум эффективнее.
С другой стороны, в принудительном бодрствовании во время ночных дежурств, и особенно патрулей, таилось что-то особенное. Невысказанное и невыразимое. По крайней мере, для молодого полицейского, которому служба не успела набить оскомину.
Днем в участке при довольно скромном количестве сотрудников постоянно что-то происходило и требовало внимания, мешая сосредоточиться на задаче. А вот ночью почти никого не оставалось, и раздражающие мелочи (чьи-то визиты с кофе и пончиками по три раза на день, бессмысленные брифинги, пустой треп, отчетность, посетители с нелепыми заявлениями, шумные задержания бездомных, наркоманов, пьяниц и проституток, сопровождение их в изоляторы) не мешали наконец думать.
Думать надо было часто и чисто. Для этого требовалась концентрация мысли и, как правило, тишина. Он много работал. Гораздо больше, чем остальные, даже если приходилось отвлекаться. И в нерабочее время тоже. Об этом знал весь участок. Кто-нибудь обязательно желал ему не заработать себе горб, а еще лучше – обрести счастье в личной жизни. Но не в лицо, конечно. Эти умники не рискнули бы озвучить подобные соображения в его присутствии. Слишком хорошо знали, чем это может обернуться.
Иногда ему казалось, что он не работал, только когда спал. Но пока этот темп давал плоды и существенно не вредил ему (недосып не в счет), останавливаться или замедляться он не собирался. Хорошо, что сны ему обычно не снились. Там, в непроглядной тьме сознания, можно было по-настоящему отдохнуть.
Почему-то на ночном дежурстве удавалось сделать в два раза больше, чем в обычный рабочий день. Отсутствие отвлекающих факторов явно шло на пользу. А их скапливалось удивительно много для типичного городка на Восточном побережье, в котором ничего серьезного не происходит. Временами создавалось впечатление, будто горожане обращались в полицию хаотично, по любому мелкому поводу. Вплоть до пропавшей собаки или растоптанных грядок на заднем дворе.
Бывали такие периоды, обычно по весне (кто-то утверждал, что это связано с фазами луны), когда обращения, визиты и звонки стремительно учащались, а поводы для них, как правило, следовали закону обратной пропорциональности и выглядели не то чтобы несерьезно, а просто нелепо. В связи с этим ему представлялось броуновское движение при возрастающей температуре. Некоторые частицы бродят по периферии города, а другие сталкиваются с полицейским участком, и чем выше градус, тем больше столкновений.
В отличие от коллег, Лоуренс был уверен, что психи активизируются с наступлением тепла, а зимой впадают в стазис. И с луной это вряд ли связано, хотя обе теории выглядели непрофессионально. До тех пор, пока дело не касалось лунатизма. Такие случаи тоже были.
В прошлом году шестидесятисемилетняя Теодора Сайфилд заявила, что кто-то крадет ее вставную челюсть, пробираясь в дом много ночей подряд, и она уже устала покупать новые, ведь они вообще-то недешевые, а пенсия у нее скромная, и внуки совсем не помогают, да и почему она должна терпеть воровство, и так далее.
Каково же было удивление Лоуренса, когда он понял, что этот бред никто не собирается игнорировать. Наоборот, полицейские вознамерились во всем разобраться. Даже не по долгу службы, а от чистого сердца. Его это поразило, но он не мог разобрать, приятно или неприятно. Может, эти люди так же, как он, чувствуют теплый ветер внутри, когда кому-то помогают?
Участок выделил наблюдательную группу из двух человек на патрульной машине и приставил к дому миссис Сайфилд. Старушка жила одна. Несколько ночей спустя ситуация прояснилась, и странный грабитель был доблестно обнаружен. Оказалось, в районе трех ночи страдающая лунатизмом Теодора просыпается, берет свою вставную челюсть, выходит из дома, пересекает дорогу и на другой стороне улицы выкидывает свой драгоценный груз прямо в мусорный бак. Затем как ни в чем не бывало возвращается домой, ложится в постель и досыпает невинным сном до утра. Проснувшись, ничего не помнит.
В участке от этой истории надорвали животы. Сначала смеялись, полагая, что это розыгрыш, придуманный от скуки на ночном дежурстве у дома полоумной старухи. Затем хохотали еще сильнее, убеждаясь, что это правда, о чем говорили заключение психиатра и фотографии десятка челюстных протезов, уехавших на свалку. Миссис Сайфилд поставили на учет, посоветовали принимать прописанные лекарства, а еще – запирать дом изнутри и прятать ключ в труднодоступное место. Бродить ночью на улице в таком состоянии все-таки не очень безопасно.
За полгода стажировки и полтора года работы в участке Лоуренс повидал дюжину нелепых историй, каждая из которых по-идиотски уникальна и требует большого труда, чтобы в нее поверить. Смешно ему не было. Молодой полицейский ненавидел хаос и бессмыслицу, идущие рука об руку со среднестатистическим человеком (к коим он себя не причислял), равно как и трату времени на все это. Иррациональное не имело права существовать, но по каким-то причинам появлялось повсеместно – порождали его всегда люди, их ошибочные суждения и вытекающие действия.
Служителям закона приходилось упорядочивать хаос как издержки человеческой деятельности. Каждый день и каждую ночь. В этом Лоуренс видел основную функцию института полиции, свою в том числе. Но бюрократию никто не отменял. Активность целого участка порождала горы бумажной волокиты. Каждый вызов, обращение, заявление, задержание, будь они три тысячи раз глупы, следовало оформить и занести в базу по всем протоколам, передать в работу и довести до логичного финала. Неприятный побочный эффект законодательства.
Dura lex, sed lex[8], – словно мантру, повторял про себя Лоуренс, чтобы успокоиться.
Он следил, чтобы все было идеально. Его главный принцип во всем, включая работу, был безукоризненно прост: либо делать без изъяна, либо не браться. Само собой, его считали законченным перфекционистом и даже побаивались. Никто бы не стал в его присутствии говорить что-то вроде «и так сойдет» или «потом доделаем», опасаясь психологической расправы.
Собственная работа Лоуренса всегда оказывалась безупречной, поэтому у него имелось довольно времени находить чужие ошибки и указывать на них. Что самое удивительное, мотивацией такого поведения было исключительно общее благо, а не желание самоутвердиться. Но даже зная, из каких соображений он действует, невзлюбить Лоуренса было легче легкого. Большой плюс заключался в том, что ему было плевать на мнение людей, которые делают свою работу некачественно. Его волновало то, как будет правильно, и он заставлял прислушиваться к себе – «через не хочу и через не могу».
Мидлбери представлял собой лесистый вертикальный прямоугольник со скошенным нижним правым углом, втиснутый между Уотербери, Саутбери и Вудбери; с десятком клякс озер и прудиков, бо́льшую часть времени напоминающих лужи; пронизанный редкими и тонкими ниточками внутренних дорог и одной толстой поперечной линией Шоссе-84, пересекающей город в южной части, чтобы соединить соседей покрупнее. Развлечений здесь решительно не было, как и существенной опасности для мирной, практически сельской жизни.
Обитатели Мидлбери не знали настоящих проблем, это статистический факт. Если сравнивать с Нью-Йорком, Кливлендом или Детройтом, здесь не убивали, почти не грабили, не нападали. Не жили здесь одержимые маньяки, хитроумные воры или просто злодеи, с которыми можно соревноваться в интеллектуальном поединке, как Шерлок и Мориарти. Даже проездом не задерживались. Подавляющая часть проблем исходила от бездомных, шпаны, наркоманов и иных элементов разной степени маргинальности.
По крайней мере, так было здесь последние десять лет. Как и во всем округе, догадывался Лоуренс. Изучая в свободное время архивы, он убеждался в том, что закрепился на сравнительно спокойном ареале. Да и собственное взросление в Уотербери было тому подтверждением.
За жителей Мидлбери в конечном счете остается только порадоваться. Мало где найдешь настолько спокойное место, где ничто не мешает вести размеренную, ничем не примечательную жизнь – с ярмарками, рыбалкой, спортивными олимпиадами для старшеклассников, игрой в боулинг и посещением единственного кинотеатра раз в неделю.
Серьезные нарушители закона сюда, видимо, не суются, опасаясь умереть от скуки в каком-нибудь захудалом пабе, где им пять раз за вечер расскажут рецепт фирменного пирога, что подается по четным дням.
Лоуренс хмыкнул. Ему нравилось здесь, но… В глубине души он мечтал, чтобы уровень преступности резко подскочил и побил все рекорды штата, чтобы дел было невпроворот, настоящих дел, о которых грезит любой амбициозный полицейский, чтобы участок кипел, и всем было некогда пить кофе и трепаться о ерунде, чтобы день и ночь все трудились, выкладываясь на полную, а может, даже чтобы к ним прислали подмогу из соседних городов и состряпали из этого телевизионный сюжет.