Еще имя так поменяли, будто нельзя догадаться, что должна быть другая буква. Специально же, чтобы она продолжала отзываться на него, чтобы легче было привыкнуть. Ребенка так легко убедить во всем, где присутствует хотя бы намек на логику.
Хитро придумано. Только я хитрее.
Родители, конечно, еще не готовы к возвращению. Даже общаться с ними не нужно, чтобы это понять. Они ее давно похоронили. А меня засунули к психам, чтобы я не напоминал им о случившемся своим присутствием. Думали, там меня исправят, думали, я оттуда не выберусь. Не скажу им, что они неправы. И пока тела нет, никто не докажет мне, что ее нет в живых.
Учитывая все, что я знаю, переубедить меня не получится. Этим я от них отличаюсь. Я не легковерен и рук не опустил.
Может, я и одержим, но ведь я не делаю ничего плохого. Наоборот, выручаю ее в сложных ситуациях. Помогаю, чем могу. Правда, приходится постоянно за ней следить, но это ведь мелочи. Мало кого волнует этика, если речь идет, например, о спасении жизни. Как я люблю это лицемерие, эти двойные стандарты, без которых люди просто не могут выжить!
Будем честными: я был хреновым братом. Единственное, что меня интересовало в том возрасте, это угодить школьным авторитетам и их шестеркам, чтобы стать своим в компании, которая мне даже не нужна. Ее забрали, потому что меня не оказалось рядом. Но теперь я всегда поблизости и всегда на ее стороне. Незримый и непрошенный защитник.
Присматривая за нею, я все знаю о ее жизни. И мне это нравится. Это наполняет смыслом мою собственную жизнь, ради этого я открываю глаза по утрам. Конечно, тут и в бога можно заиграться. С такой иллюзией контроля кажется, будто все происходит с твоего позволения. Но я же все-таки ее брат. И до поры до времени она под моей ответственностью.
Поэтому я здесь. Я должен защитить ее от опасности, о которой она даже не догадывается.
Несколько лет я планировал новое похищение. Мне все время казалось, что у меня температура. Во мне билась жизнь и бурлила энергия, какой не обладали остальные люди. Я это просто знал.
А еще я знал ее друзей, ее маршруты, выучил все местечки, где она шатается после школы со своим другом, любителем синей панамы и горчицы. Они и не подозревали, что я – на всякий случай – всегда в пределах досягаемости.
На автостоянке у супермаркета Stop&Shop, где они катались на металлических тележках, пока не вреза́лись в какую-нибудь машину с сигнализацией, и приходилось сматывать удочки.
На Т-образном перекрестке недалеко от школы, где они ели прямо на ступеньках пиццерии, не прекращая общаться, смеяться и толкать друг друга, чтобы кусочек пиццы выпал из рук, и можно было съесть его на спор, подняв с земли, а нескончаемый поток людей раздваивался, чтобы обойти их, и никто никогда их не прогонял, будто каждый в городе знал их как родных.
У разрушенного причала на озере Квассапог, куда они приходили на пикники, послушать тихие зеленые волны и посмотреть на плавающие в воде цистерны, покрывшиеся тиной и зеленым налетом, выцветшие от воды, солнца и времени.
У старого кинотеатра на Мидлбери-роуд, куда на отцовских машинах приезжала элита школы, чтобы послушать музыку и покурить траву. Нона и Отто бывали там по неизбежности, когда им приходилось срезать собственный путь.
На северо-западе, через Олд-Уотертаун-роуд, идущей вверх параллельно озеру, был наилучший выход в пригород Мидлбери. Оттуда и по всему периметру он кишел такими местечками, где мне было тяжело затеряться, но где практически отсутствовала охрана. Кладбище старой техники, свалка, частные территории остановившихся строек или брошенных автозаправок, опустевшее железнодорожное депо, пустырь и промзона за ним… Для них это был настоящий рай, полный приключений и артефактов. Для меня – лишняя причина быть настороже и глядеть в оба, чтобы с ними ничего не случилось.
Я знал все опасные занятия, которым они посвящали свободное время, и сопровождал их по всем опасным местам, куда они предпочитали ходить. Так что работы у меня было хоть отбавляй. Я ощущал себя телохранителем, которому обязаны платить огромные сверхурочные. Но случались и временные затишья.
Например, дополнительные у Йорскиллсона, их нового директора; игровые автоматы пару раз в неделю, куда они ходили после школы и где никто не мог побить рекорд Ноны в пинбол (чем я искренне гордился); фудтраки, в которых они питались; стадион, где они бегали наперегонки; спортплощадки, где Нона иногда играла в баскетбол со старшеклассниками, которые хорошо ее знали и поэтому звали присоединиться (у нее всегда получалось найти язык с детьми постарше, сверстники ее сторонились); дома у Ноны, где они с Отто проводили время либо в гараже, разбирая что-нибудь, либо в ее комнате на чердаке, слушая музыку или смотря вестерны и сай-фай-боевики.
Отто был ее лучшим другом, и я видел, что на него можно положиться. Вместе они ходили на станцию выдачи воды, сражаясь бутылками по пути, ездили на олимпиады по физике, куда их настойчиво посылал Йорскиллсон, посещали хоккейные матчи, катались на велосипедах и созванивались по вечерам, успевая за полчаса соскучиться друг по другу. Словом, практически всегда были вместе. И мне было спокойно, когда Отто находился рядом. Как будто после меня есть вторая линия обороны.
Мне казалось, я уже хорошо знал ее, несмотря на то что ни разу не общался лично (после того как ее похитили и внушили ей, что она другой человек). Я знал, например, что за предложение уйти из хоккея в чирлидинг Нона могла ударить прямо в лицо еще до того, как закончишь предложение. Она считала унизительным саму мысль о том, чтобы скакать в изумрудно-белой мини-юбке с фальшивой широкой улыбкой, размахивая блестящей мишурой, делая трюки на потеху болельщикам, этим жирным любителям пива и фигуристых девчонок, едва прикрытых одеждой.
Стать чирлидиршей ей посоветовали придурки, которые продолжали издеваться над ней, несмотря на угрозы, уговоры и прочие меры тренера. В конце концов это вылилось в крупную потасовку. Я не имел права вмешиваться, чтобы не привлечь к себе внимания, хотя руки чесались. Ведь в итоге могли вызвать полицию, посмотреть записи камер, установить полный перечень присутствующих на поле в момент ледового сражения и наткнуться на мою физиономию. Слишком большой риск.
Хорошо, что на тот момент на сторону Ноны встали парни из ее команды. Ну наконец-то, выдохнул я. Мясорубка началась жуткая, но я понимал, что ей не грозит ничего опасного. Она здорово размахивала клюшкой, раздавая удары, хотя и получала тоже.
Чирлидинг точно не для нее, с улыбкой подумал я тогда. Еще и по той простой причине, что там собрались, наверное, все девочки, с которыми Нона не ладила на атомном уровне. Самопровозглашенные королевы красоты, привыкшие самоутверждаться, унижая других, получающие несравнимое удовольствие от всеобщего внимания. Рожденные для этого внимания. Находиться среди них для моей сестры было бы оскорблением.
В школе к ней относились с опасливым дружелюбием. Никто не забывал, какие непредсказуемые выходки она может устраивать.
Некоторые, как я заметил, понимали, что она ничего, но мало кто шел на риск сближаться с ней по-настоящему, как Отто. Речь шла скорее о соблюдении нейтралитета. Иметь во врагах чокнутую со вспышками агрессии не хотелось даже школьным задирам. Это упрощало мне работу. К тому же из-за неудавшейся попытки похищения она теперь могла за себя постоять (а вот это мне работу не упрощало).
Если бы кто-то взял все распухшие от чернил блокноты, которые я исписал наблюдениями, и изучил ежедневный график этой девочки, которую все называли Ниной, то пришел бы к выводу, что у нее вполне счастливое детство обычного американского подростка. И я был искренне рад за нее в этом плане.
Я улыбался, глядя, сколько она имеет, и думал, было бы это все у нее, если бы Нона осталась собой, осталась в нашей семье. Неприятные это были мысли, и кто-то внутри меня с яростью шипел на них, словно дикая кошка.
Я заново привязался к Ноне. Пожалуй, я мог бы предугадать, чем она займется в тот или иной день. На ее персоне я не остановился, разумеется. В свободное время я следил также за людьми, с которыми она чаще всего контактирует. Это было необходимо для удачного достижения цели. Если хочешь похитить человека (и сделать это удачно), не расценивай его как существо в вакууме.
Отто я знал как свои пять пальцев. Тут было несложно – он разделял большинство интересов лучшей подруги. Но помимо этого ему нравилась история и литература, он даже писал стихи и читал их вслух в своей комнате.
Я знал доброго, интеллигентного Видара Йорскиллсона, который очень привязался к этим двоим, знал Итана – отличника-ипохондрика с зарождающимся синдромом бога, Ханну – истероидную сестричку Отто, первую красавицу школы Меган, которая осталась жить с отцом после развода родителей и теперь маскировала синяки тональным кремом. Я даже знал, что Алан Кейн, хитрый одноклассник Нины с витилиго, грезит карьерой журналиста и мечтает попасть на стажировку в новостное агентство TINA, которое за эти годы вымахало, окрепло, прикупило себе машин и разукрасило их, будто они новые охотники за привидениями.
В 1999 году, когда все только случилось, репортеры TINA обещали собственное расследование и результаты, а сами использовали пропажу ребенка как продвижение. Сделав себе громкое имя на исчезновении Ноны, они стали известны по всему штату, разбогатели, открыли новые точки. Каждому из этих беспринципных сволочей я желал пыток, которые сам перенес.
О моем попадании в психушку они тоже писали. Правда, не знаю, освещался ли ими непредсказуемый побег прилежного пациента из отделения общей терапии. Все-таки были жертвы. Сенсация в стиле TINA. «Он шел на поправку, но внезапно стал монстром: трагедия в лечебнице Вудбери», что-то такое.
Что касается глубины моего присутствия в буднях сестры, буду честен, я нередко напоминал себе, что не имею права серьезно вмешиваться в ее жизнь, потому что большую часть времени мне казалось, что именно я управляю ею. Своими действиями, избыточными и неосмотрительными, я мог запустить процессы, которые мне самому потом помешают. Я опасался эффекта бабочки, поэтому 90 % времени только наблюдал, записывал и анализировал, вычленяя промежутки, когда девочка находится одна. Лучшее время, чтобы забрать ее.