Нина не боялась боли. Нина боялась позора, бесчестия. Допущенных ею вранья или жестокости. Взглянув на нее, Ларс мельком подумал, что надо ее от этого отучать. Потому что, если и дальше так пойдет, в конце концов от нее живого места не останется, и некому станет сидеть в кабинете напротив него, а этого он допустить не мог.
Она со своими принципами не приспособлена для этого мира. А может быть, это мир не приспособлен для таких, как она. Несмотря на глухое сочувствие и толику восхищения, Ларсу необходимо было продемонстрировать власть, чтобы добиться конечной цели.
Оставив предисловия, офицер начал с фактов. Факты были неутешительные. Нина уже в третий раз оказывалась в участке за грубые нарушения закона, и закрывать глаза на ее проступки стало невозможно. Точка невозврата достигнута.
Клиффорд методично напомнил детали предыдущих задержаний, обнаружив отменную память, если не сказать злопамятность; не преминул заострить внимание на том, какое благодушие и понимание проявлял, отпуская ее, хотя вообще-то не имел на это права, а действовал больше из симпатии к ее взбалмошному возрасту.
Нина должна была чувствовать себя обязанной человеку, который теперь выражал глобальное безразличие к ее судьбе. Холодно поинтересовавшись, не думает ли она, что все это, включая сегодняшний инцидент, обойдется безболезненно, Ларс окончательно ее запугал. Кажется, Нина была готова на любые сделки – она смотрела широко раскрытыми глазами, внимательно слушала, обкусывая заветренные губы, и даже не дерзила.
Но Клиффорд знал: девочка боится не за себя. Чихать она на себя хотела. Ей не хочется расстраивать родителей и директора, а расстроятся они сильно. Больше в данный момент ничто ее не волнует. Происходящее расценивается Ниной как череда неудач и личных просчетов, достигшая критической точки и способная скверно повлиять на репутацию, но никак не испортить жизнь. И напрасно. Долгоиграющие последствия стоило обсудить более прозрачно. Этим Клиффорд и занялся.
Они поговорили как взрослые. Спокойно и по существу, без лишней патетики. Офицер начал издалека, отталкиваясь от неблагополучного исхода – подробно и в красках описал девочке ее будущую жизнь при условии, если все и дальше продолжится так, как есть.
Безупречный план убеждения, возведенный из точной комбинации фактов, манипуляций, запугиваний, сочувствия и спекуляции на выведанной о Нине информации разработан был так давно, что отскакивал от зубов, выученный наизусть. Клиффорд не раз репетировал его в уме. А теперь и в реальности подводил Нину к мысли, что дальше так продолжаться не может, и нужно принимать меры.
Нина с холодком в груди узнала, что все ее задержания зафиксированы и задокументированы. Имеются свидетели и даже видеозапись, бумаги сложены в отдельную папку. В наличии абсолютно все необходимое, чтобы испортить ее личное дело, гарантируя проблемы не только в ближайшем будущем.
Клиффорд предложил хорошенько подумать, как происходящее отразится на поступлении в колледж, особенно если специальность будет требовать определенной чистоты в отношении закона. Тут Нина побледнела, как он с удовольствием отметил. Видимо, отучиться на спасателя все еще оставалось ее мечтой. Значит, удар пришелся прямо в цель Ларс невзначай добавил, что если вдруг Нине взбредет в голову пройти военную подготовку в училище или в армии, никто ее туда не возьмет с таким «послужным списком» административных и уголовных нарушений, не говоря уже о полном отсутствии дисциплины. Нина побелела еще сильнее и стиснула зубы. В глазах у нее горело: откуда вы знаете? Откуда вы это обо мне знаете?! Но Клиффорд вел себя непринужденно, как человек, попавший пальцем в небо.
И кажется, она поверила. Стараниями офицера Нина ощутила себя замурованной. Игры закончились. Пришло время думать о последствиях.
Оказалось, вариантов дальнейшего развития событий всего два. Первый – попасть на учет несовершеннолетних и понести ответственность за все задержания, не говоря уже о том, как это испортит ее планы на жизнь и заклеймит семью (мама сойдет с ума от позора), второй – вступить в профилактическую программу социального надзора для трудных подростков.
Разумеется, Нину больше заинтересовал второй вариант, являющийся, как она поняла из описаний офицера, более мягкой и безболезненной формой первого. В качестве «контрольного выстрела» Клиффорд использовал собственные наблюдения о проблемах Нины с управлением гневом. В этом программа тоже могла помочь, так как включала в себя обязательные занятия с психологом.
– Ты становишься опасна для окружающих. Ты теряешь над собой контроль, – спокойно вещал офицер, – и потом ничего не помнишь. В моменты беспамятства ты можешь натворить что-нибудь пострашнее, чем сегодняшняя драка, большую часть которой даже не сможешь описать, если я начну задавать вопросы. Уверен, ты знаешь о своей проблеме. И мы поможем тебе справиться с этим. Ты будешь под защитой без особой скованности действий.
Выслушав подробности реализации программы, девочка помолчала, затем хмуро осведомилась, кто станет ее социальным надзирателем в случае согласия. Клиффорд прохладно объяснил, что им может стать любой заинтересованный в этом сотрудник отдела нравов, утвержденный текущим руководством. Кажется, слово «любой» напугало Нину больше, чем все озвученное ранее. Она отстранилась в своем кресле и около минуты сидела с ошеломленным видом, рассматривая невидимые горизонты.
Потом очнулась, облизнула губы и резко придвинулась к столу.
– Офицер Клиффорд, – начала она тихо, снова применяя этот робкий тон, безотказно на него действующий. Ларс поднял белые брови, уже догадываясь, но все еще не веря тому, что сейчас последует. – Мы ведь с вами уже столько раз пересекались. Вы помогали мне, я очень благодарна и ценю ваше вмешательство. Могу ошибаться, но мне показалось, в конечном итоге мы с вами неплохо поладили.
Клиффорд чувствовал, как тело охватывает жар. Градус за градусом. Нина сделалась серьезной и продолжала:
– Можете считать это наглостью или чем угодно. Да, наверное, это наглость и есть. Но если вы обладаете возможностью повлиять на конечное решение, кого назначат моим куратором, если мое личное желание играет какую-нибудь роль, я бы хотела, чтобы им стали вы. Потому что я знаю вас, а вы знаете меня. И я не хочу, чтобы меня курировал кто-то, кого я впервые вижу, с кем никогда не общалась прежде, кто не был рядом в тяжелые моменты и не прикрывал меня, когда я нуждалась в этом.
Клиффорд молчал, прищурившись. От услышанного все в нем натянулось тугой пружиной. Еще никогда прежде ему не было так трудно скрывать истинные эмоции. Еще никогда прежде он не был так рад тому, что его план неукоснительно осуществляется.
– Я над этим подумаю, – пообещал он без уверенности в голосе. – Значит, ты соглашаешься вступить в программу?
– Разве это не родители решают? Мне ведь всего шестнадцать.
– Мы ставим в известность родителей или опекунов, но их слово не является решающим. Программа новая, экспериментальная. Ее основная задача – не наказание, а перевоспитание. И личное согласие подростка в ней участвовать, то есть полное осознание потребности в помощи извне, является первым шагом этого процесса. Поэтому – да. Выбор делать тебе, а не твоим родителям, – объяснил офицер.
Он умолчал о том, что согласие важно лично ему – как гарантия взаимопонимания и будущего сотрудничества, ради которого все это и затевалось. В первую очередь она сама должна на это пойти, а родителей уговорить он сумеет. Убедит, что так будет лучше, припугнет, что девочку нужно взять под контроль, пока не случилось чего-нибудь непоправимого. Сгустит краски.
Но на самом деле супруги Дженовезе отнеслись к происходящему с неожиданным спокойствием. Даже с толикой надежды и благодарности, как показалось Ларсу.
Мать попричитала, пожаловалась на безбашенность дочери, на ее ужасное поведение, неподвластное никаким авторитетам, выходящее за рамки. Узнав о программе, она как будто вздохнула с облегчением. Ларс догадался, о чем думает эта женщина: наконец-то ее сумасшедшее чадо кто-то возьмет в ежовые рукавицы и заставит стать более покладистым. Потому что сама она уже устала этим заниматься, да и успеха явно не достигла.
Программа длилась либо до совершеннолетия, либо до окончания школы (смотря что наступит первым), либо до специального обжалования родителей, опекунов или законных представителей. Хелен Дженовезе это вполне устраивало. А вот отец отнесся к предприятию хоть и благодушно (тут больше сыграло то, что дочка сама на это согласилась), но на офицера смотрел все-таки с некоторым недоверием.
Вряд ли он мог заподозрить истинные мотивы Лоуренса Клиффорда в отношении собственной дочери, скорее его смутила молодость и внешний вид офицера. Тео Дженовезе сомневался в профессионализме полицейского, в лапы которого приходилось отдавать ребенка, в то время как мать была только рада новому «органу контроля» над Ниной. Клиффорд взял это на заметку.
Все твердили о выборе, но как такового выбора у Нины не оставалось. В тот же день, после телефонной беседы с родителями, когда бумаги были подписаны, а ключевые моменты оговорены, офицер Клиффорд, оставшись один в своем кабинете, выдохнул из легких совершенно весь воздух и испытал небывалый прилив умиротворения. Он был доволен проделанной работой.
Внезапно он сделался официальным надзирателем Нины Дженовезе, но эта мысль никак не укладывалась в голове, выбивала из привычной колеи. Похожие эмоции испытывала и девочка. Со временем она догадалась, что такой исход был неизбежен в ее ситуации, как поняла и то, что Клиффорд знал об этом с самого начала. И возможно, вел ее к этому. Хотелось верить, что из благих побуждений.
Шутки шутками, но беловолосый пришелец действительно стал ее личным прогрессором. «Отто будет смеяться», – думала она. И Отто действительно смеялся. Первое время. Пока не осознал, что на пару вечеров в неделю лучший друг начнет выпадать из его жизни. Никому бы такое не понравилось, но и это было только начало.