Нина издала смешок. Клиффорд вежливо повторил. Наконец, им выдали обувь, извиняясь, отвели на дорожку и сбивчиво проинструктировали. Сконфуженная девушка ретировалась, а Нина сказала:
– Офицер, вам бы сюда хоть раз в обычной одежде явиться.
– Мне и так нравится. Форма дисциплинирует людей.
– Скорее шокирует.
– Думаешь, дело во мне? – туманно спросил он, позволив себе наглейшего вида улыбочку.
Нина сделала вид, что не уловила намека.
Игра началась.
Девочка бросала только восьмифунтовые шары, Клиффорд это прекрасно знал и как бы невзначай собирал их для нее со всего зала. А зал тем временем постепенно заполнялся новоприбывшими. Поначалу они тоже глазели, но подходить и задавать вопросы никто не решался. Надзиратель и подопечная их все равно не замечали. Первый был всецело увлечен второй, а вторая – игрой.
Девочке, как обычно, очень везло. Из первых пяти бросков два были страйками, остальные сильно на них претендовали. Лоуренс немного отставал и благодарил судьбу, что злорадство его сопернице не свойственно.
Во что бы они ни играли, Клиффорд раз за разом проигрывал девчонке, недоумевая, почему проверенные тактики не работают именно на ней, почему удача всегда на ее стороне, почему она одерживает верх, особо не стараясь. Словно бы играет с ним ради потехи, от скуки. Или за неимением выбора. Как заложница.
Сидя за маленьким столиком на подвижном кресле, офицер с удовольствием наблюдал за движениями подопечной. Как она умело разбегалась именно столько, сколько нужно, и именно с той скоростью, с какой нужно. Как притормаживала за два шага у белой линии, контролируя каждую мышцу тела. Как отставляла ногу, прогибалась и с лихого замаха плавно и сильно отправляла шар в короткое путешествие по начищенной воском дорожке. Каким-то образом она придавала ему энергию, которая не позволяла сбиться с курса. Шар летел, как ядро из пушки. Опрокинутые Ниной кегли трещали так, будто сейчас взорвутся от удара, а стенка позади них лишь с божьей помощью оставалась целой, а не проломленной насквозь.
Офицер вспомнил хоккейные фотографии. Нина оставалась не в курсе, что он читал тот репортаж. И не нужно. Главное, что Лоуренс о ней понял – за что бы она ни бралась, во всем действовала с максимальной самоотдачей. Хоккей, боулинг, шашки, олимпиады по физике… плевать, что. Она во всем была хороша. Со всем могла справиться и кого угодно в чем угодно превзойти, если ей того захочется. Можешь быть профессионалом, но, соревнуясь с ней, все равно будешь отставать на несколько очков.
Нина с детской экспрессивностью радовалась удачным броскам: крутилась на месте, взвизгивала, подпрыгивала (и довольно высоко), хлопала в ладони и улыбалась во все зубки. Ничего и никого не стеснялась. А люди оборачивались и тоже неуверенно улыбались, затем их взгляды падали на соперника девочки, и улыбки исчезали.
Отвести от нее взгляд все равно было невозможно, и чтобы не пялиться молча, Клиффорд стал задавать осторожные вопросы. О семейных делах, о школьных новостях, о хоккейных успехах. Нина отвечала ровно в той степени подробно, чтобы поддерживать диалог. Она держала дружелюбную дистанцию. И в этом не было ничего удивительного.
Сейчас Ларс действительно интересовался ее делами, а не преследовал какие-нибудь цели, втираясь в доверие. Хотя одно другому не мешает. Удивительно, как быстро они поладили, как только стали видеться на постоянной основе. Учитывая то, что встречи с ним несли девочке только проблемы и неприятности. Особенно последнее задержание, когда она поняла, что Клиффорд хоть и отпускал ее, а компромат все равно собрал. Да и в комиссии на утверждение ее в программу тоже не было ничего приятного… Но сейчас все это, кажется, забылось, хотя не так уж много времени прошло.
Заметив, как девочка запыхалась и покраснела, он незаметно заказал обоим воды, а затем применил запрещенный прием и попросил ее больше рассказать о мультивселенных. Нина помолчала, скосив рот набок, потом спросила, знает ли он что-нибудь о волновой функции. Услышав отрицательный ответ, она расставила ноги по ширине плеч, уперев руки в боки, и стала размышлять, что же ей с ним, таким недалеким, делать.
Видимо, она слишком привыкла общаться на подобные темы только с людьми в контексте, так что теперь не знала, какие слова подобрать. Ее поза и выражение лица были уморительны. Пока она думала, Клиффорд сделал бросок и выбил страйк, но не получил никакого удовольствия, потому что девочка не обратила на это внимания.
– Хорошо, я попробую, – решилась Нина и начала жестикулировать, помогая себе излагать материал. – Вообразим пустую коробку. Нет, лучше пустую комнату. А в ней атом. Всего один. Естественно, он перемещается по доступному ему замкнутому пространству. Непрерывно и хаотично. Эти ребятки вообще никогда не стоят на месте, если уж зашла речь… Представим, что есть прибор, регистрирующий это перемещение. То есть мы можем следить, где атом находится.
Но этого мало. Люди решили, что им нужно обязательно заранее знать, куда переместится атом из заданной точки. Нетрудно понять, что возможных траекторий огромное множество. Пока атом не переместился, он находится в суперпозиции, иными словами, в подвешенном состоянии, потому что может с равной вероятностью двинуться по какой угодно из миллиона траекторий. Неизвестно, по какой, пока он ее не выберет. Что заставляет его делать тот или иной выбор, мы не знаем. Как не знаем, что заставляет свет вести себя то как частица, то как волна.
Ученые придумали математическую функцию для описания и в какой-то мере предсказания перемещения атома внутри подобной модели. Так вот, в момент выбора конкретного пути волновая функция атома схлопывается, оставляя только одну траекторию из всех равновозможных. Только что атом мог оказаться в миллионе точек одновременно, но реальность не приемлет виртуальность. Ей нужна конкретика, потому что она имеет дело с нашими глазами. Кто-то полагает, что дело как раз в глазах, точнее, в людях, которые не способны увидеть множественность суперпозиции, вследствие чего атом выбирает только один путь и движется по нему. Но куда деваются все остальные пути? Испаряются? Только потому, что мы их не видим?
Нина выразительно посмотрела на Клиффорда, должно быть, ожидая ответа. И напрасно. Офицер поднял брови и ошеломленно признал, что ни черта не понял. Точнее, что-то уловил, конечно, но в самом начале, пока атом еще не начал двигаться. Чем дальше Нина объясняла, тем тоньше становилась наметившаяся связь. Все-таки это была совсем не его область…
– Момент обретения определенности лишает нас множественных вариантов реальности. Игра «случилось – не случилось», – еще более неясно заявила девочка, помахав кистью так, будто объясняла, почему светит солнце.
– Сделаем вид, что я понял, – кивнул Клиффорд, – но связи с мультивселенными я все равно не улавливаю. Ты описала реальный эксперимент?
Нина улыбнулась с самодовольным видом.
– Вы на что-то все время отвлекаетесь вместо того, чтобы вникать в услышанное, офицер.
Клиффорд сделал вид, что намека не понял.
– Эксперимент реален. Функция тоже. А связь с мультивселенными сейчас покажу на примере.
Она взяла в руки шар, показала ему, словно не шар это был вовсе, а увеличенный атом, разбежалась и бросила. После удара осталась стоять одна кегля. Механизм убрал ее. Лоуренс ждал. Нина плюхнулась за столик и глотнула воды, не обратив внимания на то, откуда и когда она тут появилась.
– Пока я не сделала бросок, никто во всем мире не знал, каким он будет. Промажу ли я, собью все кегли, или только одну, или две, и так далее; или, может, сломаю палец во время броска. Или проломлю стенку. Или брошу шар в экран, или в потолок. Или уроню шар на пол и пробью дыру. Или поскользнусь. Или заступлю за линию, и мне придется перекидывать. Варианты возможного будущего, где побеждает самый статистически вероятный. И в момент броска он становится единственным. Остальные отваливаются. Схлопываются. Теперь они где-то, где мы их не увидим. Не зарегистрируем своими органами чувств.
Она помолчала, вновь присосавшись к бутылке. Лоуренс не спешил делать свой бросок. Ему хотелось дослушать.
– И казалось бы, ну и черт с ними. Но некоторые ученые считают, что все варианты будущего происходят. Не у нас, но происходят. Просто в момент выбора реальность расслаивается на множество вселенных. В каждой из которых происходит вообще все, что могло произойти. Поэтому и «мульти». Все, что я перечислила, случилось со мной, точнее, с другой версией меня, в сотнях и тысячах параллельных реальностей. Есть вселенная, где мы сегодня не пошли в боулинг. Или вообще не познакомились.
– Ну уж нет, – прервал он. – На такое я не согласен.
Девочка безучастно пожала плечами.
– Наука жестока. Ваша очередь, – напомнила она.
Клиффорд бросил и сбил две кегли. Какой позор, подумал он. Нужно быть сдержаннее. А ты то и дело флиртуешь как сопливый малолетка.
– А квантовое бессмертие? – оживился он, нащупав, как отвлечь внимание от опасного промаха.
– А. Ну это просто частный случай того, что я сейчас рассказывала. Если умираешь здесь, значит, в какой-то другой вселенной выбран иной путь, и там ты остаешься жив. Потому и условно бессмертен. В квантовом смысле. И наоборот. Здесь выжил, значит, где-то еще умер.
– Так ты назвала это теоретическим трепом, потому что не веришь в это?
– Не знаю. Может, оно и так. Просто не считаю, что болтовня об этом приносит пользу. Ничего нового за последние лет пятнадцать не сказано.
– Зачем тогда симпозиум?
– Кому-то скучно живется.
– Нет. Зачем ты на него едешь, если не видишь в этом смысла?
– Чтобы не расстраивать Видара и заткнуть там всех за пояс, – улыбнулась она, и Ларс понял, что эта улыбка предназначается любимому директору, а не ему. – И еще потому что я люблю соревноваться и ставить на место выскочек.
– Которые думают, будто знают больше тебя?
– Ни черта мы все не знаем на самом деле, – как-то обреченно сказала Нина и выбила третий страйк подряд. – Вы продули, офицер.