— Ну, чего тут высматриваешь?
— А рыбку, ее, окаянную, такую-то вкусную. От великой бедности налог не сдаешь?
— Два дня назад как и ловиться начала. А море какое — ты разве не видел? — понял он уже, каким ветром занесло Демьяна сюда, и напирал теперь на него: — Тонуть никому неохота, даже тебе. Поуспокоится, возьмем в Верети большую лодку и отвезем.
— Это само собой. Да не многовато ли вам останется. Не обижайся, налог поприбавим. Смотри, в Мяксе с голоду пухнут.
— Ну и дураки. Грабить чужое горазды… как вон и зимой было… Нет чтобы самим сетку забросить. Мы-то хоть досыта давно не едали, а все ж с голоду не пухнем. Пахать надо, сеять надо — без кормежки какой сев? А ты — налог! Попробуй возьми лишний-то налог, так я тебя обратно в море закину.
Демьян почувствовал его непримиримость, ушел в жилой придел. Но Федор не сомневался, что в леднике он побывал, припасы их с походцем, со всем ледком на глазок взвесил.
Айно тоже что-то такое недоброе почувствовала, завтрак сготовила не без хитрости: пустая ушица без единой картофелины да все тот же малиновый чай. Но и Демьян усмехнулся все с той же хитрецой:
— Так, так, Айно, начальство нельзя жирно кормить… а то еще подумает, что обычно-то вы получше едите.
Эти острые погляды немного притушил проснувшийся Максимилиан Михайлович.
Он еще не знал, каким ветром занесло сюда Демьяна, и поначалу обрадовался:
— А, крепкий духом Ряжин! Не обессудь, люблю поспать. Слабость в теле, сон вот, глядишь, и поддерживает.
Но и у него вышло как оправдание. А замкнутые взгляды Айно и Федора прогнали и остатки счастливого сна. Он тоже говорил не больше того, что спрашивали, так что Демьян непритворно огорчился:
— Будто чумной я! Будто себе вашу дань забираю! Ты, Максимилиан Михайлович, был в моей шкуре — что, много жирку накопил? Ты, Федор, четвертый год в председателях — что, сундуки свои сполна набил? А ты, Айно, на рыбе, можно сказать, сидишь — при нынешнем голоде золотишка, поди, наменяла? А я над вами, я уже чертоги себе завел, с наложницами и с рыбками золотыми, теми самыми, у которых все можно попросить, даже птичье молоко, не то что ваше коровье…
Его огорчение поразогнало взаимную недоброту, собирались к лодке уже как добрые друзья. Айно даже расчувствовалась и призналась, что находится все это время в каком-то тихом, светлом счастье, как в весеннем скворечнике. Все ей в жизни улыбается, да-да, все предвещает удачу, даже совестно перед людьми, такими-то несчастливыми. Ее Максимо с ней, ее дом, церковный ома коди, дает приют и пропитание, а теперь вот нашлась, воскресла и далекая ома муа, — пришла весть с родины, от отца с матерью.
— Грамоты они не знают, писал, вижу, молодой учитель. Значит, вернулся с войны, да? — не терпелось Айно услышать отклик на эту домашнюю весть.
И Демьян понял ее настроение, кивнул Максимилиану Михайловичу:
— Слышь, мужик? Она вот четыре года учителя помнит. Не улетит птичка к карельским берегам?
— Не улетит теперь-то… от птенцов и от гнезда, — добродушно покашлял Максимилиан Михайлович.
— Линнула никуда не улетит, своего лапсела не оставит, — подхватила весело и сама Айно.
— Да?.. — чего-то допытывался Демьян.
— Да! Да! Чего пристал? — нахмурилась Айно, но не надолго: одевалась и весла брала опять с тем же счастливым смехом.
Паперть, когда они вышли, была бела от ночного снега, запорошило и лодку, и кучу рыбных мешков. Федор молчаливо переглянулся с Айно и решил мешки не брать — в конце концов завтра успеется. Но Демьян охотно напомнил:
— Не пригрело бы солнцем рыбу, заберите лучше с собой.
В душе проклиная глазастого Демьяна, Федор стал выволакивать из-под лапья мешки и швырять их в лодку. Лодка огрузла так, что садиться было некуда.
— Валяй, Айно, одна, потом вернешься, — и тут подсказал Демьян.
Айно сплавала к берегу, мешки сгрузила, а потом перевезла их с Демьяном. Прощаясь с ней, Федор нарочно громко и зло сказал:
— Ничего, ловите. На глаза завидущие я и одним кулаком шоры понабиваю. Ничего, не очень-то на меня пооглядываются.
Демьян промолчал, не дожидаясь его, пошел вперед. Федору не хотелось пускать Демьяна в деревню раньше себя, торопился побыстрее обернуться с лошадью. Айно помогла запрячь и уложить мешки, но все же догнать Демьяна с груженной тяжело телегой он не смог. Когда прибыл в Избишино, тот уже преспокойно разгуливал, как и утром в церкви, по всей деревне, посматривал на пустые окна избенок, словно не верил, что все люди в поле. А сам, видно было, и там побывал, и на скотном, и в конторе. Федора сразу и без обиняков похвалил:
— Хорошо живете, по нынешним-то временам. И посеяли много, тоже если на нынешнее мерять. Чего скрывать, другие еще в первой борозде с коровами топчутся. А ты-то вон на лошадях пашешь? Как тебе удается выкручиваться, а, Федор?
— Вот так и выкручиваемся. Не идти же к тебе с протянутой ладонью, — в двух словах удовлетворил его любопытство.
— Да ладонь-то протягивай сколько угодно, да только что я положу в твою ладонь?
— Вот то-то и оно, Демьян.
— То-то и оно, Федор.
Так они поговорили, до откровенности не опускаясь, и Федор, чтобы сбить лишнее любопытство, решил поплакаться:
— Лошадь хоть одну какую, может, выделишь? Семян опять же своих не хватит. Взамен-то можно бы и рыбы немного…
— Семян, конечно, и без рыбы выделим, а лошадь ты и сам взял.
— Да ведь не у тебя.
— Не у меня, само собой. Что у меня возьмешь? Я и сам где пехтурой, где на попутных по району…
Опять поговорили, прекрасно понимая, что одному все известно, а другому наплевать на это известное: привык, обтерпелся за четыре военных года, из своего колхозного окопа пушками его не выбьешь.
Дальше дело пошло на руку Федору. Заскочили они, после пашни, на поле, где боронили, а там коровы да бабы. Так было: в постромках коровенка, а сбоку две помощницы, в пристяжных. Начальства они не видели, понуро, все одинаково пригорбив под лямками спины, тащились по полю, время от времени, как и коровы, постреливали гнилой травой. Было видно, кому по силам, а кому и вовсе последний осилок. Барбушата молодые корову свою, считай, на постромках тащили, а старая Барбушиха в паре с такой же недотепой едва ноги переставляла. Капа с товаркой своего возраста тоже нетихо подвигалась, а немка Луиза, едва душа в теле, и пару себе такую нашла, тыкалась на колени. Упряжка с Верунькой во главе легко повиливала бороной, а дальше плач стоял: живот у кого-то схватило, ни с места. Федор туда на помощь и на Демьяна зыркнул:
— Чем выспрашивать да выглядывать, бери лямку.
Бабы с каким-то страхом уступили свои места начальству, ждали, когда они собьют охотку. Но Федор вовсе не для забавы впряг Демьяна в борону. Часа три по полю без роздыха гонял, взмок весь. Демьяну же хоть бы что, трясется с правого боку коровы, помалкивает. Видя такое, бабы бросили нытье, быстрее закружили по полю. Хороший клин разбороновали. Но все же Федор сдался:
— Да, за тобой мне не угнаться…
— Во и я то же говорю, — с каким-то намеком ответил Демьян, обивая ладонями грязь с хромовых сапожек. — А потому держись сбоку, из постромок не выпрыгивай. Знаешь, что со строптивой лошадью делают?
— Знаю, — буркнул Федор. — Лошадь! Да хорошо бы, ежели строптивая, а то хвост свой не таскает. Строптивых я люблю, не пугай. Ты давай, давай. Я про лошадку, про настоящую говорю. За нее и рыбы можно подбросить… нельзя, чтобы мяксинские лодыри с голодухи пухли…
— Ну, Федор!.. — рассмеялся Демьян, против своей, видно, воли. — По-настоящему тебя хвалить надо, а вот ругать приходится. Ну, чего ты на меня зыркаешь? Дам и лошадь, как останется, не съем же я ее… как вы одну такую съели… Знаю, знаю все, молчи лучше! — предупредил он его возражения. — Всем лошадей, всем надо! Я разве против них? Не думай, тоже где надо зубами грызу, кулаками вышибаю, вот этими, — потряс он недвусмысленно перед его носом. — Но при всем при том полтора десятка только и выколотил. Да и те наполовину подмененные. Есть же ловкачи!
— Есть, есть, — отмяк немного и Федор, рассмеялся тоже. — Не прожить нам без ловкости. Вот погонял я тебя в бороне, немного получше поймешь, на каких хребтах посевная выезжает. Что, бабам рожать уже не нужно после войны? Теперь-то как раз и самое время рожать, мужики потребны. Сколько их домой возвернется? Щепоть из большой горсти. Да и те или без руки, или без головы… как вот у тебя. Подумаешь, помог нам! Ты лошадей давай, ты без лошадей в колхоз не приезжай. Война была, лошадок вместе с тракторами под пушки сдали, но не всех же поубивали. Вот и требуй. На бабах нам не выехать, пусть лучше юбки задирают… дело-то это им более привычное. Ничего, окупится. Войну-то эту нам не избыть до конца веку нашего, слышь? Мно-ого мужиков потребуется, всем дела не переделать. Раз ты начальство, издай приказ: из-под каждой юбчонки, даже самой завалящей, чтоб с десяток мужиков единым махом выскакивало. А то кричать! Крикунов видали и похлеще тебя. Ты дело делай, коль на то поставлен. А меня не стращай. Нет на земле того страху, который бы прижал меня. После смерти Марыси любой прокурор ангелом покажется… понимаешь ли ты это, Демьян Ряжин, непутевый братец Кузьмы Ряжина?!
Демьян ничего не ответил, но похоже было, что прекрасно понял председателя. Больше они не ругались, тихо и мирно ходили по деревне. Скрывать Федору было уже нечего. Под вечер натоптав порядком ноги, он без всякой подковырки сказал:
— А ты ничего, поработал. Поди, тоже записать трудодень?
— Запиши, как и всем, — не то в шутку, не то всерьез согласился Демьян. — Хотя после этой горькой посевной я бы лучше выпил в счет того трудодня…
— Не отказался бы и я. Да канули счастливые денечки, когда уполномоченных чарочкой встречали.
— Жаль, Федор. Ведь все-таки я домой к себе приехал, — напомнил Демьян. — Вот только дома так и не поставил…
Идя по деревенской улице, он уже с какой-то завистью посматривал на избенки, которые как ни почернели за эти четыре года, как ни осели в землю, а все же устояли, каждая встречала кого-нибудь, в каждой кто-нибудь да жил.