Девчонка развернулась и, слегка прихрамывая, направилась к дороге. Тина последовала за ней – и почти сразу заметила, что с Пирсом что-то не то: он присел, закатав штанину, и осматривал собственную лодыжку.
– Меня укусила крыса, – мрачно объявил он ещё издалека. – Ну, я хотя бы рассчитался с ней – пинком… Интересно, у меня теперь будет бешенство? Или чума? А если у неё трупный яд на клыках? У крыс вообще есть клыки?
– Скоро узнаем. – Мисс Рошетт, бледная как полотно, однако совершенно спокойная, положила ему руку на плечо. – Я вызвала два такси. На одном мы с вами, мистер Пирс, отправимся в больницу, а другое развезёт по домам мисс Мэйнард, мисс Саммерс и мистера Оливейру. И – нет, возражения не принимаются, леди и джентльмены. Спорить не советую, я не в духе.
Никто, впрочем, и не собирался.
Машины прибыли быстро, в течение пятнадцати минут. За рулём Тининого такси оказалась женщина – брюнетка средних лет с жизнерадостными хвостиками, как у школьницы. Это почему-то успокоило – в то, что сообщником Доу может быть такая особа, верилось с трудом. Вела она осторожно, пожалуй, даже слишком, и к дому-с-репутацией подъехала уже в глубоких сумерках.
– Береги себя, ладно? – высунулась Уиллоу из окна, провожая Тину взглядом.
– Договорились, – улыбнулась она и махнула на прощание рукой.
Машина отъехала. Тина углубилась в сад, зябко поводя плечами; замечание Пирса оказалось пророческим – к вечеру сильно похолодало, и особенно это чувствовалось на контрасте с полуденной жарой. Ключи в кармане джинсов были тёплыми; они сами просились в руку, словно торопя…
За спиной, у перекошенного почтового ящика, послышался шорох.
Оглядываться Тина не стала – резко стартанула и со спринтерской скоростью понеслась по дорожке, привычно пригибаясь там, где ветви вишен слишком сильно наклонялись к земле. Позади слышались топот и скрежет – да такой, словно мчалась по пятам бойцовая собака с железными когтями. Взлетев на порог, Тина отпихнула в сторону ветки – «Откуда они взялись?» – и воткнула ключ в скважину. Провернула, нажала на ручку, ввалилась в холл, хлопнула ладонью по выключателю, резко задвинула щеколду – и сползла на пол.
Снаружи что-то слабо царапалось, но не в дверь, а словно бы поодаль, за крыльцом. Кошки пялились с безопасного расстояния – кто с лестницы, кто со шляпной полки, и только Геката бродила из угла в угол, выгнув спину и вздыбив шерсть.
«Надолго же хватило моей выдержки и решения быть храброй».
Тина подтянула колени к груди, обнимая, и уткнулась в них лбом.
– Прости, Кёнвальд, – прошептала она и сморгнула влагу в уголках глаз. – Кажется, свидания сегодня не получится. Если хочешь – приходи сам.
Шорохи снаружи стихли.
Геката перестала злобно таращиться – и распласталась по паркету, перекатываясь на спину.
…а потом в дверь постучали – трижды, сильно и требовательно.
Глава 8Кёнвальд
«Прямо как в сказке».
В глубине души Тина почти не удивилась. Третья попытка подружиться с рекой, три удара дверным кольцом – это было так канонично, что даже немного ирреально. Классический литературный опыт подсказывал единственно верное решение: молчать и притворяться, что ничего не происходит, пока не сделан ещё роковой шаг в жадную трясину приключений.
Вместо этого Тина глубоко вздохнула и негромко спросила, полуобернувшись:
– И как я узнаю, что это именно ты?
– Э-э, м-м-м… – ответил снаружи голос, весьма приятный, но преисполненный замешательства. – Спасибо за кофе, это было очень кстати. И у тебя родинка между лопатками, а на груди…
Из горла у Тины вырвалось какое-то кошачье шипение. Она подскочила, защёлкала замками и задвижками, распахнула дверь – и высунулась в темноту, пылая праведным гневом. Темнота предусмотрительно отступила, поднимая руки:
– Ты же сама просила доказательств, так зачем злиться? Между прочим, я мог бы войти и без приглашения, так что цени мою деликатность.
«Кажется, я понимаю, почему у Уиллоу рука сама тянется к тяжёлым предметам, когда речь заходит о реке», – подумала Тина, а потом наконец увидела гостя…
«…или он позволил себя увидеть?»
Сначала ей показалось, что она смотрит в небо. Такое небо, которое бывает над бескрайней водой – над уснувшим океаном; над глубокой водой – над омутом; над водой, когда солнца нет, но свет льётся откуда-то изнутри, издали, отовсюду одновременно. Синий – безжалостный цвет, спокойный, изменчивый, завораживающий, синий-синий-синий…
Тина заставила себя сделать глубокий вздох, затем ещё один и ещё.
Глаза его были квинтэссенцией цвета, и на всё остальное красок попросту не хватило. Волосы густые, прямые, но белёсые и паутинно тонкие – почти младенческие. Ресницы тоже густые, опускающиеся от собственной тяжести, но едва ли не прозрачные; кожа, не тронутая ни загаром, ни румянцем; обескровленные губы. В нём не было ничего плавного – острый подбородок, острый нос, даже зубы, мелковатые и ровные, казались очень острыми. Он стоял на пороге, стиснув кулаки в карманах серой толстовки, застывший от напряжения – и с безупречно спокойным взглядом. Глубокий капюшон лежал на плечах, как складки плаща у героев со старых иллюстраций.
Если Кёнвальд и напоминал реку, то зимнюю, промёрзшую до самого дна, с источником колдовского света, скрытым подо льдом.
– Ну, что? Ты меня здесь всю ночь продержишь?
Он шагнул на порог, и волшебство рассеялось. Тина прыснула в кулак и отвернулась: грозный дух реки оказался ниже её на полголовы.
«Так вот что Уиллоу имела в виду».
– Значит, очаровательный хрупкий блондин, который уже и не надеется подрасти?
Кёнвальд нахлобучил капюшон, немного прибавив себе роста, и проскользнул мимо Тины в дом, бормоча:
– «Ты не похож на воина», – говорили они. «У тебя не растёт борода», – говорили они. «Ты занимаешься колдовством, что мужчине не подобает», «У тебя нет вассалов», «И приятелей при дворе у тебя нет», «Отцу моему ты не нравишься»… Ты правда думаешь, что скажешь мне что-то новое, Тина Мэйнард?
На секунду в голове засвербела мысль, что злить могущественного хозяина реки как-то нехорошо, но почти сразу исчезла. Он бурчал себе под нос, горбился, угрюмо расхаживал по холлу, трогал без спросу вещи и кошек – но глаза у него улыбались. Так, словно жили сами по себе – или говорили правду, в отличие от уст.
– М-м… Мы можем обсудить варианты за чашкой кофе и канапе с оливками.
Он развернулся на пятке и резко подался к ней, глядя из-под капюшона.
– Вот такого правда не говорили.
Тина замерла, чувствуя, что опять проваливается в синее. Законы гравитации исказились, осталась одна точка притяжения…
Моргнуть получилось только с опустошающим усилием.
– Значит, ты не злишься, Кёнвальд?
– Кённа или Кён. «Кёнвальд» – скорее титул.
– Ты не злишься, Кён?
– Нет, – нахально ухмыльнулся он. – Сделать меня немного смешным – это твой способ не влюбиться сразу и по уши, Тина Мэйнард. Я не возражаю, так даже интереснее. Торопиться некуда. – Он встал на мыски и прошептал ей на ухо. – И кофе я тоже терпеливо подожду, пока ты будешь смывать с себя пот, грязь, облачаться в лучшие одежды – или что там принято делать, чтобы произвести впечатление?
Лицо вспыхнуло.
«Вот мерзавец!»
Она замахнулась для пощёчины, но Кёнвальд со смехом перехватил её руку и легко поцеловал запястье, уклонился от второго удара – и, словно так и надо, по-хозяйски направился на кухню. Оставшись наедине с Гекатой, Тина осторожно принюхалась к футболке и поморщилась: после целого дня на жаре, сражения с крысами и финального спринта душ бы точно не помешал.
«Крысы!» – вспыхнуло в голове.
Дверь по-прежнему была открыта, но никакие ожившие кошмары не пытались вскарабкаться на порог; сад в сумраке окутывала тишина – ни ветерка, ни вздоха. У самого порога высилась раскидистая плакучая ива, верхушкой достающая до второго этажа. Молодые побеги, точно иглы, пронизывали что-то некрупное, тёмное…
К горлу подкатила тошнота.
Тина захлопнула дверь и один за другим закрыла все замки.
Заходя в ванную, она пообещала себе, что просто умоется и руки ополоснёт – чем попало, хоть противным антибактериальным мылом, но незаметно для себя вытащила из запасников флакон из тяжёлого лилового пластика. Когда-то невообразимо давно, года три назад, его подарила Аманда вместе с крошечной пробиркой духов. Они тоже пахли фиалками – засахаренными, сухими, а ещё медовым ирисом, сандалом, еловой смолой, кислыми чёрными ягодами… Парфюм закончился, пробирка закатилась под мойку и намертво застряла там в щели – хоть разбивай, а масло для ванны с тем же запахом, только чуть ослабленным, ещё плескалось на донышке.
«Я делаю это для себя, – думала Тина, яростно растирая ароматную пену по плечам под струями горячей воды. – Мне нужно взбодриться. День выдался тяжёлый, да…»
Обманывать себя получалось не очень. Но, по крайней мере, она сумела повесить на место синее бархатное платье до колена, замешкавшись всего на полторы минуты, и достать вполне будничную бледно-голубую рубашку и чёрные джинсы. В кухню Тина входила, мысленно приготовившись ко всему…
Кёнвальд, раскинув руки, лежал на столе – босой, в одной тёмно-серой футболке с вылинявшей короной на груди и в джинсах. Толстовка валялась на полу, под стульями. А на нём и вокруг него сидели кошки: Геката, урчащая, точно самолётный мотор, в ногах; кокетливая рыжая Мата Хари поперёк живота; пёстрая Альвильда под мышкой, как огромный шерстяной мяч; маленькая чёрная Норна под боком; снежно-белая пушистая Юки – на левом колене, как ворох бинтов. Королева развалилась на столешнице, осторожно вылизывая Кёнвальду ухо.
– Твои кошки меня пленили. Кажется, они меня любят, – пробормотал он, блаженно щурясь. И добавил, подумав: – Не бойся, я чистый.
– Освободить тебя из плена? – с сомнением поинтересовалась Тина, наблюдая за тем, как Мата Хари втягивает и выпускает когти, оставляя зацепки на футболке.