– А ты неплохо держишься, – похвалил он, точно подслушав мысли. – Думал, бросишься ко мне с плачем, прицепишься, как речная пиявка, ещё и зубами в загривок вопьёшься для верности.
– Слишком ст-трашно. П-пошевелиться не могу.
Он расхохотался.
А потом встречный ветер вдруг утих.
– Открой глаза, – попросил Кён и ласково погладил её по волосам, убирая растрепавшиеся пряди со лба.
– Я не…
– Тина Мэйнард, – прошептал он, опаляя дыханием шею, и кончиками пальцев погладил поясницу. – Открой глаза, не разочаровывай меня.
«Трусиха», – мысленно обозвала себя Тина и разомкнула ресницы.
Лоундейл раскинулся внизу, как россыпь драгоценностей в наклонённой чаше. Бархатные склоны холмов, расшитые янтарём сияющих окон, жемчужные нити фонарей вдоль улиц, стадион, мерцающий исполинским опалом… Ветер налетал порывами на парк, обращая его в неведомого зверя, неровно вздыхающего во сне. И город, насколько хватало глаз, пронизывала река; она то распадалась на множество узких серебристых рукавов и нитей, часть которых угасала в болотах и терялась в лесах, а часть разливалась во всю ширь, петляла, изворачивалась, танцевала.
– Я тебе нравлюсь? – усмехнулся Кёнвальд, слегка царапнув ногтями кожу на пояснице.
Тина вздрогнула, рефлекторно прогибаясь в спине.
– Да. – Ответ получился хриплым, точно голос был сорван от крика. – Очень.
– Взаимно, – фыркнул он. – Не удержался, хотя и собирался показать кое-что другое. Обрати внимание: кажется, что река повсюду, но есть места, куда она не дотягивается. И их много. В пределах реки мои силы почти безграничны, но вне её я отнюдь не всемогущ и не всеведущ. И они пользуются этим.
Фрагмент сияющей мозаики внизу потемнел; окна в чьём-то доме погасли, а хозяева отошли ко сну.
– Тени?
– Или крысы, как ты их назвала, – сосредоточенно кивнул Кёнвальд, и сияние его глаз сделалось электрическим, злым. – Они отнюдь не так глупы, как принято думать. В Лоундейле нет ни воронок, ни трещин, откуда могла бы лезть эта дрянь, но им здесь как мёдом намазано. Если бы река перешла под их власть – земли на много-много дней пути вокруг стали бы отравленными, и тогда… Впрочем, я такого не допущу.
– А откуда вообще взялись тени… крысы?
Земля немного накренилась и стала приближаться – не так быстро, чтобы закружилась голова, но достаточно, чтоб дух захватило.
– Откуда… Точно никто не знает, – откликнулся Кён. – Но я, пожалуй, догадываюсь почему. Мир не терпит пустоты, и если нечто уходит – следом является что-то иное. Фейри бежали от Войны железа, и тридцать лет земля пропитывалась кровью, порохом и ржавчиной. Семена зрели, зрели и вот наконец проросли – на смену жажде чуда пришла просто жажда, ненасытная темнота, сомнение, гниль. Там, где раньше отверзались холмы, открывая путь в зачарованные долины доброго народа, твердь земная стала тонкой, ненадёжной. Она испещрена трещинами, кавернами и воронками – того и гляди лопнет.
Ветви снова замелькали по сторонам, и стали доноситься звуки цивилизации – рёв двигателей на дороге, бормотание телевизора, включённого в гостиной, у открытого окна, меланхолические напевы Нины Симон из радиоприёмника, человеческие голоса.
Всё казалось невыносимо далёким и эфемерным.
– И что будет тогда?
– Не знаю, – задумчиво ответил Кёнвальд. – Но вряд ли что-то хорошее. То, что рождено долгой, изматывающей войной, без чуда, без надежды, даже без победителей, – куда оно склонит мир? Не знаю, – повторил он. – Но туда я определённо не хочу. Мы на месте, к слову.
Тина повела плечом, пытаясь сбросить липкое, удушливое ощущение потери, которое навалилось после рассказа, и огляделась. Дорога, тротуар, качели, мусорные баки, глухая стена без окон, всё знакомое и одновременно неузнаваемое…
«Пекарня Кирков!»
От асфальта тянуло сухим холодком. Внезапно накатило необъяснимое желание – спуститься, прочувствовать рельеф босыми пятками, впитать ощущения кожей. Кён подхватил Тину в самый последний момент и предостерегающе ожёг взглядом:
– Не ступай на землю. Коснёшься – и они нас заметят.
Тина рефлекторно поджала ноги, зависая в воздухе поплавком.
– Кто?
– Увидишь, – пообещал он нехорошим тоном.
Дверь не стала преградой. Тина даже зажмуриться не успела – шагнула сквозь неё, следуя за спутником, словно сквозь дым. Внутри было темно – Кирки и ложились, и вставали рано. На кухне вздыхало в больших холодильниках тесто, от печей веяло предчувствием жара; остатки резких запахов чистящих средств перемешивались с густым духом специй – в основном ванилин и корица, но чувствовались и мускатный орех, и гвоздика, и сухая лимонная цедра, и анис, и ещё что-то едва узнаваемое, тропически-сладкое.
– Славное место, – выдохнул Кён шелестяще. – И такая мразь тут поселилась. А ведь я бы и не заметил, если бы не следил сегодня за тобой, а ты не поссорилась с ними.
Тина вспомнила утреннее сражение у мусорных баков и сглотнула.
– С крысами?
Кёнвальд не ответил и увлёк её дальше, на второй этаж, где и располагалась жилая половина. Здесь было светлее. В гостиной работал телевизор, правда, без звука, и по стенам бродили синеватые отсветы – на экране кого-то убивали во тьме, а растрёпанная белобрысая девица отчаянно разевала рот и закатывала глаза. Книги на полке стояли корешками назад, и почему-то от этого становилось жутковато.
За следующей дверью обнаружилась спальня – маленькая, тесная, но очень уютная. Из-за сдвинутой на середину шторы выглядывал уличный фонарь и разливал розоватый свет на половину комнаты; развешанные по стене фотографии в рамках стеклянно бликовали, а лица людей выглядели радикально белыми пятнами, безглазыми, безносыми, с агонически искривлёнными губами. Хозяева дома, мистер и миссис Кирк, лежали на кровати поверх одеяла, в халатах.
На груди у пожилой женщины сидел бледный карлик с болванкой вместо головы и полной ладонью вычерпывал что-то между рёбер.
«Он её жрёт».
Тина захлебнулась вздохом и прижала к губам ладони, но не закрыла глаза и не закричала. Она смотрела – и с каждой секундой замечала всё больше.
Густую тень под боком у мистера Кирка, одновременно похожую на младенца и на шарпея.
Дёргающиеся пальцы миссис Кирк.
Крысиные хвосты, высовывающиеся из-под кровати, из ящиков комода, из разомкнутых губ…
– Тише, тише. – Кёнвальд заставил её отвернуться, обнял. Тина скрючилась и прижалась, словно упала, к нему – к единственному источнику притяжения в мире со сломанной гравитацией. – Всё не так скверно. Они сильные люди, добрые, чуткие – они оправятся. Я просто немного помогу.
Продолжая обнимать её одной рукой, Кён шагнул по воздуху к прикроватной тумбочке и взял кувшин с водой. Взболтал, прислушиваясь, – омерзительный карлик на груди у миссис Кирк ничего не заметил – и опрокинул кувшин.
Хлынула вода – очень, очень много воды, словно в одно мгновение в маленькую спаленку вместилась вся река целиком. Тина беспомощно выдохнула – к потолку взлетели гуртом пузыри, потом инстинктивно рванулась в сторону…
А затем наваждение исчезло.
Комната осталась прежней. Чёрно-белые фотографии на стене, фонарь за окном, деревянная кровать, пожилая супружеская пара в трогательно одинаковых халатах – всё то же самое, но без теней и без крыс.
– Воду все горожане берут у меня, – произнёс Кёнвальд и улыбнулся. – Большое преимущество. Это значит, что у меня есть ключ от любого дома, да и оружие всегда под рукой… Ты испугалась?
Тина прислушалась к себе и честно ответила:
– Меня чуть не стошнило. Нам тоже угрожало что-то подобное?
Он ответил долгим внимательным взглядом, затем произнёс ровным голосом:
– Вам – нет. Особенно тебе. Некоторых нельзя перетянуть на свою сторону, таких они просто убивают. Но, поверь, тебе не понравятся их способы убивать. Мои лучше. Идём, Тина Мэйнард. Больше нам тут нечего делать.
Он галантно проводил её до самого дома, как настоящий джентльмен, не позволив и шагу по земле сделать. Отпустил только на пороге. Дверь так и была распахнута, но поперёк тянулась тоненькая ивовая веточка, а из глубины холла сверкал глазами мэйнардский прайд, а значит, внутрь никакие злодеи не проникли. В голове у Тины всё перемешалось: крысы, камни, о которых он так и не произнёс ни слова, речная вода, тени и янтарный свет окон, ароматы пекарни и город с высоты соколиного полёта.
– Внутри Доу тоже живёт нечто подобное?
– Похоже на то. – Кёнвальд нахохлился, спрятал руки в карманы толстовки, а взгляд за капюшоном и замер, не переступая порога. – И когда я по-простому приложил его головой о валун, оно заполучило его тело полностью. А если Доу был убийцей… Возможно, он впустил это добровольно. Бывают и такие люди.
Кён повернулся, словно собирался уходить, и Тина, не рассуждая, рефлекторно схватила его за толстовку.
– Погоди… Ты больше ничего не расскажешь?
Он выжидающе замер.
– О чём, например?
К щекам прилил жар.
– О себе.
– Значит, так? – Кёнвальд беззвучно хохотнул и шагнул вверх по ступеням, заставляя Тину отступить к стене. – Вот ведь любопытный котёнок. Ну, ты можешь меня уговорить, – добавил он, понизив голос. А потом мягко перехватил Тинину ладонь, положил к себе на бедро и заставил провести вверх, к животу, потом вниз. – Ты знаешь как, м-м?
Тина замерла на секунду, осознавая происходящее, – и вспыхнула до корней волос. Оттолкнула его, захлопнула дверь, щёлкнула задвижкой, взлетела по лестнице, не чуя ног под собой. Кошки следовали по пятам, то ли рассчитывая на ночной перекус, то ли утешая.
Конечно, Тина покормила их, и слова в укор не сказав из-за растерзанных канапе и разбитой вдребезги чашки на кухне. А затем умылась ледяной водой, забралась под одеяло и уснула как убитая, и никакие крысы и тени её покой не тревожили.
Ей снилось другое.
Дурацкая сцена на крыльце – но продолженная иначе. Вот Тина сама, без принуждения, ведёт ладонью вниз, потом вверх, к животу, и дыхание у Кёнвальда сбивается. Она толкает его к стене, зажимает, как футболист – восторженную фанатку. Задирает нелепую серую футболку с короной до самых ключиц – Кёнвальд вздыхает прерывисто, но не сопротивляется, так ему и надо, паршивцу. Оглаживает ладонями бока, ласкает чуткую бледную кожу, целует шею, прикусывает, оставляя синяки, прижимается крепко-крепко-крепко…