«Но не изменщицей».
Мужчину в Йорке она упорно не видела: не помогали сменить точку зрения ни закатанные рукава рубашки, ни бицепсы, ни даже рискованные шутки – словно тот самый первый разговор в участке и последовавший за ним удар в челюсть навсегда сломали что-то в отношениях.
– Наверное, нельзя запасть на человека, который тебя мусором считает, – пробормотала Тина, забывшись. В библиотеке проговаривать что-то себе под нос было делом обычным – подобное и за Амандой водилось, и за Пирсом. – Что бы по этому поводу ни думали авторы любовных романов…
– Чего? – удивлённо обернулся детектив.
К щекам прилила кровь.
– Ничего, я просто… А, вон, наверное, и мисс Харди! – Женщина в шортах и короткой джинсовой куртке подвернулась весьма кстати. – Та сотрудница из «Болтушкиных сплетен», я о ней говорила!
Йорк скривился:
– Ненавижу писак!
С Долорес Харди, а это оказалась и впрямь она, чувство было взаимным.
– Ненавижу копов, – призналась женщина, косясь из-под густой неровной чёлки мышастого цвета. Потом сунула руки в карманы. – Ну, допустим, согласна, я сама предложила, и если вам так спокойнее… Давайте присядем.
Ей было, как вскоре выяснилось, сорок семь лет, но выглядела она в худшем случае на тридцать с хвостиком – точнее, года на тридцать два непростой жизни за хрупкими женскими плечами, жизни, полной коллизий и испытаний. Круглое лицо, острый нос, маленькие глаза – Долорес сильно напоминала своего дядю, мистера Фогга, особенно в профиль. Шахматы она обожала, играть научилась именно в его доме и по дядиному же наущению пошла в журналистику.
– Но не вытянула, – честно призналась Долорес, завершая свою короткую автобиографию. – Все эти люди, общение, нахальство как второе имя… Тяжело было. С другой стороны, я всегда мечтала провести собственное репортёрское расследование. Такое серьёзное, секретное, все дела. Ну и вот.
И она извлекла из потрёпанного рюкзака на удивление аккуратную папку на резинке, полностью забитую распечатками. Лицо у Йорка вытянулось.
– Мисс Харди…
– Я миссис, – поправила она, вздёрнув круглые бровки. Взгляд из-под чёлки получился пронзительный, тяжёлый, напоминающий о реальном возрасте. – Была замужем три года, развод, двое детей, четыре собаки, счастлива. Так вот, про расследование. Меня заинтересовали эти объявления, и я заметила вот что. Смотрите, там за годы целая куча объявлений о белых камнях – и у нас, в «Болте», и в «Еже». И ни в одном объявлении нет…
– …обратного адреса, – закончила за неё Тина.
Долли поймала её взгляд; в чёрных мышиных глазах светилось обожание.
– Значит, мне не мерещится… Да, именно. Но это не единственная странность.
Возможно, миссис Харди не годилась в репортёры, но архивный работник из неё вышел бы на загляденье. Дорвавшись до архива личных дел и сопоставив некоторые даты с публикациями объявлений, она усмотрела любопытную закономерность.
– Вот, к примеру, Брайтон Холлиуотер, – выудила она одну мятую распечатку из кипы таких же. – Год поступления, год увольнения… Видите? В этом же месяце объявления в «Болтушкиных сплетнях» исчезают, зато появляются в «Деловом еженедельнике» – через три недели примерно. К ним как раз поступает на работу Лили Джонс. Через полтора года она умирает в больнице от инфаркта. Снова пауза в публикациях. На сцену выходит вот этот старичок, Берне его фамилия… И знаете, что у них общего?
Тина пригляделась к нечётким, зернистым фотографиям на копиях. Лица были разные: одутловатые, худые, перекошенные, с заплывшими глазами и навыкате… Йорк аккуратно подвинул к себе папку и профессионально скупым, отточенным жестом пролистал её.
– Больные они все какие-то, – выдал он вердикт.
– Бинго, сэр, – кивнула Долли. – Поглубже копнуть я успела только в одиннадцати случаях, но все без исключения эти люди умерли не позднее чем через год после увольнения. И в личном деле у каждого – по десятку больничных листов, ей-богу, для нашей профессии – перебор.
Детектив принялся вновь просматривать папку, на сей раз внимательнее.
– Вы проделали большую работу, мэм. Я могу забрать это?
Долорес Харди переглянулась с Тиной; та кивнула.
– Там последние четыре листа – выписки из личных дел сотрудников, которые могли приложить руку к объявлениям в «Еже» за последние годы. Ну, и адрес места, где похоронен последний человек, печатавший эту чертовщину у нас, в «Болте». И ещё… По всем я проверить данные не смогла, но поговорила с одной женщиной у нас в отделе, она дольше всех работает… Так вот, вон тех шестерых, – Долли быстро отсчитала из общей кипы несколько выписок, – пристроили в газету по блату. Насчёт «Ежа» не скажу, у меня там таких связей нет, может, вам будет легче проверить, – кивнула она Йорку и пихнула ему папку. – Забирайте, что уж.
– Спасибо, – поблагодарила Тина от всего сердца.
Долорес стушевалась, ссутулилась, пряча кулаки в карманах шорт.
– На здоровье, – резко, по-кукольному деревянно кивнула она. – Я не для вас старалась, если честно. Заинтересовалась просто, начала копать, а потом – как в стену уткнулась. И, знаете, такое чувство, что к лучшему. Если дороетесь до чего-то толкового – сообщите мне, хорошо? А я пойду, пожалуй. У меня шестеро мужиков в доме, но что-то я сомневаюсь, что двуногие в состоянии позаботиться о четвероногих. Хорошего вечера, мисс Мэйнард.
В этой части парка по вечерам становилось зябко. Выползал из-за густых самшитовых изгородей туман, укрывал детскую площадку – яркие пластиковые башенки, лесенки и горки, качели с облупившейся краской, точно доставшиеся от прошлого века в нагрузку, и лавки напротив песочницы. Так сложилось, что школьники облюбовали себе местечко посветлее, под фонарями, и поближе к источнику пищи – на другом конце парка, там, где допоздна работал мини-магазин с золотым запасом колы и чипсов. Выгуливать здесь собак запрещалось; случайные же пешеходы предпочитали идти по другой, более светлой стороне…
Детектив Йорк с его мускулами, загаром, пронзительным одеколоном и мужественным профилем подходил этому воистину мистическому месту примерно так же, как розовый чепец – бультерьеру.
– Ну, – протянул детектив задумчиво, взгромождаясь на оградку. На соответствие пейзажу ему, очевидно, было глубоко наплевать. – А теперь рассказывайте мне, мисс Мэйнард, при чём тут Доу и эти идиотские объявления про белые камни.
Фиалки, небрежно засунутые в нагрудный карман, источали пьянящий аромат – неожиданно сильный, сладкий и немного землистый. Тина отступила на полшага, скрещивая руки.
– Пообещайте, что не станете соваться к ним в одиночку. И отдайте мне папку, я сниму себе копию.
Йорк сощурился:
– Да вы, похоже, считаете себя супергероем, мисс Мэйнард? Для этого маловато разок выжить в схватке с маньяком. В другой раз может и не повезти.
Она могла бы разозлиться, наверное.
Если б не Кёнвальд; если б не крысы в подвале «Перевозок Брайта»; если б не чудовищные существа, окружившие Маркоса тогда, на исхлёстанной ливнем улице…
– То же самое и к вам относится. Большое спасибо, что составили мне компанию. Папку я у вас не отбираю, да и информацией поделюсь, только пообещайте, что не станете совершать опрометчивых поступков.
Детектив, кажется, оторопел от такой наглости. Открыл рот, закрыл, потом наставил на Тину палец:
– Вы говорите это мне, что ли? Вы… Ладно, я согласен, – неожиданно успокоился он, и взгляд у него стал цепким. – Рассказывайте, в какое дерьмо я вляпался.
На секунду у Тины появилась мысль, что вот прямо сейчас можно перескочить через оградку и дёрнуть к берегу реки. Йорк ни за что не смог бы догнать её вовремя.
«Я ведь не совершаю ошибку?»
– Хорошо, – произнесла она. И добавила, чтоб только время потянуть: – Хорошо… Вы ведь помните сердце Доу?
Детектив отчётливо вздрогнул.
– Такое забудешь.
– Доу был одержим, – сказала Тина. И продолжила, с каждым следующим словом всё чётче формулируя для себя смутные догадки, компонуя подозрения в стройную теорию: – Скорее всего, одержим по собственному решению, осознанно, то есть с сущностью внутри у него было нечто вроде соглашения. Подобные сущности называют тенями – или крысами, и в городе их слишком много, чтоб спокойно гулять по вечерам. Единственное, что защищает нас, – это река. Белые камни – нечто важное для реки…
– И тени охотятся за ними, – заключил Йорк без тени улыбки. – Примем за рабочую версию – за неимением лучшего. Пойдёмте, мисс Мэйнард, я вас провожу. И не надо так смотреть, я же не подвезти вас предлагаю.
Он галантно предложил свой локоть в качестве опоры, Тина его деликатно проигнорировала. Тем не менее атмосфера как-то разрядилась, сделалась комфортной. Каждый шёл и думал о своём – рядом, но не вместе. Изредка мимо проезжали машины; горели фонари – яркие, тёплые, оранжевые, и тени то удлинялись, то ныряли под ноги.
Стоял удивительно тихий вечер, безветренный и влажный. Ещё немного – и он стал бы душным. Воздух казался свежее, когда дорога прижималась к берегу, и застревал в горле, когда она, огибая скопление домов с ухоженными лужайками, врезалась далеко в парк.
…у Йорка были отличные рефлексы.
Он прицельно оттолкнул Тину в любовно выстриженный самшитовый куб, а сам резко развернулся, перехватывая руку с кухонным тесаком.
И – охнул от натуги.
Его противник, невысокий и рыхлый, обладал удивительной силой. Достаточной, чтобы медленно, но неуклонно преодолевать сопротивление, приближая лезвие к взмокшей шее Йорка.
Или – толстыми пальцами сжать его второе запястье до хруста.
Или…
– И-эх!
Тонкий ивовый прут со свистом опустился на сутулую спину, обтянутую свитером крупной вязки… и рассёк. Нож вывалился, чиркнул Йорку по груди и упал на асфальт. Фонари погасли, а когда вспыхнули вновь, то детектив уже валялся на проезжей части, ругательски ругаясь, и пытался спихнуть с себя очевидно бездыханное тело пожилой женщины в жёлтых шлёпанцах, свитере и комично облегающих бриджах. Над этой эпической картиной возвышалась Уиллоу с ивовой ветвью в руке, а чуть поодаль маячил бледный, но решительный Маркос.