Стоя в душе и разглядывая светлый кафель, Тина думала о камнях. И потом тоже – отогнутая ручка оконной рамы походила издали на мост, перекинутый над рекой лунного света. Память, словно заведённое механическое устройство, один за другим выдёргивала образы, хоть отдалённо связанные с белыми камнями: мамины жемчужные бусы, холодная бабушкина камея, обнесённая мрамором клумба у соседей, фонтанчик для питья в парке – старый, облицованный мелкими плиточками молочного цвета…
Наверное, поэтому ей приснился донельзя глупый сон.
Будто бы они с Кёнвальдом гуляют по саду, прямо как дурацкая киношная парочка, – под руку, в старомодных нарядах а-ля пятидесятые, и фоном играет задорная музыка, этакое соло на расстроенном кабацком пианино. Проходят под зелёной аркой из сомкнутых яблоневых ветвей и оказываются у полуразрушенной стены за домом – во сне кипенно-белой, разумеется, и украшенной гирляндами из фиалок, словно какой-то языческий алтарь. И Кённа по-рыцарски встаёт на одно колено, целует трепещущую Тинину ладонь и шепчет, глядя снизу вверх своими невозможными синими глазищами:
– Ты – моё лучшее воспоминание, моё лучшее воспоминание…
…очнулась она, задыхаясь. Грудь точно обручем сдавило. И неудивительно: Королева разлеглась прямо поверх одеяла, а весила она немало.
– Брысь, ваше хвостатое величество, – зевнула Тина, спихивая её с кровати. – У меня тут эта, как её… Субботняя пробежка. Наверное.
Дождь за окном старательно намекал, что раз в пару месяцев можно и пожертвовать ритуалом, оставшись дома. Но привычка брала своё. Тина всё-таки размялась на лестнице и наскоро умылась, потом прошла на кухню, зябко переступила с ноги на ногу и включила кофемашину. Потом накинула толстовку прямо поверх ночной сорочки, влезла в шлёпанцы и вышла в сад.
– Я просто посмотрю, насколько там сильно льёт, – доверительно сообщила Тина Королеве, так и следующей по пятам. – По-моему, уже в тучах просветы.
Кошка, не будь дурой, не поверила – и громко, насмешливо чихнула.
А сад пах рекой; здесь всё дышало сыростью, горечью – с тончайшей цветочной вуалью поверх. Ноги быстро промокли, потом онемели. Тина брела вокруг дома, точно сомнамбула, пока не оказалась на задворках, у той самой древней стены. Раньше помнилось отчего-то, что она из желтоватых блоков, грубых и пористых, чем-то похожих на известняк.
Но камень под цепким плющом оказался гладким.
И – белым.
Глава 23Ученики и вассалы
Разумеется, уснуть после этого было невозможно.
Тина пролезла в зарослях вдоль всей стены, кажется, ощупала каждый сантиметр белого камня. Теперь многое выглядело странным: и его гладкость, и монолитность – ни единого шва между гипотетическими кирпичами, и призрачное тепло, которое то чувствовали, то не чувствовали озябшие ладони… Издали, то ли из-за освещения, то ли из-за густого плюща, стена по-прежнему смотрелась обыкновенной: цвет издали как-то загрязнялся, становился более охристым, проявлялся даже рельеф кладки.
– Оптическая иллюзия, – бормотала Тина. Кошки, теперь уже две, Королева и Альвильда, смотрели на неё из кустов с опаской. – Просто обман зрения, да.
«Ну-ну, – шептало что-то внутри, полжизни до того скромно промолчавшее, забитое семейными неурядицами в совсем ещё ранней, школьной юности, а позже окончательно загнанное под плинтус необходимостью содержать огромный дом и мэйнардский прайд. – Продолжай пудрить себе мозги, если хочешь. Но ты же знаешь, что это магия».
Потом дождь усилился, и пришлось срочно ретироваться под крышу. А на кухне ждал сюрприз: букет цветов и записка, гласившая:
«Да-да, я опять не лично, промельком и полусловом. Но не позднее полуночи, обещаю, вернусь уже целиком, и тогда мы займёмся чем-нибудь интересным.
Так что отоспись днём и будь готова.
Ко всему.
(Даже к тому, что окажусь непригоден ни к чему, кроме как сетовать на жизнь и пить вино.)
Или нет… Есть пределы тому, как низко я могу пасть?
(Эйлахан считал, что нет.)
Целую.
P.S. Я не предлагаю своё общество дважды! Хорошенько подумай… и согласись».
…Когда Тина дочитала до предпоследней строчки, то действительно ощутила поцелуй – торопливый, тёплый, скользящий от края губ к шее.
После долгих и бессмысленных блужданий под дождём это было как ожог.
– О, да-а-а, – длинно выдохнула она, откидываясь на стуле. Королева, тут как тут, уже взобралась на стол и принялась обнюхивать букет – яркие жёлтые нарциссы, бледные лиловые тюльпаны, белые лилии, вереск и горечавка – всё подряд, несочетаемое, восхитительное, дикое. – Да, мы займёмся чем-нибудь интересным. Например, поговорим по душам.
И она расхохоталась, закрывая лицо руками, – до повлажневших глаз, до колик в груди.
А потом всё-таки отправилась на пробежку. Уиллоу заявилась ближе к полудню, ещё более взъерошенная и бледная, чем обычно. Издали казалось, что синяки вокруг глаз у неё достигли рекордных размеров, но, когда она подошла ближе, стало ясно, что это неудачная попытка накраситься. Но даже больше, чем растёкшаяся подводка и смачные фиолетовые тени, поражала одежда: девчонка вырядилась в явно детское платье с экстремально короткой юбкой и легинсы.
Тина как раз, вооружившись тяжеленными садовыми ножницами, пыталась обстричь ветки и побеги самшита и одичавшей вишни, которые в некоторых местах почти перегородили дорожку.
Щёлк – ножницы хищно клацнули вхолостую, в опасной близости от косы.
– Ты сегодня, э-э… выглядишь удивительно, – дипломатично исправилась Тина на полуслове и от греха подальше опустила смертоносный садовый инструмент, пока сама себе не отхватила чего-нибудь под впечатлением.
– Не выспалась, – коротко ответила Уиллоу, накручивая прядь волос на палец. – Ночью недалеко от дома появились две крысы, мои ивы их издалека засекли… в общем, стало шумно.
– Ты поэтому… ну, э-э…
Выражение лица у девчонки стало в десять раз мрачнее и в пять – решительнее.
– Нет. Мы с Маркосом вчера сдали первые экзамены, вроде неплохо… Ну и короче, у нас сегодня свидание. В связи с этим вопрос: ты можешь меня накрасить и, того, одолжить какое-нибудь нормальное платье?
Ножницы вывернулись из ослабевшей руки и ухнули в самшитовый куст. Уиллоу проводила их печальным взглядом и душераздирающе вздохнула:
– Это значит – «нет»?
Тина сообразила, что любое промедление равносильно катастрофе, и торопливо ответила:
– Это значит, что у меня нет красной помады. Так что на яркий макияж даже не рассчитывай, – быстро соврала она. – Но что-нибудь милое изобразить можно. Кстати, как ты относишься к пастельным цветам?
– К постельным? – буркнула Уиллоу, скрещивая руки под грудью. – Для первого свидания рановато.
Тина сначала не поняла, потом прыснула со смеху:
– Прекрати, я не могу на такие темы шутить с несовершеннолетними.
– Даже с теми несовершеннолетними, с которыми ты обсуждала телесность, карнавализацию и эротические мотивы в «Декамероне»?
– Это была литература! – искренне возмутилась Тина и, согнувшись в три погибели, с трудом выудила из зарослей самшита садовые ножницы. – Ладно, идём. Попробуем что-нибудь придумать…
Самым сложным оказалось уговорить Уиллоу не только удалить остатки неудачной любовно-боевой раскраски, но и вымыть голову. Не помогали даже веками проверенные аргументы, что лучше опоздать на первое свидание, чем прийти с грязными волосами, от которых за километр несёт дешёвым лаком, причём отдельные слипшиеся пряди напоминают скорее макаронины. Пришёл черёд панических возгласов, вроде «У меня осталось всего полтора часа», «Теперь час пятнадцать!», «Я опоздаю» и «Он подумает, что я совсем девчонка». Не поддаваясь панике, гневу и приступам гомерического смеха, Тина аккуратно подсушила феном густую шевелюру, затем откопала в глубине комода круглую щётку и принялась вытягивать пряди по одной.
– Хочу локоны, – бубнила Уиллоу и косилась в зеркало так яростно, что рисковала остаться кривой на один глаз. – Такие, ну, спиральками. Как в рекламе про блондинку, каблуки и красную машину.
– Слушай, у вас на свидании уже будет кудрявая блондинка, – не выдержала Тина наконец. – Может, одной довольно?
Девчонка зависла секунд на пять, соображая, потом поняла, кого подразумевают под этой метафорой, и захрюкала в кулак.
Чуть позже Тина выдержала не менее ожесточённую битву за сдержанные цвета в макияже: Уиллоу всё-таки влезла в косметичку, обнаружила там чёрную помаду, красную подводку и решила, что именно их-то и не хватает, чтоб навести ошеломительную красоту, и чем жирнее линии, тем лучше.
– Да ну тебя! Делаешь из меня какую-то неженку, – искренне обиделась она, когда прозвучало сакраментальное, непоколебимое «нет, только через мой труп».
– Зато представь, как Маркос удивится! – выкрутилась Тина. И добавила в сердцах: – Я не понимаю, как в одном человеке может умещаться такой хороший вкус к литературе и такой плохой – во всём остальном!
Помогло, но ненадолго – ровно до тех пор, пока Уиллоу, предоставленная сама себе, не выудила из шкафа обтягивающие кожаные брюки и не влюбилась с первого взгляда. Спасло их от поругания только то, что размер оказался неподходящим. Зато простое синее платье до колена с белым пояском пришлось впору.
– Не, получилось ничего так, – согласилась девчонка нехотя, крутясь у зеркала напоследок. И вдруг сощурилась задумчиво: – Я только одного не пойму. Откуда у тебя-то всё это? Ну, чёрная помада, штаны в облипку…
«Как хорошо, что альбомы школьных времён я убрала далеко и надёжно», – мысленно похвалила себя Тина.
И сделала самое невинное лицо, на которое была только способна.
– Не помню. Может, для вечеринки с переодеванием покупала?
– Ну-ну, – скептически вздёрнула брови Уиллоу. – А ещё ружьё это… Чувствую, отжигала ты в молодости.
– Что-что?..
– Э-э… В детстве? – заискивающе переспросила она. – Ну ладно, спасибо! Ты меня спасла. Если всё будет так ужасно, как я себе представляю, то рыдать я приду к тебе ближе к вечеру.