– Молчанье дола, молчанье неба… Железом хладным холмы изрыты, там жерла пушек кивают сыто, нутро мотора ворчит свирепо, – напел вдруг Кёнвальд, прикрыв глаза, и улыбка сошла с его губ. – Озера горьки, проливы пресны, а дивный отсвет вот-вот исчезнет… Он и исчез, Тина Мэйнард. Тогда казалось, что навсегда. Немногие пережили тридцатилетнюю бойню. И по большей части это были те, кто питался болью и страхом. Неблагие фейри – Пастырь бедствий, Пастырь дымов и пожаров, Лихо Долин и Тот, кто дышит мором… И их свита, конечно, в которой кого только не было. Но всё равно – из тысяч остались единицы, и те скрылись, а частью заперлись в своих владениях. И каждый считал, что выжил только он, ибо других дозваться не мог…
– А ты? – вырвалось у Тины.
На его лицо точно тень набежала, и голос стал сухим, надтреснутым.
– Об этом как-нибудь в другой раз поговорим. – Кённа глубоко вздохнул. Смягчился и продолжил уже по-прежнему певуче, сказочно: – Лисы живучие. Эйлахан и его побратим, Валентин, конечно, пережили войну. И им страшно не понравилось то, что они увидели. Тогда-то Эйлахан вспомнил о пророчестве Белой Госпожи: «Когда придёт пора, мы сокроемся, и вернётся жемчуг на дно морское, тень – к ночи, а серебро – к луне. Но двери не захлопнутся, а прикроются, и в должный миг начнут отворяться вновь. Многие из нас уйдут, но многие и останутся с людьми, и одни будут защищать других, и оттого родятся новые чудеса». Он нашёл девочку по имени Таррен, которая происходила из рода Рэндаллов и приходилась Валентину прапрапра… В общем, далёким потомком. По происхождению она имела право владеть всеми землями, на которые только упадёт её взгляд, а сердце у неё было железным. И эта девочка вместе с двумя лисами обошла пешком свои владения, и где она побывала – там открывались двери. Таррен была не первой среди проводников, но самой могущественной из них. Рождались они и раньше: те, кто потерял всё, кроме себя самого; люди пограничья, идущие по острой кромке между бывшим и несбывшимся. Впрочем, это история для других дней, когда над нами не будет нависать опасность, – оборвал он сам себя. И посмотрел исподлобья. – Пока тебе надо знать две вещи. Первое: вскоре после войны, а может, и во время неё появился ржавый поезд, который всегда приходит вовремя и идёт туда, куда надо. И второе: проводники того поезда – их всегда встречаешь по двое, к слову, – контрабандой провозят чудеса в мир, бесплодный после Войны Железа. С одним из них, точнее, с одной я очень дружен. Её зовут Шасс-Маре, и последние пару лет она весьма занята разъездами, но на мой зов откликнулась сразу. Мы встретились в её баре, перекинулись парой слов, и она пообещала доставить моё послание Эйлахану. Два-три дня – и Шасс-Маре его найдёт, ещё столько же – и учитель доберётся до Лоундейла. Нам всего лишь надо не творить глупостей и продержаться это время, а там что-нибудь придумаем.
Тина точно очнулась от забытья; слушая историю, она незаметно для себя почистила картофель, начинила и сунула в духовку, да и отбивные уже булькали в томатном соусе.
«Интересно, я вообще соль добавила? – задумалась она. – Главное, чтоб два раза не посолила… и чили не переложила, иначе ужин нас ждёт воистину незабываемый».
– Значит, неделю. Звучит вполне реально.
– А я-то думал, ты спросишь, что за Шасс-Маре такая, – шкодливо улыбнулся Кёнвальд.
И тут же, пока она не опомнилась и не придумала, что бы такое остроумное ответить, поднялся и подошёл к ней. Обнял со спины, поцеловал в шею, провоцируя волну мурашек, – и щёлкнул замочком.
По ключицам в декольте точно ледяная капля стекла.
– Что это? – Тина на всякий случай отошла от плиты и ощупала себя. Вокруг шеи обвивалась и ныряла под ворот цепочка, серебристая, длинная и довольно тонкая, хитроумного плетения; внизу, глубоко под вырезом футболки, таинственно мерцала голубоватая жемчужина неправильной формы, но с дивным колдовским отблеском. – Подарок?
Кёнвальд положил ей руку на щёку, огладил большим пальцем губы, очерчивая контур. Слегка надавил…
«Солоно, – подумала Тина, и голова у неё закружилась. – Сейчас нельзя… Глупо… и ужин подгорит, и…»
Были ещё какие-то аргументы, но они вспыхивали в блаженной темноте, как падающие звёзды, и тут же исчезали.
– Никогда не снимай её, – попросил Кённа серьёзно. – Даже если рассердишься на меня и решишь порвать окончательно. Обещаешь?
«Порвать… с ним? Он рехнулся, да?»
– Обещаю, – растерянно откликнулась Тина. Прерывисто вдохнула, пытаясь вернуть себе ясность мышления, зажмурилась на секунду. – Это амулет, да?
– Что-то вроде, – уклончиво ответил Кёнвальд. Руку от лица он убирать не спешил, более того, и вторую положил на поясницу. – Поможет укрыться от тех, от кого надо скрываться, а для других будет сиять подобно маяку. Если меня не будет в городе, Эйлахан найдёт хотя бы тебя… Но, думаю, это не понадобится. Что нам какая-то неделя, Тина Мэйнард? Выживал же я как-то целую тысячу лет.
– Дуракам везёт.
Он засмеялся – и неожиданно закружил Тину, словно в танце, беззаботно и деспотично в то же время. И как-то совершенно естественно получилось, что большой кухонный стол упирается в бёдра, а прохладная ладонь Кёнвальда уже не столько поддерживает, сколько заставляет прогнуться в спине, и его смех течёт сквозь её разомкнутые губы.
– Дурак от рождения обижен судьбой, не так ли? – прошептал Кённа; взгляд его обжигал – колдовское пламя вырвалось из омута, расплескалось по тёмной воде, неудержимое. – Справедливо было бы его утешить, правда?
– Да-а…
Колени у Тины всё-таки подломились; она откинулась на стол, вполне удобный, замечательно прочный.
«Кёнвальд его проверял, что ли? – промелькнула мысль, едва не испортив страстный момент. – Тогда, с кошками, когда лежал тут, как самый главный десерт? С него бы сталось…»
– Кроме того, меня нужно похвалить за то, что я целую тысячу лет выживал. И вознаградить… Ты ведь вознаградишь меня?
Он обладал двумя восхитительными талантами – правильно целоваться и нести в перерывах изумительную, отборную чушь. Футболка у Тины задралась так, что уже почти ничего не скрывала, а застёжку на спине Кёнвальд расстегнул совершенно незаметно лет сто назад, по самым приблизительным прикидкам, а сам почти что лёг сверху. И было так естественно закинуть ему ногу на поясницу – чтобы не сбежал в самый неподходящий момент…
И тут в дверь заколотили – массивным металлическим кольцом, которое нормальному электрическому звонку предпочитал только один человек.
Кёнвальд замер, вслушиваясь, потом глухо застонал, утыкаясь лбом Тине в плечо.
– Сделай вид, что ты не слышала. Пожалуйста.
Грохот внизу стоял оглушительный; кто-то из мэйнардского прайда, судя по басовитым ноткам, Геката, тревожно выл в холле. Томатный соус выкипал на слишком сильном огне, стеклянная крышка подскакивала, дребезжа, а многозначительный запашок горелого наполнял кухню.
Дребезг у двери утих, чтобы ещё через секунду разразиться с удвоенной мощью.
– Но я ведь слышу, – почти жалобно ответила Тина.
Кёнвальд душераздирающе вздохнул.
– Когда-то я нарочно поступал так с Эйлаханом. Мне казалось это смешным, знаешь ли, – испортить наставнику свидание в самый последний момент. Но Уиллоу-то я ничего не рассказывал… Что это, злой фатум? Проклятие ученика?
– У Уиллоу тоже было свидание. – Тина села на краю стола, с трудом застегнула бюстгальтер и одёрнула футболку. – И вероятно, что-то пошло не так, иначе бы она не ломилась ко мне с таким отчаянием. Прости её.
Кёнвальд пробормотал что-то типа «это моё наказание», но препятствовать не стал – более того, сам отошёл и первым увернул огонь на плите, спасая отбивные. Грохот внизу ослабел, но проявилось в нём что-то отчаянное, хнычущее даже. Тина открыла дверь, даже не спрашивая, кто снаружи, – и не ошиблась.
Уиллоу стояла, прижимая к груди одолженную микроскопическую сумку, и рыдала. Тушь пока держалась, не иначе как чудом – ну, или потому что руки у девчонки были заняты, и слёзы беспрепятственно текли по щекам, а не размазывались по всему лицу. Волосы дыбом стояли, губы дрожали.
– Я всё испортила! – всхлипнула Уиллоу и, рыдая, бросилась к Тине на шею.
Кёнвальд, облокотившись на лестницу, отвернулся и заметил в сторону:
– О, ты даже не представляешь, насколько ты права.
Уиллоу глянула на него яростно – с такими глазами проклинать только, желательно навеки, – и снова захлюпала Тине в плечо.
– Ну, ну, не плачь. Не может же быть всё настолько плохо?
Кённа возвёл очи к небу, тихо выругался на незнакомом языке, зачем-то проверил пуговицу на джинсах и тоже присоединился к утешениям. Из сбивчивых объяснений стало ясно, что никаких особенных драм, к счастью, не было.
– Обычная подростковая дурь, – подытожил он, когда Уиллоу, уже умытая, сидела за столом взъерошенным воробушком и мрачно клевала печенье, запивая какао из большой чашки. – И не ной, сама виновата.
На секунду Тине показалось, что Кёнвальд сейчас будет щеголять модным шоколадным гримом и фарфоровой шляпой интересной формы, но Уиллоу каким-то чудом сдержалась – видимо, и правда успокоилась.
– Я не понимаю, что произошло, – пробубнила она. – Мы гуляли, я флиртовала…
Тина с трудом подавила желание приложить руку ко лбу и замереть так минут на пять.
– Я не претендую на звание эксперта в любовных отношениях, потому что три года без парня – это так себе результат, – осторожно начала она. – Однако, по моему скромному мнению, флиртовать – это не доказывать с пеной на губах, что ты крута, неотразима и можешь одним ивовым прутиком отметелить толпу врагов. – Кённа почему-то закашлялся и отвернулся. – Это, наоборот, дать понять твоему парню, что он лучший.
Уиллоу будто бы задумалась.
– Ну ладно, – протянула она наконец и изволила оглядеться. – А вы-то что делали?
Кашель у Кённы по всем признакам перешёл в приступ астмы.
– Я готовила ужин, – невозмутимо ответила Тина, соблюдая приличия перед лицом молодого поколения. – И мы говорили о прошлом. Я как раз хотела передать сообщение от Йорка, он выяснил кое-что о камнях и о Чейзе Ривере.