Потом был глинтвейн, состряпанное на скорую руку сырное печенье и целый ворох историй от Кёнвальда: о любви человечьего колдуна к волшебнице-фейри, когда всё едва не закончилось трагедией; о шашнях степных духов с ханскими жёнами; о жестоких, но завораживающих Играх, которые устраивал время от времени Эн Ро Гримм, Пастырь бедствий, в своих владениях; о буйных, не всегда благосклонно встречаемых людьми увеселениях фейри, в которых он, Кённа, принимал самое деятельное участие вместе с неким Энной и ещё с одним приятелем, который появлялся в рассказах то под прозвищем Златоглазка, то под длинным, певучим именем – Господин звонких флейт, багряных закатов и цветущих лугов…
– …вот так мы умыкнули из-под венца герцогскую дочку и выдали её за странствующего рыцаря-скрипача, у которого в одном кармане гнездился восточный ветер, а в другом – северный. То был воистину удачный брак, за который стоит поднять полный кубок! – заключил Кённа и прикончил стакан с глинтвейном. – Нет, надираться в компании непьющих – хуже, чем в одиночку… О, а мелочь-то наконец сморило.
Уиллоу и Маркос и впрямь уснули; они лежали на диване вповалку, как котята, обнявшись во сне, под одним пледом, а между ними сладко дрыхла Альвильда, дёргая рваным ухом.
– Я тоже отключаюсь, – призналась Тина. – Хотя надо по-хорошему позвонить Оливейре и сказать, что его младший сын опять ночует у нас…
– Я позвоню, – пообещал Кённа, задумчиво глядя сквозь опустевший стакан на просвет; разводы красного вина на стенках вызывали смутно тревожные ассоциации, а блики ложились на белёсые пряди паутинно-тонких волос, как ржа. – Отдыхай, сердце моё.
В груди защемило от нежности. Захотелось сказать что-то в ответ, тоже вроде бы ничего не значащее, но на самом деле очень-очень важное, но слова застряли на языке – непослушном, онемевшем от сонливости. И Тина просто кивнула, затем моргнула – дли-и-инно, а когда вновь открыла глаза, то стоял зябкий предрассветный полумрак, а внизу, в гостиной, трезвонил телефон. И пока она размышляла, стоит ли спуститься вниз и взять трубку, раздался слоноподобный топот, и Уиллоу неразборчиво ответила… а потом рявкнула так, что дрогнули стёкла:
– Да иди ты! Никуда я сейчас не вернусь! У меня своя жизнь, я взрослая!
Телефонный аппарат жалобно тренькнул.
– Похоже, её папаша снова звонил, – сонно предположил ворох одеял справа голосом Кённы. – Пора спускаться и утешать нашу бравую ведьму, интересно или нет.
– У неё Маркос есть.
– И то верно…
Выходить на пробежку за день до часа икс казалось безумием; однако привычка взяла своё. Тина размялась на лестнице, наскоро умылась и переоделась, затем под сонное напутствие Кёнвальда – «Не попадай, пожалуйста, в неприятности, когда у меня похмелье» – выскочила на улицу.
Несмотря на ранний час, было невыносимо жарко. Небо выцвело до седовато-голубого цвета, и тончайшие пёрышки облаков напоминали отходящие от свода слои, высохшие до хруста, как луковая шелуха. Не работали разбрызгиватели на лужайках; окна были закрыты. Город выглядел чужим и точно бы нарисованным – чересчур яркие цвета, чёткие линии… и – ни звука, ни ветерка.
«Что за чертовщина?»
Тина замедлила шаг, внимательнее оглядываясь по сторонам, и вскоре поняла, что ещё казалось неправильным.
Раньше улица Генерала Хьюстона буквально утопала в пене гортензий – голубой, пурпурной, зеленовато-белой; пышные соцветия клонились к самой земле, и никакие подпорки не могли их удержать, а с клумб пялились бессмысленно пластиковые фигурки зайцев, гномов, медвежат и фей. А теперь по садам и палисадникам точно пронёсся ураган – раскиданные игрушки валялись навзничь, бессильно тянули вверх покорёженные ручки и лапки. И гортензии, дивные гортензии, гордость окрестных домохозяек, высохли и скрючились, точно кто-то из них разом вынул всю жизнь, какая есть.
Даже не добежав до моста, Тина развернулась и вдвое быстрее ринулась обратно. К дому она подбежала взмокшая, по инерции поднырнула под ивовые ветви, взлетела по ступеням и распахнула дверь.
– Кённа! Кённа, проснись, в городе что-то странное!
Речной колдун обнаружился на лестнице, хмурый и совершенно бодрый. Кошки сидели на почтительном расстоянии, даже не пытаясь приластиться и выклянчить новую порцию еды, что само по себе говорило о многом.
– Тише, дети ещё спят, им-то пока нужно отдохнуть. Пока есть возможность, – негромко ответил он. – Силы нам всем скоро понадобятся. Да, я почувствовал, как только вышел на улицу. Воздух полон гнева; так бывает, когда кто-то могущественный пытается, образно говоря, повернуть колесо судьбы в свою сторону, а оно сопротивляется.
Тина отёрла лицо и с отвращением посмотрела на свою руку: по ладони размазалась какая-то бурая пыльца, липкая к тому же.
«Представляю, как я выгляжу».
– А попроще можно? Слишком сложный литературный троп для половины седьмого.
Кёнвальд усмехнулся:
– Для тебя-то? Хочешь проще – вот тебе проще: старый хозяин реки на кого-то очень разозлился, но достать его не может. По крайней мере, так, чтобы я не нашёл его в ту же секунду и не поприветствовал по-свойски.
Тина растерянно обернулась через плечо; сад в рамке дверного проёма напоминал фрагмент старой репродукции, который может рассыпаться в любой момент.
– Думаешь, из-за лис?
– Вряд ли, – пожал плечами колдун и подпёр кулаком щёку. – Ладно, не бери в голову, я сейчас взгляну сам.
С границ практически ясного неба донёсся отдалённый звук грома, больше похожего на треск разрываемой обёрточной бумаги, и, несмотря на жару, стало зябко.
– Ну, тогда дело в гортензиях. Вряд ли они просто так разом засохли, – предположила Тина нарочито бодрым голосом. И тут её осенило: – Точно! Киан О’Ши, ну, настоящий начальник библиотеки, племянник мэра! Это ведь он рассадил те жуткие гортензии по всему Лоундейлу! А Маккой вчера сказала, что его мать лежала в больнице, принадлежавшей Чейзу Риверу, и пару дней назад скончалась. Маккой и Киан О’Ши собирались встретиться и побеседовать.
Скованность Кёнвальда точно ветром сдуло.
– Это меняет дело, – резко выпрямился он. Кошки встопорщили хвосты и заметались на верхней площадке. – Похоже, сын Садовника решил выступить против своего мастера. Куда там ты поставила вчерашнее серебряное блюдо?
Пока Тина копалась на полке с перемытой посудой, то подняла такой грохот, что стоило удивиться, как это ещё Уиллоу с Маркосом не проснулись и не передислоцировались из гостиной поближе к месту боевых действий. Кённу, впрочем, присутствие или отсутствие кого бы то ни было беспокоило мало; он целиком сосредоточился на колдовстве. На сей раз вода открыла правду не сразу; колдун долго шептал над ней, склонившись почти к самой поверхности и зажмурившись, и губы его едва-едва не касались воды, как в целомудренном поцелуе.
Тина чувствовала себя, мягко говоря, не в своей тарелке.
– Тебе как-нибудь помочь?
Кёнвальд ответил таким выразительным взглядом, что щёки вспыхнули.
– Ты и так помогла, с блюдом, – поспешил он исправить оплошность и сел на край стола, раздражённо взъерошивая себе волосы. – Ладно, тонко действовать не получилось, попробуем грубо и сильно. Ты же не думал, дружок, что я сведущ только в хитрых узорах? – сощурился он в потолок.
Тина поёжилась; на месте потолка она бы давно ретировалась в безопасное место, подальше от таких взглядов. А Кённа вдруг развернулся, резко опустил руки по обе стороны от блюда и гаркнул:
– Уймись ты, гнида, гнилая кровь, выродок! Я здесь хозяин!
Разом подскочила вся посуда на полках; солонка с перечницей покатились через стол наперегонки к краю, и трещина пробежала наискосок по оконному стеклу – хрустко, споро. А поверхность воды, точно инеем подёрнутая, наконец прояснилась, и вместо серебряного дна с чеканными колосьями возник образ небольшого, но крепкого загородного дома, на пороге которого стояла капитан Маккой в невообразимом шёлковом пеньюаре цвета спелого персика с оторочкой чёрным кружевом – и на плече у неё лежал наградной клинок в ножнах. Напротив неё сутулился какой-то хлыщ в деловом костюме, для внушительности сопровождаемый громилой в синем комбинезоне.
Тина готова была спорить, что на комбинезоне красовались нашивки с буквами «ПБ».
– Мистер О’Ши у меня в гостях, это верно, – донёсся гулко, точно со дна речного, голос капитана Маккой. – Однако он никого не принимает.
Поверхность пошла рябью.
– Мисс Маккой, проявите благоразумие…
– В этот дом вы войдёте только через мой труп. А труп капитана полиции – не то, с чем вы хотите иметь дело. Шучу, господа. Доброго дня.
Кённа резко смахнул блюдо со стола; но прежде чем Тина успела испугаться, оно пружинисто подскочило и запрыгнуло на полку, а выплеснутая вода юркнула в раковину.
– У неё, конечно, сильная воля, да и меч в умелых руках – славное оружие даже в наши дни, – отрывисто произнёс он, поднимаясь. – Но если за этой храброй женщиной явится Доу или хотя бы генерал теней – ей не поможет ни то ни другое. Будь дома, Тина Мэйнард, – приказал Кёнвальд, вскочив на подоконник и обернувшись наполовину; солнце било из-за его плеча, точно софит. – Я только отсыплю ворох комплиментов Элизе Маккой насчёт её манеры одеваться и сразу вернусь.
– Кён, подожди!
Тина, опрокидывая стулья, метнулась к подоконнику тоже, успела ухватить колдуна за щиколотку – да так и замерла в нерешительности.
«Запереть его в подвале? Затащить в постель? Или завтрак приготовить?»
Разжимать пальцы не хотелось отчаянно.
– Ревнуешь? – улыбнулся он, опускаясь на одно колено. Ласково провёл рукой по щеке, убирая липкую прядь волос, склонился ниже, коснулся мочки ушей губами. Дыхание обожгло кожу. – Не бойся. Я столько заклинаний вчера спьяну наворотил, что теперь твой дом – настоящая крепость. Вам ничего не грозит. Я быстро.
И исчез.
Она осталась одна на кухне, растерянная, заключённая в раму окна, точно старинный портрет в тяжёлой оправе.