Она свернула за угол и едва не заорала сама – от неожиданности.
Трава, прежде густая, а нынче изрядно вытоптанная копами, шевелилась, как живая. Крысы были повсюду – просачивались через дыру в ограде за ежевичником, накатывали волной, спотыкались, задевали друг друга, сталкивались, слипались по двое, по трое, пока – чпок! – не превращались в щегольской цилиндр. А цилиндр катился, подпрыгивая на кочках, вытягивался вверх, и уже виднелись из-под полей мыски начищенных офисных ботинок…
…один удар кошачьей лапы, торжествующий мяв – и цилиндр беспомощно сплющивался, а крыса разлеталась кляксами-клочками.
Больше всех бесновалась Геката, словно мстила за недавнюю беспомощность, – дикая серая бестия с пылающими глазищами, сплошные когти и зубы. Королева растеряла былую респектабельность, бешено вздыбила шерсть, расшвыривая крыс с такой яростью, какой не показывала ни разу в жизни. Пиратствовала в ежевичнике Альвильда – только клочья летели, ласковая прежде Мата Хари носилась зигзагами, выхватывая врагов по одному, и шерсть у неё пылала, точно живой огонь. Чёрная Норна нападала из засады, выискивая пижонские цилиндры покрупнее, и даже Юки, пугливая белая Юки неистовствовала, выхватывая добычу прямо из-под усов у союзниц.
Кошки теснили крыс к дыре в заборе.
А потом близко, где-то на дороге, взвизгнула женщина. Тина обвела взглядом быстро пустеющее поле боя – и побежала, подныривая под низкие ветви яблонь. Выскочив на дорожку, она рефлекторно обернулась и успела заметить, как одинокая крыса, жирная, серая, семенит к дому, к беспечно распахнутой двери – и сворачивается в кляксу, не успев даже на порог забраться.
«Видимо, с охранными заклинаниями Кённа и правда постарался».
Кричала незнакомая брюнетка с коротко остриженными волосами. Её велосипед валялся на обочине; колесо ещё вращалось. А женщина отмахивалась ракеткой для тенниса от юркого цилиндра на шести крысиных лапах и с двумя длинными лысыми хвостами, торчавшими из тульи, как чудовищная кокарда.
Рефлексы сработали быстрее, чем включился разум – и страх.
Тина распахнула калитку, выскочила на дорогу и припечатала вертлявый цилиндр кочергой, вкладывая в удар всю ярость. Кончики пальцев опалило, пробежали по металлу две синеватые искры, точно в догонялки играя.
Цилиндр хлюпнул.
На асфальте осталось чёрное пятно, которое быстро выцветало и уменьшалось.
Темноволосая незнакомка уставилась исподлобья, тяжело дыша; Тина протянула ей руку и помогла подняться, а затем вручила кочергу:
– Возьмите, это надёжнее ракетки. Домой доехать сможете? – Женщина неуверенно кивнула. Тина получше запахнула халат, делая вид, что всё в полном порядке. – Тогда езжайте. Кочергу потом занесёте, я вот тут рядом живу… Ну, до скорого!
Она махнула рукой и юркнула обратно в сад, украдкой поглядывая на незнакомку. Та взвесила в руке кочергу, замахнулась на пробу, кивнула в такт своим мыслям – и, сунув её к ракеткам в чехол, взгромоздилась на велосипед и быстро поехала вниз, к реке.
«Надеюсь, правда потом вернёт, – пронеслось в голове. – Хорошая вещь, тяжёлая. Сейчас такую не купишь».
Кошки тем временем практически разделались с крысами, переполошив, однако, весь дом. Уиллоу, завёрнутая в плед, наподобие тоги, как раз добивала вторженцев, наотмашь хлеща ивовым прутом. Сонный Маркос наблюдал за ней, стоя поодаль, и вертел на пальце маленький белый нож, а когда увидел Тину, то оживился и крикнул:
– Это за нами, что ли?
– Надеюсь, – помрачнела она. И, когда Уиллоу оглянулась недоумённо, пояснила: – Мы-то отобьёмся, ведь пока одна шушера лезет. Но что, если это творится по всему городу?
Маркос сказал нечто такое, чему отец его явно не учил, и очень по-взрослому схватился за голову. Уиллоу молча выдохнула сквозь зубы и прибила последнюю крысу, швырнув прут, как дротик. Прут подумал-подумал да и укоренился; среди ежевичника быстро вытянулась молодая ива и хищно расправила ветви.
– Всё, тут больше не сунутся, – пообещала девчонка и покосилась в чёрно-багровое небо, констатируя: – Мрак.
Лучше и сказать нельзя было.
В новостях о нашествии диких грызунов и головных уборов ни слова не говорили, только крутили снова предупреждение про штормовой фронт. Мисс Рошетт неодобрительно поцокала языком и, выудив из сумочки телефон, принялась звонить Алистеру Оливейре, чтобы выяснить, не видно ли крыс около кофейни. Уиллоу воспользовалась моментом и отправилась наконец одеваться, а Маркос занялся кофемашиной. Тина хотела по-быстрому изобразить что-то к ужину, благо после короткой битвы аппетит разыгрался нешуточный, когда вдруг почувствовала странное желание вновь выбраться в сад. Только на сей раз не пришлось далеко идти, чтобы выяснить, что происходит.
…он ждал её под яблоней, облачённый в нечто среднее между старинным нарядом, лёгкими доспехами и байкерской экипировкой.
– Кёнвальд.
– Не дали нам с тобой отдохнуть, верно? – улыбнулся он в ответ так светло, что защемило сердце. – Но кое-что мы сделать успеем… Посидишь со мной немного?
Тина заторможенно кивнула, точно оглушённая, и опустилась рядом с ним на траву. Земля была тёплой, живой; она пахла самым началом лета, зелёным соком, вянущим жасмином и горячими камнями. Звуки притихли, отдалились, точно их двоих отгородила невидимая стена, и даже клубящиеся багровые тучи пугали не так, как затянувшееся молчание.
– Знаешь, Тина Мэйнард, я долго думал, что так зацепило меня в тот вечер, когда мы встретились впервые, – наконец произнёс Кёнвальд, осторожно привлекая её к своему плечу.
Странный чёрный наряд немного пах кожей – и чем-то смолистым, холодным; высокий стоячий воротник подпирал шею и немного натирал ему кожу – Тина вблизи заметила розоватую полоску… А ниже, в вырезе, под серебристыми крючками-застёжками, тёмные разводы и трещины, похожие на ожоги.
– И до чего же додумался? – Губы шевелились с трудом.
Кённа точно не услышал вопроса; он говорил, глядя в непостижимую даль, в давние-давние времена, куда ходу не было никому, кроме него и ему подобных, и зрачки его казались расколом, тёмным провалом в синеве.
– Ты нуждалась в помощи; ты была очень красива. Но дело не в этом. Ведь я встречал таких, и не раз, в этом городе все пути уводят к реке. Но что-то заставило меня откликнуться – и обернуться, потянуться к тебе всем своим существом, всей рекой даже.
Тина вспомнила, как выгнулась серебристая от лунного света поверхность воды.
– Ты тогда меня до чёртиков напугал.
– Каюсь, каюсь, – улыбнулся он краешками губ. И скосил на неё глаза: – Но зато ты сразу обратила на меня внимание. Я бежал за тобой, тащил этот дурацкий пакет с продуктами, и из головы совершенно вылетело, что вообще-то стоило бы принять более-менее человеческий облик, если я вообще рассчитываю на свидание. А потом в доме ты потеряла сознание, только до спальни добралась, и я сидел рядом, таскал по одной оливки прямо из банки и совершенно не знал, что делать. Растерялся. А в голове у меня звучали твои слова…
В горле запершило, и защипало в глазах. Всколыхнулась почти истлевшая уже тень отчаяния, одиночества столь всеобъемлющего, что оно обесценивает саму жизнь. Тина зажмурилась и выдохнула, повторяя едва слышно:
– Кто-нибудь, пожалуйста, забери меня отсюда…
Кёнвальд рассеянно кивнул.
– Да… И только сейчас до меня дошло. Именно это я и хотел всегда сказать, но не мог. Да и кто меня заберёт – и откуда? – усмехнулся он с неожиданной жестокостью. – Глупо на самом деле. Я часто смотрел вверх по ночам, видел небо и луну. А тут вдруг увидел своё отражение – так я подумал. Мне показалось, что ты такая же, как я… Но это не так, хвала Короне и Холмам. Ты сильная и храбрая, Тина Мэйнард. – Он тихонько, едва прикасаясь губами, поцеловал её в висок. Дыхание обжигало. – У тебя неукротимый дух. Я забрал тебя, уволок туда, где опасности, сражения и тени, – а ты счастлива. Удивительно.
Тина хотела сказать: «Я счастлива, потому что рядом ты, идиот».
Но не смогла. В горле стоял комок.
Багровое небо опустилось ещё ниже. Кёнвальд молчал долго, гладил её по волосам, по плечу – и снова смотрел вдаль. А когда заговорил, то голос его звучал глухо, словно из-под кургана.
– Мне иногда кажется, что я давно уже не живу… Я не помню, как началась война. Меня сморило сном; так случается иногда, и десять лет пролетают, как одна ночь, – тихо произнёс он, и ладонь его замерла у Тины на затылке. – Помню только, как открыл глаза; город был почти разрушен, остывали пожарища, и госпиталь на окраине сочился болью, как незажившая рана. Я брёл вдоль берега, окутанный своим колдовством, звал кого-то, как безумный… Фейри в реке не было, даже надоедливых келпи и корриган, а ивы затихли. Холмы закрылись, точно и не существовало никогда прохода в дивные земли. И я снова колдовал и снова звал; но ни среди мёртвых, ни среди живых не мог отыскать никого из тех, кого знал когда-либо. Тянул руки, словно нищий слепец в чумной деревне, где некому и милостыню подать. – Он выдохнул резко, точно хохотнул, и отвернулся. – Двадцать лет, Тина Мэйнард, двадцать лет я не переставал звать, пока наконец не потерял надежду, пока не осознал, что мир изменился до неузнаваемости и не будет больше прежним. И, уже погружаясь снова в сон, почувствовал вдруг прикосновение ко лбу. Мы были вдвоём на берегу: я и мой учитель, Эйлахан Искусник, и он сидел рядом и рассказывал о том, как Война Железа заставила фейри сокрыться, о пророчестве Белой Госпожи… Потом приходили другие. Мой друг Энна, сын Фэлана, а ещё Господин звонких флейт и так далее – впрочем, он тогда утратил имя. Я почти поверил, что живу; война закончилась. Но иногда я снова вижу себя там, на берегу, в дыму, и город в агонии, и рядом никого.
Грудь точно обручем стиснуло. Тина попыталась вдохнуть – и не смогла; слёзы катились градом, и странное чёрное одеяние Кёнвальда на плече повлажнело.
– Это не так.
– Я знаю, – улыбнулся он светло и ласково. Провёл пальцами по её щеке, со