– Скажите, где именно вы с ней встречались? У нее дома?
– Нет. Для наших встреч она снимала небольшую квартиру – сначала на Казначейской, потом на Конногвардейской.
– Рядом с казармами лейб-гвардейского полка? – быстро спросил Гиацинт.
– Совершенно верно.
– Вы были в курсе ее дел? Она не жаловалась, что кого-то боится, что ей кто-то угрожает?
– Кто мог ей угрожать? – изумился драматург. – Это нелепо!
– Подумайте как следует, Никанор Семенович. Это очень важный вопрос.
– С ней произошла какая-то беда? – мрачно спросил Щукин.
– К несчастью, да. У вас есть какие-либо соображения по этому поводу?
– Никаких. То есть я ровным счетом ничего не понимаю. – Никанор Семенович беспомощно пожал плечами. – Кто мог ее обидеть? Чигринский? Да ну, вздор. Он на такое не способен.
– А ваша супруга не могла ее приревновать?
– Моя жена? – Драматург, казалось, изумился еще пуще. – Нет, это невозможно!
– Но она знала о ваших отношениях с Ольгой Николаевной? Да или нет?
– Не надо сочинять какую-то драму, пожалуйста, – с болезненной гримасой промолвил Щукин. – Я человек творческий… то есть… Ну да, у меня бывают увлечения. Но это не значит, что я собираюсь делать глупости… уходить из семьи и тому подобное. Я ясно выражаюсь?
– Яснее некуда, – кивнул Леденцов. – Можно еще один вопрос? Вы любили Ольгу Николаевну?
– Любовь, любовь, – проворчал драматург, явно чувствуя себя не в своей тарелке. – Я, сударь, все-таки не мальчик, в самом деле… Я хочу сказать… гм… Как бы это выразиться? Словом, Ольга Николаевна очень мила… и была готова на все услуги. Мужчина в таких случаях мимо не проходит… Да! – неизвестно к чему глубокомысленно закончил он.
И, словно показывая, что тема исчерпана, взял со стола том на французском – с очередной пьесой, которую собирался присвоить, – и углубился в чтение.
– Скажите, где вы были вчера вечером? – спросил Гиацинт.
– А?
Сыщик повторил свой вопрос.
– Да здесь же, – нетерпеливо ответил Щукин. – Возился тут… с этой ерундистикой… Скажите, вы французский знаете? У меня тут персонаж fait la cour… гм… Фэ – значит, делает. Кур – значит, двор. Ничего не понимаю… Двор он героине вымостил, что ли? Так он вовсе не строитель… И с героиней едва знаком… Делать двор… двор… Со вчерашнего дня я застрял на этой фразе – и ни туда, ни сюда… Провожать до двора? Странно как-то…
Гиацинт закрыл записную книжку и поднялся.
– Он за ней ухаживает, – сказал сыщик.
– Что? – подпрыгнул Никанор Семенович.
– Faire la cour – в переводе с французского означает «ухаживать».
– Голубчик вы мой! – в экстазе вскричал драматург. – Благодетель! Точно… А я-то думаю – что такое знакомое? Ухаживать… строить куры! Слава те господи… разобрался наконец!
Дело сдвинулось с мертвой точки. Буржуа Филипп, превращенный в Архипа Никодимыча, ухаживал за кокоткой Элен, ставшей купчихой Настасьей Петровной. Французская пьеса обрастала русским колоритом, и прислуга уже вовсю носила самовары и разливала чай. Декорация изображала помещичий дом и березки вместо парижской квартиры. Внутренним взором Никанор Семенович видел полные ложи бенуара и бельэтажа, рукоплещущих студентов в райке и благосклонные рецензии в газетах. Трехзначные гонорары множились и на глазах превращались в четырехзначные. Драматург творил, вдохновенно передирая у французского собрата мизансцены и львиную часть диалогов, и даже не заметил, как за его гостем закрылась дверь.
Глава 16Слуги
Пока сыщик Леденцов продирался сквозь дебри российской словесности, населенные фантомными гениями, Амалия предприняла поездку на Фонтанку, где собиралась поговорить с Соней Харитоновой.
Баронесса Корф успела как раз вовремя, потому что горничная собиралась снова ехать в Фонарный переулок и требовать у хозяйки расчет и рекомендацию. Тут в голову Амалии пришла спасительная мысль.
– Я заплачу вам вместо Ольги Николаевны, – сказала она. – Кажется, она должна вам за месяц?
Соня сначала удивилась, потом обрадовалась и объявила, что хозяйка должна ей меньше, за три недели.
– А как же рекомендация? – несмело спросила горничная. – Мне же никак нельзя без рекомендации…
– С Ольгой Николаевной произошло несчастье, она не сможет вам написать рекомендацию, – сказала Амалия. – Собственно говоря, поэтому я вас и искала. Мы можем поговорить?
Женщины вышли на набережную Фонтанки и двинулись медленным шагом вдоль реки. На круглом миловидном лице Сони было написано живейшее любопытство, она явно не понимала, что такого могло приключиться с ее хозяйкой.
– Скажите, Соня, сколько вы работали у Ольги Николаевны?
– Пять месяцев, – подумав, ответила девушка.
– И как она вам?
– Хозяйка как хозяйка, – осторожно ответила горничная. Но тут же ее прорвало: – Знаете, нельзя сказать, чтобы она злая была. Но вредная – это точно.
– Придиралась?
– День-деньской, сударыня. И самое обидное, что без всякого повода. Просто она постоянно была не в духе, ну и…
– А почему она была не в духе? У нее же вроде бы все хорошо было.
– Вот и я удивлялась, сударыня. Дмитрий Иванович – такой человек известный, души в ней не чаял… И другие… – Соня сконфузилась и замолчала.
– Так что с другими, Соня? Ну же, договаривайте, коли начали…
– А что тут говорить? – смущенно отозвалась горничная. – Ни во что она бедного Дмитрия Ивановича не ставила. То есть она притворялась, что любит его, а сама, только он за порог, сразу же к своему военному – шасть!
– Значит, у нее был военный?
– Да, сударыня. Молодой, красавец… ну просто картинка. Правда, влетал он ей в копеечку… он же из бедной семьи. Ну вот… Дмитрий Иванович ей деньги давал, да еще какой-то, по-моему, у нее был, тоже не скупился… А она на эти деньги своего военного содержала.
– Откуда вам это известно, Соня?
– Откуда? – потупилась горничная. – Да что уж там, сударыня… Она со свиданий с ним приходила, вся сияла, и уже ко мне не придиралась… даже вещи свои дарила, и почти не ношеные… Она вообще не злая была, но, наверное, не очень счастливая. Да… Она, конечно, скрывала, что да как, но я как-то вышла за покупками, вижу, едет в карете с молодым корнетом… смеется… И тут она меня увидела. Ох, зря я на глаза ей попалась. Она же думала, что все шито-крыто и мне ничего не известно… А деньги – ну ясное дело, когда Дмитрий Иванович дает много денег, а потом в доме ни копейки, хотя ничего ровным счетом не покупали… Все потому, что господа военные очень карты любят, наверное.
– Из-за того, что вы ее увидели, Ольга Николаевна и решила вас уволить?
– Я думаю, да, сударыня. Она меня обвинила, будто я тайком вино пью. А я к спиртному не притрагиваюсь, ничего, окромя чая, не потребляю. Но ее тоже понять можно, – задумчиво добавила Соня. – Она, наверное, боялась, что я ее Дмитрию Ивановичу выдам.
– А ему бы это не понравилось?
– Конечно!
– И он мог сделать с ней что-нибудь дурное?
– Дмитрий Иванович? Да нет, господь с вами! Я думаю, он мог лишить ее содержания, а как раз этого она боялась больше всего. Она мне говорила, что привыкла к хорошей жизни, не то что раньше, когда ей приходилось в театре всем угождать…
– Соня, а Ольга Николаевна ни на кого не жаловалась? Что ей угрожают, например, или что-то вроде того… Может, у нее были враги?
– Да нет, не припомню я ничего такого… И врагов у нее не было, не такой она человек.
– Вы не знаете, кому она писала недавно письмо?
– Письмо? Дайте-ка подумать… Она вообще не любила письма писать. Дмитрий Иванович над ней смеялся, что она твердые знаки в конце слов не ставит и путает е с ять… вот поэтому она редко кому писала. По-моему, я видела у нее на столе письмо матери. Ее мать в Твери живет, она вдова, шляпную лавку держит…
– Вы отнесли это письмо на почту?
– Нет. Она как раз позавчера меня выгнала, ну, я собрала свои вещи и ушла.
– А о чем она писала, вы, случайно, не знаете?
– Нет, сударыня.
– Как Ольга Николаевна вела себя в последние дни? Может, в ее поведении было что-то необычное? Подумайте хорошенько, это очень важно.
– Да ничего необычного не было, – с удивлением ответил Соня. – Я ж говорю: вышла за покупками, а тут она в экипаже катит со своим корнетом… Ох, как она на меня зыркнула! Я уже тогда почувствовала, что она мне этого не простит… Когда хозяйка вернулась домой, я попыталась ее убедить, что не выдам ее, но по ее глазам я видела, что она мне не верит… Вечером она вроде бы оттаяла, немного поиграла на пианино, говорила, что очень дорожит Дмитрием Ивановичем… этак, знаете ли, с подковыркой: сказала и смотрит на меня. Потом говорила что-то про театр… хотела пойти на какое-то представление… И сказала мне, что она встретила на улице знакомого. Я ей повторила, что это не мое дело… а Ольга Николаевна так пристально на меня глянула и объявила, что я ничего не понимаю. На следующий день хозяйка меня вызвала и сказала, что она не потерпит пьянства и что я уволена.
Амалия задала еще несколько вопросов, но, как она ни пыталась подобраться к главной теме – кто мог желать Ольге Николаевне зла, – Соня настаивала на том, что ее хозяйка была не такая. Да, придиралась, была излишне влюбчива, но… зла на нее никто не таил и врагов у нее не имелось.
– Мужчины к ней заходили?
– Кроме Дмитрия Ивановича – никто. Я однажды видела у нее счет за другую квартиру, на Конногвардейской. Думаю, она там и встречалась… с другими поклонниками.
– Вы не знаете, среди ее знакомых был мужчина крепкого сложения, с черной бородой?
Но Соня объявила, что ей ни о ком таком неизвестно, а что до корнета, то он был без бороды и вообще просто душка.
Попрощавшись с горничной, Амалия села в наемный экипаж и отправилась на Гороховую, где жил композитор. Ей было любопытно, что смогут рассказать ей слуги Дмитрия Ивановича.
Дверь открыл взволнованный Прохор, и Амалия с опозданием вспомнила, что композитор не показывался дома со вчерашнего дня, так что у слуг были все основания встревожиться.