– Нет, господин Зимородков все сделал правильно, – отозвался Леденцов, неприязненно выделив голосом «господин Зимородков». – Его убил Гаврила Сидорович.
– Кто?
– Да наш же полицейский, Амалия Константиновна… Старый, честный служака… которому Александр Богданович поручил охранять задержанного.
Амалия молчала.
– Он, то есть Гаврила Сидорович, знает разные приемы, с помощью которых можно придать видимость, что человек умер как бы сам… Но врач, которого позвал Александр Богданович, тоже все эти приемы знает… Да мы все понимали, что Черемушкин не мог умереть своей смертью… Он же обещал признание сделать…
– Обещал? О господи…
– Гаврилу Сидоровича сразу же задержали, – мрачно сказал Леденцов. Щека его слегка подергивалась в нервном тике. – И знаете, он даже ничего не отрицал… то есть молчал и не отпирался, что убил задержанного. Мне пришлось вести его в камеру… я не утерпел и спросил, зачем он это сделал, разве он не понимал… А он только посмотрел на меня и с некоторым презрением сказал: «Милый человек, мне семью кормить надо, а на казенной службе не разживешься…» – Гиацинт закусил губу. – А я думал, что знал его… хорошо к нему относился… Да мы все хорошо к нему относились…
У Амалии заныл правый висок, и она стала нервно растирать его своей тонкой рукой.
– Это тот самый Гаврила Сидорович, который при обходе домов выяснил, где живет Черемушкин, и задержал его?
– Он самый, Амалия Константиновна.
– Значит, тогда он был образцовый полицейский, а всего через несколько часов стал убийцей… Надо выяснить, кто заплатил ему, кто подбил его убить Черемушкина.
– Александр Богданович уже занимается этим, Амалия Константиновна. Он… он… Может быть, негоже так говорить о начальстве, но он в бешенстве… Если бы он вчера не стал ждать и сразу же дожал Черемушкина…
– Теперь нет смысла рассуждать об этом, – сказала Амалия несчастным голосом.
Но Леденцов все-таки высказал то, что было у него на уме с того самого мгновения, когда он узнал о смерти ключевого свидетеля:
– Мне почему-то кажется, что, если бы на месте господина Зимородкова были вы, вы бы не совершили такой ошибки… Ведь даже ваш дядя сумел разговорить работников ресторана там, где я не справился…
Ах вот, значит, почему он пришел…
– Гиацинт Христофорович, – не удержалась Амалия, – скажите, а почему вы вообще пошли в полицию? Мне кажется, что вы имели возможность выбрать и другой род деятельности…
Леденцов нахмурился, и Амалия поняла, что для молодого сыщика это была больная тема.
– Я пошел в полицию, чтобы преступления не оставались безнаказанными… Вот.
– Это имеет для вас значение? Вы когда-то сами столкнулись с…
– Да. Мой отец тиранил мою мать и довел ее до самоубийства. Она повесилась, и это я нашел ее тело.
– Что было потом? – спросила Амалия после паузы.
– Потом? Я рассказал на следствии все, что знал, и отец меня проклял. Тем не менее я добился того, что привлек к нему внимание, и его обследовал врач. Он установил, что мой отец уже давно психически болен. Если бы я раньше обратился в полицию и не молчал, возможно, мою мать удалось бы спасти. Я тоже сообщник преступления, Амалия Константиновна, – медленно проговорил Леденцов, – и это останется со мной на всю жизнь.
Амалии было уже неловко, что она вообще начала этот разговор. Есть такие драмы – и такие раны – которых лучше не касаться, пусть даже из самых лучших побуждений.
Поэтому она сказала:
– Нам надо отыскать человека, который убил Ольгу Верейскую и который, вероятно, выполняет в их шайке грязную работу. Полиции удалось хоть что-нибудь о нем выяснить?
– Никак нет, Амалия Константиновна. Домой к Черемушкину он не приходил.
– А дома у Черемушкина вы нашли хоть что-нибудь, что может навести на след его сообщников?
– В том-то и дело, что нет, Амалия Константиновна. Правда, деньги у него водились, но никаких вещей с прошлых преступлений или с ограбления в Спасском переулке мы не обнаружили.
– Полиция ищет перекупщиков? Без них ведь не обошлось.
– Да, Амалия Константиновна, господин Зимородков уже дал соответствующие указания.
– Актеры – люди общительные. Удалось выяснить, с кем дружил Черемушкин? Может быть, его друзья смогут что-то прояснить?
– Он вроде бы общался с некоторыми из соседей, но все они – люди вполне приличные и ничего не знали о его настоящей профессии.
– Как он объяснял тот факт, что нигде не работает, бывший актер, а деньги у него водятся?
– Говорил, что у него в Тамбове набожная тетка, которая высылает ему деньги и написала в его пользу завещание с условием, чтобы он не подходил к театру.
– Ах, ну да, – кивнула Амалия. – Богатая тетка в Тамбове… прямо как в современных пьесах… Какую ни раскрой, обязательно на нее наткнешься. – Она внимательно посмотрела на Леденцова. – Значит, ничего?
– Ничего, – с убитым видом подтвердил сыщик.
– Вы поставили человека возле дома, где он жил? На всякий случай.
– Разумеется, Амалия Константиновна. Только вот мало надежды, что птичка запорхнет в клетку. Слишком быстро они узнали, что мы его схватили, и приняли меры.
– С кем Черемушкин чаще всего общался?
– С Порфирием Замятиным, он живет с ним рядом, на том же этаже.
– Что за человек этот Замятин?
– 27 лет, из мещан Орловской губернии. Приехал в Петербург, служил по ведомству путей сообщения, но, как он выразился, музы взяли свое.
– Музы?
– Он ушел из ведомства два года назад, сейчас пишет фельетоны для газет, статьи и также переводит с французского. Они с Черемушкиным подружились на почве любви к бегам. Иногда Замятин занимал у него деньги.
Амалия задумалась.
– Само собой, мы проверили Замятина, но ничего подозрительного за ним не обнаружилось, – поторопился объяснить Гиацинт, который по-своему истолковал молчание своей собеседницы.
Однако, как оказалось, баронесса Корф думала вовсе не о том.
– У Черемушкина была любовница? – спросила Амалия.
Тут, признаться, Леденцов покраснел и заерзал на месте.
– Судя по всему, постоянной подруги у него не было… Он, гм, предпочитал пользоваться услугами профессионалок.
– Вы их нашли?
– Сейчас как раз их допрашивают, хотя я сомневаюсь, чтобы они могли рассказать что-то, что представляет ценность для нас.
– Где Замятин обычно бывает в это время?
– Дома сидит, сочиняет или переводит. У него семья и трое детей. Живут они небогато, даже прислугу не держат. Жена сама делает всю работу по дому.
– А что это за дом вообще, Гиацинт Христофорович?
– Средней руки, так сказать. Большой дом, довольно много народу – мещане, одна обедневшая купчиха, разночинцы.
– Швейцара внизу, конечно, нет?
– Нет, к сожалению, а то мы бы знали о Черемушкине куда больше. Дворник – пьяница, тоже ничего нам сообщить не смог. Жил Черемушкин спокойно, никаких скандалов с ним не связано.
– Ну, была не была, – не понять к чему заключила Амалия и поднялась с места. – Подождите меня здесь, я сейчас вернусь.
И она удалилась.
По правде говоря, Гиацинт Христофорович считал себя человеком бывалым, которого не так-то легко удивить, но, когда баронесса Корф примерно через полчаса вновь вошла в гостиную, он прикипел к месту, застыл, заиндевел, закоченел и вообще испытал крайнюю стадию изумления.
Перед ним стояла разбитная бабенка неопределенного возраста с чрезвычайно нахальной, густо накрашенной физиономией. Из-под дешевой шляпки выбивались рыжие не то кудри, не то космы, дерзко торчащие в разные стороны, а улыбка была настолько вызывающей, что, если поблизости случились бы няни с детьми, няни, несомненно, поспешили бы увести своих питомцев, да еще перекрестились бы – на всякий случай.
– Ужасно? – весело спросила Амалия.
– Госпожа баронесса, – пролепетал Леденцов, – это… это… Это не знаю что такое!
– Ну-с, если господин Черемушкин питал склонность к девицам легкого поведения, то не могу же я изображать ученую курсистку, – хмыкнула Амалия, взяв под мышку бутылку дешевого вина. – В доме на Николаевской улице вас видели?
– А… э… да, Амалия Константиновна. Они наверняка запомнили, что я из полиции.
– Тогда сделаем вот что: вы пойдете вперед и велите полицейскому, который дежурит на месте, ни в коем случае не обращать на меня внимания и сделать то, что я скажу, а остальным я займусь сама.
– Что вы надумали, Амалия Константиновна? – только и мог выговорить пораженный Леденцов.
– Ничего особенного, только у меня одна просьба: когда мы будем на улице, идите как-нибудь незаметно за мной и следите, чтобы городовой меня не задержал. Иначе барона Корфа хватит удар, – добавила Амалия, и глаза ее сверкнули. – Так-с… – продолжала она, оглядывая себя. – Сапоги со стоптанными каблуками, которые вдобавок кривые… а, черт, эти перчатки нельзя, они дорогие… Детали – это все! Значит, берем другие перчатки… дыра на пальце – очень хорошо… дрянное вино – прекрасно… воротник из зверя, которого не всякий зоолог сможет опознать… Нетрезвая мамзель пришла проведать своего кавалера, как вам, Гиацинт Христофорович?
– Великолепно, Амалия Константиновна!
– Не Амалия Константиновна, а Ленка Звездочка, бывшая актриса, ныне работница горизонтального труда… И вовсе не великолепно, милостивый государь! Какая же я пьяная, когда от меня вином не разит за версту? Нет, это неправильно… Придется прополоскать рот каким-нибудь дешевым пойлом и налить на себя немножко, чтобы уж наверняка…
Гиацинт представил себе, какой эффект произведет появление незнакомой мамзели в таком виде, если она выйдет через парадный вход особняка, расположенного в самом аристократическом районе города, и затрепетал от восторга. Но, разумеется, Амалия не стала рисковать, и они покинули дом через черный ход.
Первый же городовой, покосившись на рыжую оторву в потрепанном пальтишке и с бутылкой под мышкой, неодобрительно покрутил головой и стал следить, не вздумает ли она приставать к прохожим. Леденцов пристроился в фарватере Ленки Звездочки и, в приливе вдохновения ощущая себя кем-то вроде влиятельного сутенера, следил, чтобы его подопечную никто не обидел. Трижды ему приходилось отгонять от нее собак, которые при одном виде столь предосудительного существа заливались яростным лаем, не менее пяти раз – призывать к порядку прилично одетых господ, которые игриво интересовались, сколько она берет, и еще дважды – предъявлять документ, чтобы городовые ее не арестовали.