Выйдя на сухое место, я включил фонарь и медленно повел им вокруг, по спирали – с каждым оборотом все выше.
Сначала мне показалось, что я ничего не понимаю и, вероятно, никогда не пойму.
Я ожидал увидеть высокие, полого сходящиеся в свод или купол стены – вероятнее всего тоже из стекла, но может быть, и сооруженные из какого-нибудь другого материала.
Не оказалось ничего подобного.
Как бы просыпаясь от прикосновения луча моего фонарика, там, где предполагались стены, засветились и задвигались, одно за другим, какие-то…
Я просто не знал, как это назвать. Не окна, нет. Не экраны. Не выходы куда-то. Не, не, не…
Я словно стоял в центре обширной круглой сцены. А там, где полагалось быть кольцеобразному зрительному залу, по всему периметру сцены располагались – скажем так – выгородки, в каждой из которых были свои декорации и свои персонажи и происходили свои действия, начала которых я не застал и вряд ли смог бы представить себе конец. «Так бывает, – подумалось мне мельком, – в съемочном павильоне киностудии, где по соседству могут репетироваться и сниматься в одно время сцены из современного, исторического и фантастического фильмов».
Осмыслить увиденное мне в первые мгновения показалось невозможным.
Ко всему прочему эти куски времен и пространств, обрывки действий и, возможно, осколки судеб, помимо собственного, внутреннего движения, обладали еще и другим – относительно той площадки, на которой находился я: медленно вращались, не строго по горизонтали или вертикали, но как бы по диагонали, поднимаясь слева снизу в направлении вправо-вверх; вероятно, в это же время за спиной у меня другие подобные же снижались и уходили за горизонт, каким являлась ограничивающая сцену окружность.
Впрочем, может быть, вращались вовсе не они, но та плоскость, на которой стоял я. На собственные ощущения тут, в Пространстве Сна, к тому же не в первом слое, полагаться не следовало: в них слишком много от яви, существующей в узкой рамке того, что мы называем законами природы, и что здесь имеет не большее значение, чем русская грамматика при изучении языка индейцев майя.
Движение, которое я наблюдал, сопровождалось не очень громкими, зато строго подчинявшимися ритму звуками – сухими, не столь глухими, как если бы то был барабан, и никак не звонкими, как звучал бы гонг. «Деревянные звуки», – пришло мне в голову. Одновременно я сообразил, что они не доносятся извне, но как бы рождаются во мне самом и ведут отсчет какого-то времени. Жаль, что я не имел представления – какого именно. Времен здесь могли быть миллионы. Потому что я оказался не где-нибудь, но в Узле, откуда равно достижимы любые макроконы Пространства Сна и в который я хотел попасть уже давно.
Не меньше двух минут я оставался в неподвижности, позволяя двигаться лишь глазам. Я следовал мудрому совету, давным-давно полученному на шоферских курсах от инструктора по вождению: «Если не знаешь, что делать, – остановись и тогда думай».
Я стоял, а в двух десятках шагов передо мною по заснеженной равнине продвигалась воинская колонна. Похоже, это был мотострелковый полк на марше. Полк времен моей юности.
Почему-то в тот миг мне вспомнился комдив Борисов, в последний раз встреченный мною здесь, в ПС, совсем недавно…
Солдаты, кто в шинели, кто в бушлате, нахлобучив ушанки, сидели лицом по движению, нахохлившись, удерживая между коленями «АК» и «СКС». Дула их были заткнуты тряпочками: шел снег, и надо было предохранять каналы стволов от хлопьев, которые потом станут водой. То один, то другой из сидевших время от времени смахивал матерчатой варежкой снег с лица.
Прошла пулеметная, потом – минометная рота, каждый расчет со своим оружием располагался на боковых лавках уральского «козлика», станкач или «миномет-82» – посредине.
Затем – полковая батарея-57, орудия на автомобильной тяге, зачехленные, со снятыми, конечно, прицелами.
Сохраняя дистанцию, своим ходом пролязгал танковый батальон, расходуя драгоценный моторесурс. На одной из башен я заметил номер машины, он был 203.
Я не знаю, откуда они шли, куда и зачем. Похоже, то было время, когда уже закончилась корейская война и не успела начаться ни одна другая. Впрочем, комдив Борисов погиб задолго не только до корейской, но и до Большой войны. Здесь, однако, было Пространство Сна, в котором он с успехом мог бы командовать и римским легионом.
Когда я провожал взглядом хозроту и кухни, исправно дымившие, пространство, в котором это движение происходило, оказалось уже так высоко, что я невольно испугался: на таком подъеме колеса могли и заскользить, и всю колонну снесло бы прямо на меня. Потом улыбнулся: для них там плоскость оставалась плоскостью. И снова опустил глаза.
Легкий катамаран скользил по спокойной воде, лениво поднимавшейся и опускавшейся, словно грудь крепко спящего человека. Солнце светило справа. Катамаран был полинезийский – трое сидели только в одном челноке, вторую опору составляло, как мне показалось, заостренное спереди бревно. Один был вооружен, похоже, острогой, но может быть, то был просто шест. Двое гребли. Да, верно: то был шест, и третий сейчас налаживал парус. Идиллия была полной. Вплоть до мгновения, когда из воды вырвалось сразу несколько – три или четыре – щупалец. Одно вцепилось в борт, второе, а затем и третье обхватили заднего гребца. Он закричал – я явственно услыхал крик. Двое бросились к нему, но ближнему пришлось самому вступить в единоборство с четвертым щупальцем, тому же, что был в носу, просто нельзя было сразу добраться до заднего, слишком узким был челнок. Я напрягся. Неожиданно ощутил в руке что-то вроде гарпуна. И кинулся вперед. Плоскость слегка пружинила под ногами, помогая разбегу. Уже подбегая, я понял, что опоздал: они поднялись слишком высоко, такой прыжок был мне не под силу, разве что с шестом – но для такой цели мое оружие не годилось. Я сделал то единственное, что оставалось: размахнувшись на бегу, метнул гарпун, подражая копьеметателям из олимпийской сборной. Гарпун беспрепятственно влетел в тот микроконтинуум, на миг завис над катамараном – и это было последним, что я смог там увидеть: не успев погасить скорость, я с разбегу влетел в следующее пространство, занявшее тем временем место морского простора.
Кабинет
Я оказался в просторном и великолепно обставленном кабинете с антикварным, но выглядевшим, как новый, письменным столом, еще одним столом, низеньким, между двумя креслами – для беседы, и третьим – длинным, зеленым, для заседаний, со стильными стульями той же эпохи, что и бюро, – похоже, от Мельцера, а также с диваном с бронзой и резьбой. Ноги невольно затормозились в ворсистом ковре.
Но разглядеть это великолепие повнимательнее не было времени. Потому что главным сейчас оказался явно не сам кабинет, а находившиеся в нем два человека.
Первый из них – в прекрасно сшитом деловом костюме со строгим галстуком – в этот миг медленно поднимался из-за письменного стола, вытягивая перед собой левую руку, в то время как пальцы правой бесцельно шарили по столешнице. Лицо, свидетельствовавшее, что лучшие годы человека остались в прошлом, выражало одновременно удивление и страх. Рот медленно открывался, глаза все более расширялись.
Второй – рядом с высокой, резной дверью, одна створка которой еще двигалась, закрываясь, – был в темных брюках и короткой, до пояса, кожаной куртке. Обе руки были вытянуты вперед на уровне глаз, и ладони сжимали большой пистолет – я не успел определить, какой именно, но смахивал он на старый «люгер».
Прошло мгновение прежде, чем я узнал его: это был Степ. Значит, он выпутался все-таки из Туннеля и добрался до самого Узла?
Но размышлять на эту тему было некогда.
В то мгновение, когда руки и оружие словно окаменели в воздухе, я кинулся – точнее, нырнул – вперед. Я не успел дотянуться, но мой крик, раздавшийся одновременно с выстрелом, заставил стрелка дрогнуть, и пуля прошла мимо.
Человек за столом остался в той же позе, словно окаменел. Зато нашедшийся круто повернулся ко мне, согнулся в поясе, не сгибая рук, давая мне возможность заглянуть – снизу вверх – в черную бездну пистолетного ствола: все, что я успел, пока он поворачивался, было – откатиться на два шага в сторону, но для него это оказалось, пожалуй, даже выгодно: не все любят стрелять в упор, многим нужна пусть маленькая, но дистанция. Для оправдания в собственных глазах.
Я уже видел, как его длинный, тонкий палец, лежавший на спусковом крючке, напрягся и начал едва уловимо сгибаться.
Моя вытянутая нога все же сработала на долю секунды быстрее. Все еще лежа, я отбил руки Степа вверх. Пуля ушла в потолок, сам же он утратил на миг равновесие и вынужден был сделать шаг назад. Этого времени мне хватило: стрелок не успел еще сообразить, куда я девался, еще только поворачивал голову, когда я уже оказался у него за спиной, левой рукой – сгибом – захватил его шею, правой же схватился за пистолетный ствол. С «люгером» так можно поступать без особого риска, точнее – именно с этой моделью.
Я знал, что последует сейчас с его стороны: попытка ударить ногой назад, по моей голени, а если удастся – по колену. Выше он не мог бы достать, потому что ростом уступал мне. Не размышляя, я захватил его правую ногу своей, в то же время не сводя глаз с объекта покушения.
Он, похоже, сумел уже прийти в себя: начал снова опускаться на стул, а рука его, прежде судорожно шарившая по столу, теперь уже совершенно осмысленным движением скользнула вниз, к среднему ящику. Я был уверен, что там он найдет еще кое-что, кроме скрепок, карандашей и плитки шоколада. Через секунду-другую роль мишени могла сыграть уже наша скульптурная группа.
Опередить его могло только слово. И я крикнул ему:
– Стоять смирно!
Я угадал. Сработал безусловный рефлекс, и хозяин кабинета на миг застыл изваянием.
Только на миг. Но мне хватило и этого времени, чтобы прошептать на ухо Степу, которого я крепко обнимал – правда, совсем не так, как обнял бы любимую женщину: