— Нет, Элоиза, не стоит. Сейчас я перекушу и тут же приду в норму.
Лицо девушки осветилось, и она быстро проговорила:
— Сегодня у нас рыбный суп с луком и караси, запеченные в лопухе. Прости, что я не смогу подать на стол — нынче большая стирка, и я должна с другими женщинами идти к реке.
— Ничего. Я справлюсь и сам. Спасибо тебе за заботу, Элоиза!
Галеб увидел возле дома пастора чужую пегую лошадку и спросил:
— Чья это лошадь?
— У отца гостит один городской священник, с которым они знакомы с юности, — ответила Элоиза. — Но, кажется, он уже собирался уезжать.
— Ясно.
Галеб улыбнулся девушке, ободряюще ей подмигнул, а затем зашагал к дому пастора.
Пастор Зиберт и впрямь был не один. Он сидел за столом в компании толстого священника, голова которого была совершенно лысой, а сизый нос явно свидетельствовал о том, что гость неравнодушен к вину.
Кивнув Галебу и жестом попросив его подождать, пастор Зиберт заговорил со своим приятелем, продолжая прерванный появлением Галеба спор:
— Рассуди сам, друг мой, можно ли назвать безупречно чистым человеческое тело?
— Конечно, нет! — воскликнул лысый священник и передернул плечами, показывая, насколько отвратительна ему мысль о телесности.
— Но мы с тобой должны учить, что Сын Божий пребывал во плоти, то есть был в теле. Так?
— Так, — нехотя согласился лысый священник. — Но признаюсь тебе честно: вопрос телесности Бога всегда меня смущал.
— Я тебя понимаю, — кивнул Зиберт, — но мы признаем, что Бог вездесущ, а значит, он пребывает в подземных ходах навозных жуков не менее, чем на небе.
Лысый священник страдальчески поморщился и с упреком проговорил:
— Возможно ли говорить и рассуждать вслух о подобном?
— Конечно, можно, — отозвался пастор Зиберт. — И не только рассуждать, но и учить этому других. Разве не должны мы все учить, что Сын Божий был в утробе Девы и родился из ее чрева? А сильно ли отличается человеческое чрево от какого-нибудь другого грязного места?
Пришлый священник вздохнул:
— В твоих словах, друг мой, о чем бы ты ни говорил, чувствуется настоящая убежденность. Но можно ли рассуждать о Боге столь убежденно, не испытывая волнений и сомнений? Ведь бытие Божье — слишком сложная материя для убогого человеческого разума.
Пастор Зиберт улыбнулся и заявил:
— Убеждения — это то главное, что есть у христианина. Отмени убеждения, и ты отменишь само христианство. Представь себе проповедника, который сам нетвердо верит и не настаивает на том, что он проповедует. Нелепее и безнадежнее зрелища и не придумаешь!
— Твоя правда. — Лысый священник отставил деревянную кружку, из которой пил молоко, и сказал: — Приятно было с тобой побеседовать, друг мой. А сейчас мне пора.
Он встал из-за стола, и пастор Зиберт поднялся вместе с ним. Пастор довел гостя до двери, горячо распрощался с ним у порога, а затем проводил дальше — на улицу, и там снова распрощался с ним, еще горячее, чем в доме.
Пока приятели прощались, Галеб открыл кастрюльку, зачерпнул половником суп и наполнил свою миску почти до края. Наконец, пастор возвратился, притворил за собой дверь и прошел к столу. Усевшись за стол, Зиберт пододвинул к себе тарелку с хлебом.
— Когда ты вернулся? — спросил он, преломляя хлеб и протягивая кусок Галебу.
— На рассвете, — ответил тот, принимая хлеб.
— Что удалось узнать?
— Пряжка принадлежит барону Клинкоуфу.
Лицо пастора вытянулось от изумления.
— Барону Клинкоуфу? Ты уверен?
— Уверен. — Галеб зачерпнул ложкой суп, отправил его в рот и заел хлебом. — Я пытался за ним следить, — проговорил он с набитым ртом, — но на меня напали двое разбойников.
— Вот как? И как же ты выкрутился?
Галеб усмехнулся и ответил:
— Отче, вы не поверите тому, что я расскажу! Вступив со мной в схватку, эти двое негодяев превратились в зверей.
Рука с куском хлеба замерла у губ пастора.
— Что значит — в зверей? — спросил он, нахмурившись.
Галеб отправил в рот очередную ложку супа и ответил:
— Я не слишком хорошо разбираюсь в демонах, отче… Но думаю, что эти твари были оборотнями.
Пастор опустил руку и уставился на Галеба недоверчивым взглядом.
— Разбойники-оборотни? Ты не шутишь?
— Не шучу. У них были белые морды и волчьи клыки. Передвигались они на четвереньках, как звери, а их лапы были увенчаны острыми когтями. Если, конечно, все это мне не приснилось.
Лицо пастора потемнело. Некоторое время он молчал, затем тяжело вздохнул и проговорил глухим, угрюмым голосом:
— Худшие из моих опасений подтвердились. Злые силы, вырвавшись из адской бездны, вселились в разбойников и превратили их в демонов. — Пастор сделал паузу и договорил: — Схватки не избежать. Я не успел сообщить тебе новость, Галеб… Мы наняли воинов для защиты деревни. Несколько обедневших рыцарей. И сегодня на рассвете они прибыли в деревню.
Галеб взглянул на пастора удивленно.
— Обедневших рыцарей? — не поверил он своим ушам. — Бывают и такие?
— Разумеется. После того, как наш король создал отряды стрелков с их страшными мушкетами, часть рыцарей оказалась не у дел. Король распустил их по родовым замкам, но у многих, кроме замшелых камней и дырявых тиковых кафтанов, не осталось ни гроша. Вот они и скитаются по городам и весям в поисках способа разжиться хоть какой-нибудь монетой.
— Сколько же рыцарей вы наняли, отче?
— Трех. У них есть мечи и копья, а один из них неплохо владеет мушкетом. Надеюсь, этого хватит.
— И где они сейчас?
— На сеновале за овином. Утром, пока ты спал, они угощались молодым вином, а сейчас, проспавшись, приводят в порядок свое оружие, а заодно и самих себя.
Некоторое время Галеб молчал. Он вдруг вспомнил, как лакал кровь, и почувствовал отвращение к еде. Отодвинув тарелку, Галеб заговорил снова:
— Отче, я хочу вас спросить…
— О чем именно?
— Возможно ли человеку вернуться назад во времени и изменить события?
— В каком смысле?
— В прямом. К примеру, теперь вы знаете, что главарь шайки черных псов — барон Клинкоуф. Что, если бы вам представился шанс отправиться в то время, когда барон был еще младенцем, и задушить его в колыбели. Воспользовались бы вы этим шансом?
Пастор усмехнулся.
— Я понял, о чем ты говоришь, Галеб. И вот что я тебе скажу. Бог, подобно вязальщице, плетет кольца и узлы, проходя ряд за рядом. А если так, то ничто не мешает ему время от времени распускать эти кольца и узлы, чтобы начать ряд заново.
Галеб выслушал пастора и кивнул.
— Я понял, что вы хотели сказать, отче. Но нет ли здесь противоречия? Не нарушает ли человек, исправляя события, которым надлежит случиться, Божью волю?
— Ничуть. Ведь странник, отправившийся в прошлое, чтобы исправить цепочку событий, — не более чем вязальная спица в Божьих руках. Кстати, Галеб, ты так и не попробуешь рыбу?
Галеб стушевался.
— Рыба отменная, — виновато произнес он, — но у меня нет аппетита.
— В таком случае я распоряжусь отнести ее на ледник. Возможно, позже аппетит к тебе вернется, и тогда ты сможешь разогреть ее и съесть. А сейчас… — Пастор вытер руки льняным полотенцем и поднялся из-за стола. — Идем, я покажу тебе рыцарей, которые будут защищать нашу деревню от псов-демонов.
— Вот они — наши новые демоноборцы!
Галеб взглянул на трех мужчин, на которых указывал ему пастор. Они были похожи на кого угодно: на бродяг, на разорившихся ремесленников, на пустившихся по миру аристократов и даже на разбойников, но только не на «демоноборцев».
Каждый был занят своим делом, и никто не взглянул на подошедших. Один, низкорослый, чернявый, чистил разобранный мушкет. Он был одет в заношенный короткий камзол и шляпу с высокой тульей.
— Это Гассель Неистовый, — шепнул Галебу на ухо пастырь. — Он из очень старинного, но обнищавшего рода, и настоящее его имя Гасс фон Рогге. Он четыре года томился в плену у турок, но однажды ночью высвободился и перерезал пятнадцать сонных врагов осколком стекла. Последние полгода он был посредником у торговца оружием Эльвуса Тора. Свои мушкеты, а их у него два, Гассель взял у Тора в качестве платы за работу.
— И что, этот неистовый Гассель фон Рогге действительно умеет стрелять? — поинтересовался Галеб, недоверчиво глядя на чернявого коротышку.
— Я видел собственными глазами, как он сбил с копья, воткнутого в землю, глиняный горшок, — сообщил пастор. — Теперь приглядись ко второму.
Галеб пригляделся. Это был тощий и длинный мужчина с грустными темными глазами и куцей бородкой песочного цвета. Одежда долговязого была из дорогой материи, но сильно потрепанная, зато шляпа — широкополая, с тремя густыми петушиными перьями — была абсолютно новой.
Долговязый рыцарь упражнялся в фехтовании, нанося по воздуху удары своим узким, длинным, как и он сам, мечом-клеймором.
— Он называет себя Флорианом Печальным, — сообщил Галебу пастор. — Говорит, что два года назад, вернувшись из похода, застал свой дом разоренным. Разбойники нагрянули ночью, перебили прислугу, а жену и детей Флориана сбросили в погреб и задвинули крышку погреба тяжелым сундуком.
— И что было потом?
— Жена и дети не смогли выбраться и погибли в погребе от голода и жажды. Флориан Печальный (впрочем, тогда его, вероятно, звали иначе) продал все, что имел, и отправился в кабак. Там он и провел последние два года.
Третий рыцарь оказался верзилой, до глаз заросшим рыжей щетиной. В руках он держал огромный протазан с острым наконечником в виде цветка лилии. Верзила был занят починкой крепления наконечника, и его толстые пальцы, держащие проклеенную тесьму, двигались ловко и умело. Рядом с ним, на скамье, лежал великолепный боевой топор с широким, выгнутым лезвием. Кроме того, на боку у здоровяка Галеб увидел длинный меч. Ножны были изрядно потрепаны, но в двух местах на них остались кусочки богатой серебряной инкрустации.