Вопросы в глазах молодого сентара заскакали, как шарики в лототроне, но он жестко подавил любопытство, всем своим видом показывая готовность спуститься со мной даже в преисподнюю.
– Находящегося в дальней комнате человека беречь как зеницу ока, и даже лучше.
– Повиновение императору! – вновь заорал сентар, заставляя усомниться в его интеллекте. Но, присмотревшись, я понял, что парень просто испугался и теперь едва сдерживал радость от амнистии, смешанную с жутким желанием доказать свою полезность.
Подземные казематы императорского дворца выглядели именно так, как и должны были, – мрачно и очень солидно. Здесь содержались только самые родовитые преступники и те, о чьем аресте не должна была знать ни одна живая душа. Всем этим хозяйством заведовал довольно колоритный человек по кличке Горбун. Как было ясно из не очень замысловатого прозвища, он страдал от серьезного искривления позвоночника, что было примечательно: сумей он встать ровно – имел бы рост не менее двух метров, эдакая гора. Несмотря на несомненно тяжелое детство и неприглядную профессию, на его лице я не заметил признаков ни излишней жестокости, ни душевных болезней, а в глазах угадывался незаурядный ум.
Император знал этого Горбуна, когда тот был еще мальчиком, и, как ни странно, сохранил в памяти его имя.
– Здравствуй, Димо.
Горбун согнулся еще сильнее.
– Здравствуйте, ваше величество.
– Я давно не заходил, все ли у тебя в порядке?
В глазах Горбуна мелькнуло удивление, но вылилось оно не в настороженность, а в добрую улыбку.
– А на что мне жаловаться? Еда с вашего стола, подопечные в основном дворяне, а не всякое отребье. Даже есть с кем поиграть в битву.
– Вот и хорошо, – улыбнулся я Горбуну, который мне действительно понравился. Обычно люди с уродствами, если, конечно, окружающие не уродуют их еще и морально, становятся добрыми, хоть и совершенно закрытыми. – Димо, мне нужно, чтобы один человек оказался в моих покоях в снаряжении городского стражника, но при этом чтобы все считали, что он умер.
Говорить я старался тихо, чтобы Соло и сопровождающие нас гвардейцы не могли ничего услышать, поэтому придвинулся к Горбуну ближе. Как ни странно для этого места и занимаемой должности, от Димо шел приятный запах чистоты, мыла и какого-то незамысловатого цветочного аромата.
– Сделаю, – коротко кивнул Горбун и тут же доказал, что действительно обладает неплохим интеллектом. – О том, что это должно остаться нашей тайной, можете не говорить.
Еще в детстве мама всегда говорила мне: «Будь добр с людьми, даже если эти люди ничего не могут дать тебе взамен». Жизнь подтвердила ее правоту, но с небольшой ремаркой – хорошее отношение к людям очень часто приносит свои дивиденды.
Шепнув на ухо главному дворцовому тюремщику необходимое имя, я направился дальше в сопровождении его помощника. По пути попадались и другие подчиненные Горбуна, все они имели набор несомненных добродетелей, особенно для тюремщиков: чистоплотность, расторопность и отсутствие следов пороков на лицах. В основном это были молодые люди, явно из низов общества. Конечно, я понимал, что в остальных имперских тюрьмах все с точностью до наоборот, но все равно был приятно удивлен.
Первым я посетил графа, которого слишком усердный сентар приказал приковать к стене. Сначала я хотел освободить его, но, поразмыслив, оставил как есть. Разговор пойдет наедине, а Гвиери, несмотря на старость, еще тот бычок.
– Радуешься?! – сузив глаза, осведомился граф. Держался он неплохо, но усталость сделала его намного старше.
– Чему, ваша милость?
– Ну месть – это сладкий напиток.
– Какая там месть! Вы, конечно, сволочь редкостная, но делали все это не для себя. Да и меня угробили бы только для того, чтобы защитить Лару.
– Я обещал тебя отпустить и сдержал бы…
– Ой, вот только не надо мне этих песен, – тоном старого одесского еврея оборвал я насквозь фальшивую речь графа. – Изменить уже ничего нельзя – так давайте будем искренни друг с другом. Вы с самого начала решили, что спишете меня как ненужную вещь, а я с самого начала понимал это.
– Хорошо, Ван. Пусть будет так. Но что это меняет? А я ведь могу раскрыть твою сущность. Как думаешь, что сделают верноподданные с императором, чью душу поработил бес?
– Граф, я же просил оставить эти игры. Прежде всего это ударит по Ларе. А этого вы не допустите. Именно поэтому я и не прикажу вас казнить.
– Неужели? – Мои интонации понравились графу, и теперь уже он напоминал старого еврея.
– Вот видите, даже вы согласны, что это глупость. Я не стану брать с вас клятву не искать моего нового тела – все равно будете. Но так уж случилось, что Лару я люблю, а ребенка считаю своим. Без вас ее здесь попросту сожрут. Могут сожрать и с вами, но это уже сомнительно. Поэтому давайте заканчивать с лживыми уверениями. Завтра утром я короную Лару, а к вечеру отправлюсь на юг, со всем войском.
– Ты с ума сошел! Они прорвут оборону и дойдут до княжества! – задергался в путах Гвиери. – Ты все погубишь!
– Это уже не столь важно. По крайней мере для меня. За столичными стенами Лара будет в безопасности, а разменивать ни в чем не повинных жителей южных провинций на княжество мне противно. Вы сами втравили меня в эту игру, так что играть будем до конца. Я не праведник, но совесть у меня есть. У вас, кстати, тоже, как бы вы это ни скрывали. Сатар – красивый город, я постараюсь его защитить, но если не получится, то особо горевать не стану.
Граф хотел еще что-то сказать, но мне было уже не до его откровений.
– Вас сейчас снимут со стены. Постарайтесь выспаться. На вас смотреть больно.
К следующему собеседнику идти было недалеко – он находился во второй камере справа.
В отличие от Гвиери канцлер империи маркиз Сарас Кольно находился в тюрьме уже почти неделю, попав сюда сразу после объявления помолвки. Его шикарный костюм пришел в полную негодность, несмотря на то что Горбун создал в камере неплохие условия. По крайней мере, если сравнивать с другими заключенными в обычных тюрьмах империи…
Немного склонный к полноте, но явно борющийся с лишним весом дворянин с мягкими чертами лица и шикарной вьющейся шевелюрой. Старость уже начала менять его облик, о чем говорили и морщины, и серебряные ниточки в волосах. Он не имел ни волевого рыцарского подбородка, ни косой сажени в плечах, но был умен и хитер, за что и получил должность канцлера империи.
Меня он встретил настороженно, но с койки поднялся и даже поклонился.
– Пришли лично объявить приговор, ваше императорское величество?
– Можно сказать и так. Участь твоя тяжела, будешь и дальше тащить канцлерскую лямку. – Он сначала не поверил, а потом посчитал, что это какое-то издевательство. Но его подозрения были развеяны следующим вопросом: – Как думаешь, почему я не отрубил тебе голову?
– Потому что три месяца назад я сказал «нет», хоть потом и согласился. Вы решили простить всех участников заговора? – спросил маркиз, явно намекая, что император тоже входил в круг заговорщиков.
– Нет, так повезло тебе одному. Остальные пойдут на плаху, а я покину вас меньше чем через две недели. А может, и раньше.
Сарас Кольно потупил взгляд, но явно не потому, что скорбел об участи тех, с кем делил высшую власть в империи. Герцог Ладау Несвед был его родным братом, но я точно знал, что он ненавидит его больше всех своих врагов, вместе взятых, и плакать не станет.
– Приводи себя в порядок – и ко мне в кабинет. Собери всех, кого нужно. Завтра мы должны успеть не только короновать императрицу, но и выступить в поход на юг. Спать нам некогда, к тому же у тебя был шикарный отпуск, так что должен был отдохнуть. – Моя шутка вызвала лишь кривую улыбку на полных губах, но было видно, что маркиз едва ли не прыгает от радости.
Как мало нужно человеку для счастья.
Когда мы вернулись обратно в Палаты Зимы, там помимо отряда гвардейцев находился главный распорядитель дворца с увесистой сумкой на плече и некто в форме городского стражника, отличием которой был шлем, хорошо закрывающий лицо.
Одним витиеватым жестом я позвал обоих с собой и остановил дернувшихся следом гвардейцев.
– Деньги, – коротко обратился я к распорядителю.
Невысокого роста невзрачный человек, одетый в дорогую ливрею, начал выкладывать на стол тяжелые кошели. По его виду было понятно, что он хочет что-то спросить, но ночь была безумной и от страха все вопросы буквально застревали в его горле.
– Сколько здесь? – Я небрежно ткнул пальцем в кошель.
– Двести алмазных империалов, ваше величество, больше в дворцовой казне нет. Нужно вызывать нового главу казначейства, но…
– Этого достаточно, – отмахнулся я, отпуская вконец перепуганного человека.
Этого было действительного достаточно. Алмазный империал весил граммов пятьдесят, двести штук – около десяти килограммов. Да и вообще сумма немаленькая. Почти восемь тысяч обычных империалов.
Все было упаковано в десять мешочков. Я взял пять из них и направился в сторону комнаты с Ургеном.
– Маркиз, следуйте за мной. Нам есть что обсудить.
Профессор встретил человека в форме стражника весьма настороженно и даже шагнул назад, в глубь комнаты.
– Профессор, знакомьтесь, это маркиз Кардей. Маркиз, представляю вам профессора Ургена.
Маркиз решительным жестом снял шлем и поклонился профессору. Меня же, как истинный революционер, он продолжал игнорировать.
Савату Кардею было лет тридцать, но печать юношеского идеализма так и не покинула его лица. Орлиный профиль, густые каштановые волосы над упрямыми черными глазами давали общий образ довольно привлекательно для дам мужчины, особенно учитывая ореол таинственности борца за «что-то там». Статью Сават не вышел, зато был подвижен и жилист.
– Маркиз, у меня к вам есть интересное предложение, которое сделает вас свободнее и богаче на сто бриллиантовых империалов. – Местный Робин Гуд тут же напрягся, и я поспешил его успокоить. – При этом не придется поступаться принципами и кого-либо предавать.