ении преступников, потому что бедность по существу и рассматривалась как преступление. Наконец, есть очень ясное изображение этой эпохи в иллюстрированных книжках [Несколько позже, когда положение рабочих еще мало изменилось, была изобретена фотография.].
Рабочий день продолжался не менее 12 часов, и до 16, с очень коротким, точно отмеренным перерывом на «обед». «Обед» состоял из скудной холодной еды, принесенной из дома, чаще всего из хлеба. Если требовали «интересы производства», заставляли работать двое суток подряд и больше. Девочек-подростков такая работа доводила до чахотки, анемии; случалось, прямо из цеха выносили трупы. Ужаснее всего было мучение детей. Поскольку машины сводили фабричную работу к выполнению простых однообразных операций, на фабрики отдавали детей 5 – 6 лет, которые тоже работали от 12 до 16 часов в день. Можно понять отчаяние родителей, пытавшихся как-то увеличить свой заработок; трудно понять, как вообще маленького ребенка можно было заставить все это терпеть. По нашим представлениям, малыши должны были просто плакать и проситься к маме, но ведь «бытие определяет сознание», даже когда этому сознанию пять лет! Большáя часть этих фабричных детей погибала, не достигнув зрелости, но их некому было считать.
Фабриканты донимали рабочих системой штрафов за любые «нарушения дисциплины», действительные или мнимые, высасывая у них заработанные ими гроши. Они экономили на всем: на ремонте и уборке помещений, на освещении, на проветривании. В отличие от рабовладельцев, они не были заинтересованы в сохранении рабочей силы своих невольников: их не надо было покупать и всегда можно было заменить. Рабочие кварталы городов представляли собой невообразимую картину нищеты и грязи, скученность превосходила все, что мы слышали о лагерных бараках, и очень скоро тиф и холера, гнездившиеся в этих трущобах, начали мстить буржуазии, напоминая самым очевидным образом о единстве человеческой породы. Впрочем, поначалу этого просто не знали: только в XIX веке, и даже не в самом начале его, были поняты пути возникновения эпидемий. С точки зрения «либералов», меры против холеры были уже вмешательством государства в частную жизнь, но тут уже они предпочитали молчать: было слишком ясно, чтó получится, если переложить это дело на обитателей трущоб.
Бедные ели, конечно, самую дешевую пищу, какую могли найти. Сплошь и рядом торговцы сбывали им гнилые овощи, тухлое мясо и, конечно, черствый и заплесневелый хлеб. Все это были отбросы со стола буржуазной Англии, которые невозможно было предложить тем, кто лучше платил. Санитарная инспекция только начиналась, вызывая негодование либеральных лавочников; и в самом деле, это тоже было вмешательством государства в экономическую жизнь. Рабочие, и тем более безработные, одевались в отрепья; их жены пытались ставить заплаты на эти рубища, или, отчаявшись, уже не пытались. Ирландские иммигранты, бежавшие в Англию от голодной смерти, ввели невиданный у англичан обычай ходить босиком, и английские рабочие начали перенимать этот образец.
Имевшим глаза и уши ясно было, что «веселой старой Англии» пришел конец. Надо отдать должное английской литературе, описавшей этот «неограниченный капитализм». Трудно сказать, кто создал легенду о единственной в своем роде русской литературе, заботившейся об униженных и угнетенных. Возьмите самых значительных, самых одаренных английских писателей; перечитайте их и посмотрите, как изображают английское общество Байрон и Шелли, Диккенс и Теккерей. Конечно, в Англии не было цензуры, и можно было писать откровенно. И нередко английские писатели выражали свои чувства яснее, чем их русские собратья с цензурным кляпом во рту. Вот знаменитое стихотворение Шелли, лучше всего объясняющее, в каких условиях рождался социализм. Я перевожу его буквальной прозой, не передающей всей страсти этих гениальных строк:
Люди Англии, наследники славы,
Герои неписаной истории,
Питомцы одной могучей матери,
Ее надежда, и надежда друг друга,
Восстаньте, как львы после сна,
В непобедимом числе,
Стряхните с себя свои цепи,
Как росу, выпавшую на вас во время сна.
Что такое свобода, скажут вам те,
Кому слишком хорошо и в рабстве,
Потому что самое имя рабства
Стало эхом вашего имени.
Это значит работать и получать такую плату,
Которая едва поддерживает жизнь изо дня в день
В вашем теле, где она, как в клетке,
Содержится для пользы тиранов.
Так что вы созданы для них,
Чтобы ткать, пахать, сражаться и копать землю;
По вашей воле или без нее вы обязаны служить
Для их защиты и пропитания.
Это значит видеть, как ваши слабые дети
С их матерями изнемогают и гибнут,
Когда свирепствуют зимние ветры –
Они умирают, когда я это говорю.
Это значит голодать, не имея и той пищи,
Которую богач в своей заносчивости
Швыряет жирным собакам, лежащим
Объевшись, у его ног.
…………………………………
Это значит быть рабом в душе,
И не иметь настоящей власти
Над своей собственной волей, а быть
Всем, что другие делают из вас.
А когда, наконец, вы жалуетесь,
Со слабым и напрасным ропотом,
Это значит увидеть, как наемники тирана
Топчут лошадьми ваших жен и вас:
Кровь, как роса, покрывает траву.
Это значит жаждать отмщения,
Яростно стремясь воздать им
Кровью за кровь – и злом за зло:
ЗАЧЕМ ЭТО, ЕСЛИ ВЫ СИЛЬНЕЕ? [Здесь и ниже прописные буквы использованы самим Шелли.]
……………………………………
Восстаньте, как львы после сна
В непобедимом числе!
Стряхните с себя все цепи, как росу,
Упавшую на вас во сне:
ВАС МНОГО – А ИХ МАЛО [29].
Это было опубликовано в 1832 году, когда Карлу Марксу было 14 лет. Идеи классовой борьбы носились в воздухе и, как мы видели, для этого было достаточно причин. Теперь нам хотят навязать в России тот же «неограниченный капитализм». Можно с уверенностью предвидеть, что его жертвы поймут свое положение, и найдутся люди, способные об этом сказать. Будем надеяться, что негодование обманутых найдет более конструктивные пути, чем месть, и в условиях будущей демократии люди не будут прибегать к насилию. Напомню, что Шелли написал приведенные выше строки, когда английский парламент выбирали только богатые, а бедных, пытавшихся устроить демонстрацию, в самом деле давили лошадьми.
10. Что такое «эксплуатация»?
Социальные явления, сопровождавшие ранний капитализм, вызвали чувство негодования не только «снизу», со стороны рабочих, но и «сверху», со стороны самых образованных и одаренных людей того времени. Как мы видели, предыдущая культурная революция, уничтожившая античный мир, проходила совсем иначе: высшие классы остались холодны к страданиям низших, а греко-римская «интеллигенция» лишь доставила руководство христианской церкви. Поэтому я и ставлю в кавычки ключевое русское слово, объясняющее то, чего не было тогда и что было теперь. Навстречу протесту угнетенных вышел теперь протест интеллигенции, и от их соединения родился социализм.
Но, конечно, от первых социалистов, и тем более от шедших за ними рабочих, нельзя было требовать ясного понимания мотивов их негодования. Они просто считали, что с людьми физического труда обращаются несправедливо; а это ставит социальный вопрос на зыбкую почву «этики», где каждая общественная группа или даже отдельные представители этих групп высказывают всевозможные, часто противоположные мнения, и где трудно что-нибудь доказать. Мы не будем заниматься здесь общим вопросом, что такое «справедливость», а ограничимся частным его аспектом, выдвинутым ходом истории в XIX веке: нарушением «справедливой оплаты труда», обозначаемым словом «эксплуатация».
Это слово, в его современном смысле, не старше прошлого века[30].Среди приводимых в словаре Робера значений французского глагола exploiter – «эксплуатировать», – от которого произведено существительное exploitation – «эксплуатация», – имеется следующее: “faire travailler (qqn) à bas salaire en tirant un profit injuste”– заставлять (кого-нибудь) работать за низкую плату, извлекая из этого несправедливый доход[31].Чтобы понять, что такое «эксплуатация», надо уже знать, что значит «заставлять» (силой или как-нибудь иначе?), какая плата считается «низкой», и, главное, что такое «справедливость». Здесь три ступени трудности. Каждый признáет, что раба «заставляют» работать, и вряд ли кто-нибудь, кроме закоренелых «либералов», станет отрицать, что фабриканты заставляют работать на себя тех, у кого нет иной собственности, чем рабочая сила. К возражениям «либералов» мы еще вернемся: они сводятся, в общем, к тому, что человек, имеющий единственный способ выжить, свободен воспользоваться этим способом или нет. Труднее всего определить, что такое «справедливая» плата за труд. Но сначала посмотрим, что говорят об «эксплуатации» умные люди. Что говорят социалисты и их предшественники, мы уже знаем. Послушаем профессора Хайека и его единомышленника, такого же «либерала», Милтона Фридмана – знаменитого американского экономиста.
Во всей книге Хайека «Пагубная самонадеянность» я смог отыскать это слово лишь с помощью указателя в единственном месте, на стр. 93, и в случайной связи: автор говорит о торговле, что она «не обязательно означает выгоду одного за счет других (или то, что получило название эксплуатации)». Об эксплуатации рабочей силы Хайек как будто ничего не знает; кстати, весь неприличный факт «неограниченного капитализма» он старательно обходит стороной. Складывается впечатление, что для этого автора, очень довольного нынешним «расширенным порядком», такая цель оправдывает любые средства: его умолчаниям позавидовал бы иезуит.
Милтон Фридман, в своей книге «Капитализм и свобода», не столь осторожен. Параграф «Капитализм и равенство» он начинает с признания, что не все хорошо и при капитализме: