383.
Еще в 1898 году Инсулл интуитивно догадался, что надзор со стороны государственных органов предпочтительнее конкуренции со стороны городских коммунальных предприятий, и к Первой мировой войне, во многом благодаря личным усилиям Инсулла, коммунальные компании прочно контролировались государством384. Такое положение дел сказывалось на прибыли, но Инсулл, как и Хадсон до него, прекрасно понимал, что доходнее всего не предоставление товаров и услуг, а их финансирование.
Разнообразие компаний Инсулла сбивало с толка как большинство сторонних наблюдателей, так и, возможно, самого владельца. Он поделил эти сотни компаний на разные уровни, причем компаниям нижних слоев порой частично принадлежали те, что находились на самом верху. Историк и журналист Фредерик Льюис Аллен описал один крохотный фрагмент инсулловской «машины Руба Голдберга» [119] следующим образом:
«Маленькая компания “Андроскоггин электрик” в штате Мэн подчиняется “Андроскоггин корпорейшн”, которая находится под контролем “Сентрал марин пауэр компани”, а та выполняет указания “Нью Ингленд паблик сервис компани”, каковая контролируется “Нешнл электрик пауэр компани”, подчиненной “Миддл Уэст ютилитиз”»385.
Обыкновенные акции «Миддл Уэст ютилитиз», подразумевавшие владение и управление, к тому моменту принадлежали личной компании Инсулла «Инсулл ютилити инвестментс». В общем, налицо семиуровневая схема подчинения, в которой описанные выше практики активно применялись не только ради снятия, но и, по словам Аллена, ради снятия «супербогатых сливок» и «супер-супербогатых сливок» в результате объединения нескольких уровней схемы386. К 1928 году этот византийский по своей хитроумности конгломерат уже являлся не исключением, а скорее правилом. В том году из 573 компаний в листинге нью-йоркской фондовой биржи 92 были холдингами, 395 – операционными холдингами и всего 86 занимались операционной деятельностью387.
Продажа акций этих многоуровневых компаний широкой публике по завышенным ценам требовала обеспечить иллюзию прибыльности. Инсулл прибегал для этого к арсеналу финансовых инструментов, достойных Бланта и Хадсона. В первую очередь помогало то, что его компании покупали активы друг у друга по растущим ценам, а затем фиксировали каждую операцию как прибыль. Выглядело так, словно муж продавал своей жене за 1500 долларов «Шевроле», приобретенный ранее за 1000 долларов, а жена продавала ему свой «Форд» на тех же условиях; в итоге каждый получал прибыль в 500 долларов.
Подобно Бланту и Хадсону до него и подобно интернет-магнатам позже, Инсулл буквально купался во внимании публики и прессы. Его, так сказать, августейшее изображение дважды украшало обложку журнала «Тайм» в 1920-е годы; поговаривали, что сфотографироваться с ним перед зданием банка «Континентал» стоило миллион долларов388.
Продавцы Инсулла выступали последним звеном в заключительном акте этого фарса с привлечением заемных средств. В начале 1929 года специально обученный контингент впервые начал продавать публике акции компании высшего уровня «Инсулл ютилити инвестментс» – исходно по цене в десять раз выше стоимости ее активов, а затем и вовсе дороже в тридцать раз (настолько велик был энтузиазм общественности). Но эти схемы, как и трасты «Голдман Сакс», создавались для периодов экономического бума. Любые конвульсии экономики, способные сказаться на выплате энергетическими компаниями процентов и дивидендов по облигациям и привилегированным акциям (первыми подлежавшими погашению), были чреваты резким уменьшением дивидендов и обвалом цен на обыкновенные акции. Страдал и собственный капитал держателей обыкновенных акций, которые часто владели ими в кредит. Этот процесс ускорялся с каждым шагом вверх по холдинговой иерархии Инсулла.
Ровно так и произошло с ним самим и с большинством из шестисот тысяч его инвесторов после 1929 года. Как и Хадсон, он до конца искренне верил в свою схему и занимал миллионы в тщетной попытке удержать высокие цены на акции компаний из этого многослойного «пирога». Холдинг Инсулла медленно падал под влиянием длительной «медвежьей» игры 1929–1932 годов. В апреле 1932 года, всего за три месяца до того, как фондовый рынок наконец достиг дна, банкиры вызвали Инсулла в Нью-Йорк и сообщили, что больше не станут его кредитовать. «Означает ли это введение внешнего управления?» – уточнил он и услышал в ответ: «Да, мистер Инсулл, боюсь, что это так»389. Ущерб, нанесенный частным инвесторам, был огромен; по бухгалтерским оценкам, к 1946 году, когда длительные судебные споры вокруг банкротства компании «Миддл Уэст секьюритиз» окончательно завершились, потери составили 638 миллионов долларов390. К тому времени фондовый рынок уже в значительной степени восстановился; убытки же сразу после краха 1932 года, почти на пике рыночной активности, должны были исчисляться миллиардами долларов.
Финал карьеры Инсулла выглядел со стороны не менее запутанным, чем устройство его многослойной холдинговой структуры, и чем-то напоминал падение Хадсона. Обвиненный в мошенничестве с использованием почты в связи с продажей акций одной коммунальной компании через несколько месяцев после ее банкротства, Инсулл бежал во Францию, а когда правительство попыталось вернуть его домой для суда, укрылся в Греции, которая тогда еще не подписала соглашение об экстрадиции с США. Впрочем, Афины пренебрегли этими нюансами и выслали Инсулла домой через Турцию391. Вернувшись в США, он снова появился на обложке журнала «Тайм» – на сей раз в шляпе, скрывающей лицо. Лишенный большей части своего состояния, он сумел обеспечить себе крепкую юридическую защиту, которая в конце концов обелила его имя по множеству обвинений. Семидесятивосьмилетний Инсулл вновь уехал во Францию, превратившись в озлобленную и хрупкую тень своего прежнего «я». 16 июля 1938 года он спустился на станцию парижского метро, протянул руку кассиру – и упал замертво с несколькими франками в кармане (жена неоднократно советовала ему избегать метро из-за больного сердца)392.
Холдинговые компании Инсулла были всего-навсего относительно малым куском намного более крупного долгового пирога. Главное в мании конца 1920-х годов, как и в эпизодах с «Компанией Миссисипи», пузырями Южных морей и железных дорог, состояло в том, что публика и бизнес-сообщество заражались крайним оптимизмом, который оборачивался чрезмерными заимствованиями в расчете на будущее393. С 1922 по 1929 год общий долг США вырос на 68 процентов, а совокупные активы увеличились при этом всего на 20 процентов, доходы же – только на 29 процентов394. Долг может расти быстрее, чем остальная экономика, лишь пока последняя не рухнет. Это прежде всего справедливо для частных долгов; индивидуумы и корпорации в отличие от правительств лишены возможности вводить налоги или печатать деньги, а поскольку именно частные инвесторы и корпорации активнее всего накапливали долги в 1920-х годах, их долговые обязательства вызвали наибольшие потрясения, когда начался спад.
Еще одним крупным участником пузыря 1920-х годов был фондовый пул, обыкновенно организованная группа брокеров и финансистов, которые манипулировали ценами акций конкретной компании, покупая и продавая их друг другу в тщательно спланированной последовательности. Процедура была призвана привлечь внимание мелких инвесторов, которые, наблюдая за происходящим, приходили к выводу, что акции «горячи», и принимались их скупать, стремительно увеличивая цены.
Ключевым игроком в таком пуле был биржевой «специалист» по акциям целевой компании, то есть брокер, который покупал и продавал акции публике на биржевой площадке и который вел драгоценную «книгу заказов» на покупку и продажу акций, позволявшую предсказывать будущие колебания цен. Когда список покупателей акций в такой книге становился достаточно длинным, игроки начинали распродавать свои пакеты акций инвесторам, воодушевленным резким ростом цен, и получали миллионы долларов прибыли.
Наиболее известный фондовый пул сложился вокруг «Радио», как в обиходе называли RCA, и список его участников читался как справочник по ведущим фигурам американской политики и бизнеса: Джон Дж. Раскоб, казначей «Дюпон» и «Дженерал моторс»; председатель совета директоров «Ю-Эс Стил» Чарльз Шваб; Уолтер Крайслер; Перси Рокфеллер; а также Джозеф Тумулти, бывший помощник Вудро Вильсона. Современного читателя, знакомого с азами инсайдерской торговли (каковая не считалась незаконной в 1920-х годах), наверняка заставит встрепенуться другое имя – миссис Давид Сарнофф, супруги президента и основателя «Радио».
Однако величайшим импресарио фондовых пулов всех времен был Джозеф П. Кеннеди-старший. Популярная мифология связывает состояние семьи Кеннеди с бутлегерством. Никакие достоверные доказательства этого не подтверждают; в любом случае незаконное производство спиртных напитков вряд ли было бы рациональным выбором карьеры для выпускника экономического факультета Гарварда, родословная которого гораздо лучше подходила для Уолл-стрит. Именно там его вошедшие в легенды финансовые операции заложили основы состояния, впоследствии приумноженного благодаря, среди прочего, Голливуду и операциям с недвижимостью.