Иерсен лечит больных сывороткой, полученной из крови лошадей, переболевших чумой. Ему удалось снизить смертность при более легкой бубонной чуме с 85 до 30 процентов, но — увы! — сыворотки у него осталось всего-навсего на 50 больных! А их умирает в Бомбее по 100–150 каждый день.
Главная беда: борьба ведется совершенно вслепую, наугад. Надо спасать людей, а мы знаем о чуме немногим больше, чем за сто лет до нас знал Самойлович. И от этого охватывает такое чувство бессилия и тоски, что хочется бросить все и скорее бежать отсюда, от этих жалобных, умоляющих глаз…
В такие моменты меня порой бесит, как спокойно и методично Даниил Кириллович и Высокович проводят опыты с обезьянами, которых каждое утро приносят мальчишки из окрестных лесов. Но я понимаю, что эта будничная, скромная исследовательская работа и есть самая верная борьба с чумой. Это работа на будущее, ради того, чтобы вообще навсегда прекратились чумные эпидемии.
Редров уехал работать в другой город, в Пуну, мы остались втроем, а забот у нас все прибывает. Надо и обходы делать, и в госпиталях вести наблюдения за действием сыворотки, и вскрытиями заниматься, и проводить все новые и новые опыты на обезьянах.
Кое-что как будто начинает проясняться.
Удалось Заболотному с Высоковичем разоблачить одну коварную уловку «черной смерти», долго ставившую в тупик исследователей и мешавшую врачам вовремя подметить заболевание. Уже стало ясно, что форма чумы, которой заболевает человек, — бубонная или легочная — зависит только от того, каким путем проникла в организм «черная смерть» — через легкие или через кожу. Но, проникая через крошечную царапину на коже, бубонная чума, оказывается, вовсе не оставляет в этом месте своего прорыва никаких следов. И только через несколько дней уже совсем в другом месте, хотя и поблизости от злополучной царапины, возникают зловещие бубоны.
Если болезнь застигнута рано, то еще можно спасти человека. Но от легочной чумы никого не спасают ни сыворотка, ни вакцины. Поставить диагноз «Pneumonia pestica» — значит подписать смертный приговор больному…
Просиживая целыми днями за микроскопом, Даниил Кириллович подметил интереснейшие схватки между чумными бактериями и фагоцитами, защитной роли которых в организме был таким страстным проповедником Мечников. Тогда этим открытием Заболотного, к сожалению, не воспользовались врачи, не обратили на него внимания. И только через полвека наблюдения Даниила Кирилловича удалось использовать для создания надежной защиты и против легочной чумы.
Наблюдая, как ласково и ловко обращается Заболотный с обезьянами, когда пустячная царапина может стать для него смертельной, как он часами, не отрываясь, рассматривает в микроскоп бесчисленные пробы, как он свободно чувствует себя в этом запутанном скоплении научных загадок, непонятных явлений и задорно спорит с Высоковичем, отстаивая свои гипотезы, я все больше восхищаюсь и поражаюсь. Когда успел так много узнать крестьянский сын из глухого села? Откуда у него такая прирожденная хватка пытливого исследователя? А ведь он старше меня всего на каких-то восемь лет…
Восхищается им и маститый, немного суховатый и всегда такой сдержанный Высокович.
— Лучшего соратника я не могу себе представить, — сказал он мне как-то в редком для него порыве откровенности. — И помяните мое слово: Заболотный далеко пойдет, очень далеко!..
Даниил Кириллович тоже относился к Высоковичу с большим уважением. Приятно было видеть, как дружно и увлеченно работают они в лаборатории, понимая друг друга с полуслова и одним лаконичным замечанием вдруг пробуждая в собеседнике целый вихрь интересных идей, новых, увлекательных мыслей.
Но ни уважение, ни разница в годах не мешали Заболотному порой вступать в жестокие научные споры с Владимиром Константиновичем. Они весьма расходились, например, в оценке фагоцитарной теории Мечникова, которую Высокович отвергал.
Много спорили они о главной загадке, все больше волновавшей Заболотного: где истоки эпидемии, откуда она началась?
Вопрос простой, но никто в те годы еще не мог дать на него убедительного ответа.
Споры разгорались все чаще.
— Сотрудник профессора Коха, доктор Зупиц, обнаружил новый очаг чумы в Африке, возле озера Виктория-Ньясса, — говорит Заболотный, зарывшийся в свежие газеты. — Давно свирепствующую здесь болезнь местные жители называли по-разному: «лобунга», «мбунга». Симптомы: озноб, головная боль, рвота, высокая температура… А оказалась чума. При пяти вскрытиях обнаружена полная идентичность с бомбейской. И вот очень любопытное наблюдение: болезнь здесь всегда начинается с массовых эпидемий среди болотных крыс, а потом уже перебрасывается на людей.
— Ну, о том, что крысы переносят чумную заразу, известно еще из библии, — пожимает плечами Высокович. — А Кох это доказал бактериологически.
— Верно. Но тут, в Бомбее, загвоздка. — Вы обратили внимание? Мор среди крыс действительно был, но в какой-то странной, непонятной связи с эпидемией. В одних местах он возник в начале эпидемии среди людей, в других — в конце ее, словно уже не крысы заразили людей, а, наоборот, болезнь от людей перекинулась на крыс. Что крысы могут разносить заразу, это ясно. Но пока мы не могли здесь обнаружить прямой зависимости, чтобы с появлением падежа крыс параллельно шло бы и распространение чумной заразы по различным участим города. Так что, честно говоря, я лично не склонен придавать большого значения мору среди крыс в распространении этой эпидемии.
— Но откуда же тогда она возникла? — допытывается Высокович. — Или вы считаете, как некоторые, будто заразу занесли с зерном из Гималаев? Но ведь в тот район специально выезжали сотрудники германской экспедиции и никаких признаков чумы там не обнаружили.
Заболотный молчит, задумчиво постукивая карандашом по столу.
— Так что, хотя прямых улик действительно нет, — продолжает Высокович, расхаживая по комнате и машинально наклоняя голову от вертящейся под потолком большой лопасти вентилятора, — я все-таки уверен, что чума опять занесена сюда корабельными крысами откуда-нибудь из Китая — из Гонконга, например.
— Возможно, — кивает Заболотный, — А там, в Китае, она откуда взялась?
Вопрос кажется Высоковичу таким нелепым и странным, что он резко останавливается, забавно втянув голову в плечи.
— То есть как откуда? Вы же прекрасно знаете, Даниил Кириллович, что в Китае многие районы эндемичны для чумы, она там повторяется из года в год.
— А почему? Вот это-то меня и интересует, — оживляется Заболотный и тоже вскакивает. — Я стараюсь понять, почему же именно чума эндемична для некоторых вполне определенных районов. Они эндемичны, потому что эндемичны? Согласитесь, что это не ответ. Ведь чумные бациллы не особенно стойки. Простой солнечный свет убивает их в течение каких-то трех-пяти часов. При кипячении они погибают немедленно. Их отлично убивают любые' дезинфекционные средства: карболовая кислота, сулема, формалин. Так что вроде справиться с ними легче, чем с дифтеритом. Где же они прячутся между эпидемиями? Ведь если бы чума поражала только людей, то, перебив все жертвы в определенном районе, она тем самым должна была бы убить и себя, подохнуть потом с голоду. А она не подыхает! Значит, она где-то прячется, чем-то кормится, чтобы потом снова наброситься на людей. Где же ее вогнище, ее логово?
Так в трудах и спорах проходит два месяца. Лето в самом разгаре. Мы_ уже научились даже отличать по мельчайшим деталям костюмов и другим тонкостям, к какой из бесчисленных каст принадлежит каждый из наших пациентов. У Заболотного завелись друзья в некоторых хижинах, и он ходит к ним в гости, довольно ловко объясняясь на какой-то невообразимой смеси языков.
По официальным отчетам, с начала эпидемии «черная смерть» унесла в Бомбее уже десять с половиной тысяч жизней. Но, кажется, она начинает утихомириваться. Однако работать нам не легче из-за душной, изнуряющей жары.
Только вечерами удается немного отдохнуть. Тогда мы отправляемся обычно в порт, на набережную, где лучше ощущается слабое дуновение ночного бриза.
Порой мы замечаем, как по канатам, переброшенным с кораблей на причал, черными призрачными тенями скользят крысы…
В темной воде отражаются пестрые огоньки судов. Они словно подмигивают нам и зовут: «Домой, домой!..»
Но скоро наши вечерние прогулки кончились. Даниил Кириллович нашел себе новую заботу. Теперь он все вечера напролет просиживает за письменным столом, обложившись географическими картами, справочниками пароходных линий Ллойда, газетами на разных языках.
— Бросьте, Даниил Кириллович, давайте лучше раскинем другие картишки, — подшучивает над ним Высокович. — Надо дать голове отдохнуть, а вы географией увлеклись. Для этого, как говорится, извозчики есть.
Заболотный подхватывает шутку, смеется, отвечает в том же духе, но потом снова склоняется над картой мира, разрисовывает ее цветными карандашами, делает какие-то записи в пухлой клеенчатой тетради.
Когда он откладывает тетрадь в сторону, я заглядываю в нее и читаю отрывочные записи:
«Восточные города с их теснотой, постоянной скученностью населения и грязью представляют благоприятные условия для развития чумных эпидемий в Азии».
«Исторические справки показывают, что большинство эпидемий чумы и холеры заносилось двумя путями: морским — через Красное море, Суэцкий канал, Египет — и поражало Европу (Турцию, Италию, Южную Францию, Англию) или сухопутным — через Месопотамию, Персию или Азиатскую Турцию — и поражало наше Поволжье и Кавказ».
«Из порта Бомбей пароходы совершают регулярные рейсы в Коломбо (Цейлон), Занзибар (Танганьика), Аден, Карачи…»
— Даниил Кириллович, зачем вам действительно вся эта география? — спрашиваю я.
Заболотный растирает пальцами покрасневшие от усталости веки, жестом приглашает меня посмотреть на карту, расстеленную на столе.
— Как говаривал Шекспир, в каждом безумии должна быть своя система, — говорит он. — Вот я и стараюсь ее отыскать, эту систему, закономерность распространения чумы по земле. Тут у меня отмечены районы, где чума является эндемичным заболеванием, то есть существует постоянно, не прекращаясь из года в год, а только то усиливаясь, то ослабевая. Это прежде всего Месопотамия. Тут за последние сто лет было не менее двадцати сильных эпидемий. Многие исследователи связывают эндемичность чумы в Месопотамии с природными условиями этих мест: болотистые равнины, залитые водой рисовые поля, где водятся крысы. Но почему это должно вызывать чуму, непонятно! Другие предполагают, будто чуму сюда заносят из более западных районов, вот отсюда — из Турецкой Армении. Но тогда там она откуда берется?