Снятие судимости — это ещё не реабилитация. До реабилитации Заболоцкий так и не дожил. Лишь 24 апреля 1963 года по заявлению вдовы он был посмертно реабилитирован.
А тогда, в год снятия судимости, и позже, до конца жизни, близкие поэта знали: у отца всё готово, всё под рукой на самый непредвиденный случай: поясные ремни, валенки, тяжёлые сапоги и надёжный бушлат, а также «прекрасная рихтеровская чертёжная готовальня». Мало ли что?..
Купель древнерусского эпоса
Судя по выбору книг для домашней библиотеки на Беговой, Заболоцкого основательно занимал русский и мировой народный эпос. Впрочем, этот интерес у него возник ещё в 1930-е годы, когда он взялся за переложение «Слова о полку Игореве». А шутливое письмо Шварцам (декабрь 1947 года), стилизованное под русскую былину, говорит о том, что он уже плотно «вошёл» в дух древних сказителей. Как истинный художник слова, Заболоцкий осваивал всё необозримое пространство родного языка, — хотя и овладевал им весьма своеобразно, проделав в собственном творчестве как бы обратный путь — от авангарда до истоков, от изощрённой стилистической сложности столбцов до предельно скупых и точных красок поздних стихов и даже до простонародного слога. (Впрочем, заметим, и авангард его — хлебниковского закваса — изначально был фольклорным по существу.)
Когда в феврале 1950 года знаток древнерусской словесности Дмитрий Сергеевич Лихачёв обратился к нему с предложением подготовить перевод «Слова о полку Игореве» для «Школьной библиотеки» и для серии «Литературные памятники», поэт с радостью согласился.
«Ваш перевод я ценю как современное поэтическое восприятие поэзии прошлого, — писал Лихачёв. — Поэтический перевод в данном случае и может быть только таким: переводом поэтической системы прошлого в поэтическую систему настоящего».
Ознакомившись с замечаниями Лихачёва, Заболоцкий убедился в «просвещённом понимании» учёного тех сугубо поэтических задач, что стояли перед ним как переводчиком. Он сделал исправления там, где посчитал нужным, и попросил филолога сообщить его соображения по этому поводу. «На некоторые отдельные строфы перевода у меня имеется более сотни вариантов, — поведал Заболоцкий Лихачёву, — но всё же перевод, видимо, не созрел ещё окончательно даже в пределах того замысла, который я имел в виду». Любопытное признание, показывающее, насколько тщательно он работал.
Несколько замечаний сделала ему и филолог Варвара Павловна Андрианова-Перетц, участвовавшая в подготовке «Слова» к изданию, и Заболоцкий столь же внимательно их учёл.
Дмитрий Сергеевич Лихачёв посоветовал Николаю Алексеевичу обратить внимание на другие памятники древнерусской литературы — и вскоре Заболоцкий ответил ему: «…из всего перечисленного Вами я прилично знаю только „Задонщину“, но ценю её лишь как подсобный материал для изучения „Слова“. Впрочем, о возможных будущих работах, так же как и о „Слове“, я был бы рад побеседовать с Вами при встрече. Когда надумаете быть в Москве, прошу Вас навестить меня, предварительно позвонив по телефону. <…> У меня, как и у всякого дилетанта, интересующегося „Словом“, есть всякие касающиеся его доморощенные теории, которые мы с Вами могли бы обсудить за бутылкой цинандали».
Увы, эта встреча не состоялась. Однако заочный диалог продолжился большой теоретической статьёй Заболоцкого «К вопросу о ритмической структуре „Слова о полку Игореве“», которую он написал в 1951 году. В ней поэт высказал свои представления о великом предшественнике безымянного автора «Слова» — Бояне, о «чудодейственной силе его таланта», об отношении создателя «Слова» к своему учителю.
Эта статья свидетельствует о том, что Заболоцкий глубоко проникся духом древнерусского эпоса и тонко понимал его поэтическую и песенную основу:
«И „Слово о полку Игореве“, и русские былины родились в одной купели древнерусского эпического песнотворчества. „Слово“, вероятно, долгое время только пелось и лишь впоследствии было „пословесно“ записано в память потомству. Былины эмигрировали вместе с крестьянством на север, передавались из уст в уста, видоизменялись, но дошли до нас в живом исполнении крестьян-сказителей.
Потому ли, что былины Киевского цикла порождены иной социальной средой, потому ли, что на них лежит сильный отпечаток позднейшего бытования, — они представляются нам продуктом культуры не столь богатой, как культура, породившая „Слово“. И тем не менее не случайны те элементы сходства, которые были отмечены исследователями в „Слове“ и в былинах. Эти элементы сходства заключаются не только в близости речевых оборотов, интонационных рисунков, не только в сходстве эпитетов, сравнений и пр., — но также и в сходстве приёмов ритмической организации материала: и там и тут стихи образуются с помощью музыки. И „Слово“, и былины — произведения музыкально-вокальные, а не литературные. <…>
Однако от этих же былин „Слово“ отличается целым рядом характерных особенностей. В то время как в трактовке киевской былины историческое событие принимает отвлечённый и даже сказочный характер, „Слово“ рассказывает об историческом событии „по былинам сего времени“, т. е. исторически правдоподобно, конкретно. Характеры былинных героев суммарно обобщены, характеры героев „Слова“ индивидуализированы. Былина воспитывает своего слушателя в общем направлении присущей ей идеологии, „Слово“ же является средством актуального политического воздействия в конкретной исторической обстановке. <…> Былина — продукт творчества коллективного, „Слово“ — произведение одного автора. Все эти соображения (а также ряд других) не дают возможности считать „Слово“ произведением фольклора. Но, принимая во внимание те черты сходства, о которых речь была выше, следует предполагать, что и ранняя былина, и „Слово“ восходят к некоторым общим истокам древнерусского песнотворчества».
Заболоцкий вынашивал заветную мысль — составить Свод русских былин. Огромная по замыслу работа!.. У себя дома на Беговой он собрал основные издания былин: начитывался, с карандашом в руках изучал статьи учёных-фольклористов. Для пробы сам обработал былинный сюжет об исцелении Ильи Муромца. Вот его окончание:
Тут взнуздал коня Илья Муромец,
Сам облатился, обкольчужился,
Взял он в руки булатную палицу,
Опоясался дорогим мечом.
То не дуб сырой к земле клонится,
К земле клонится, расстилается —
Расстилается сын перед батюшкой,
Просит отчего благословения:
«Уж ты гой еси, родный батюшка,
Государыня родная матушка,
Отпустите меня в стольный Киев-град,
Послужить Руси верой-правдою,
Постоять в бою за крестьянский люд!»
28 марта 1951 года Заболоцкий составил продуманную докладную записку на имя главы Союза писателей А. А. Фадеева. «Многие культурные народы» уже имеют систематические своды своих эпосов, говорилось в ней. Есть, к примеру, Песни Оссиана, «получившие всеобщее признание», — а ведь «часть научной критики» в своё время скептически отнеслась к составлению такого свода.
«Собиратели русских былин не посчитали себя вправе систематизировать свои записи и печатали их в том виде, в каком они были сделаны со слов народных сказителей, — замечает Заболоцкий. — Для наших собирателей было характерно высокое чувство ответственности перед наукой. Гильфердинг, например, писал: „Я считаю эпические песни, сохранившиеся в народе нашем, настолько ценными для науки, что они заслуживают все издания“. Но вместе с тем все сделанные им записи былин Гильфердинг считал „сырым материалом“, он считал, что для „полного, окончательного издания“ былин ещё не наступило время; он мечтал об „очищенном издании“ избранных былин.
Все наши собиратели, начиная с Кирши Данилова и кончая советскими собирателями, проделали огромную работу накопления сырого материала. <…>
Всеобщий интерес к народному эпосу, проявленный русским обществом прошлого века, а также нужды школьного преподавания настоятельно потребовали удобочитаемого свода былин. На протяжении столетия было сделано несколько попыток выполнить эту работу. Среди этих попыток следует особо отметить сводную работу Л. Н. Толстого о четырёх старших богатырях, Острогорского — об Илье Муромце, книгу Авенариуса для школьного и домашнего чтения… <…> и др. Однако большинство этих книг выполнено авторами без достаточной научной подготовки и при весьма невысоких поэтических данных.
В наше время интенсивного роста народного самосознания и новой международной роли русского языка дело организации народного эпоса в единое стройное целое следовало бы считать делом общенародного и государственного значения… (курсив мой. — В. М.)».
Далее Заболоцкий определил принципы и методологию составления подобного свода, убедительно обосновав, что этим делом должны заниматься «поэты-составители».
Однако свою докладную записку Фадееву он так и не отправил.
Кардинально переделав её и заострив, в следующем, 1952 году Заболоцкий написал статью «О необходимости обработки русских былин». Основная мысль статьи в том, что народ, владея богатейшим фольклорным материалом, по существу не знает своих древних былин. Это странное положение, подчёркивает Заболоцкий, хорошо определил профессор Н. В. Водовозов: «Получается совершенно недопустимое положение, когда даже высококультурный Читатель в нашей стране, отлично знающий „Илиаду“, „Одиссею“, „Песнь о Роланде“, „Калевалу“ и другие народные эпосы, почти не знает великолепного эпоса русского народа».
Заболоцкий разобрал суть деятельности Водовозова по своду былин и пришёл к выводу, что эта работа выполнена робко, половинчато и методологически неправильно:
«Мне кажется, работу над былинами должен выполнить художник слова, поэт, имеющий достаточную научную подготовку и хорошо знающий язык своего народа. В основу его работы должны лечь следующие соображения:
1. Наши былины не представляют собой единого композиционно цельного произведения, хотя многие из них сюжетно связаны между собой. С этим обстоятельством надо считаться. На основе былин можно написать самостоятельное единое произведение, но превратить народные былины в целостный единый свод нельзя. Былины должны оставаться былинами.