Полицейская жестокость питается общественным безразличием, просачиваясь в социальные расщелины, на которые мы давно не обращаем внимания. Newsweek назвал смерть Карло Джулиани «первой кровью» движения. Это удобно, но как насчет крови, так часто проливаемой тогда, когда протесты против корпоративной власти проходят в слаборазвитых странах или в бедных регионах развитых стран, когда те, кто сопротивляются, не белые?
За две недели до сбора G8 в Генуе три студента были убиты в Папуа-Новой Гвинее во время протеста против приватизационной схемы Всемирного банка. Это едва попало в газеты, а между тем вопрос стоял совершенно тот же, что вывел на улицы тысячи людей в так называемом антиглобалистском протесте.
Это не случайное совпадение, что полицейская жестокость всегда цветет в маргинальных – маргинализированных – сообществах, направляются ли ее дула на запатистские сообщества в Чьяпасе или на коренное сообщество мирной Канады, когда активисты Первого народа[29] решают воспользоваться тактикой активных действий для защиты своей земли.
Полиция перехватывает, как в театре, наши реплики: выходим мы, входят они. Истинные боеприпасы – это не резиновые пули и не слезоточивый газ. Это наше молчание.
ФАБРИКАЦИЯ УГРОЗ
В ритуал путешествия по Италии в августе входит сначала подивиться тому, как тамошние жители научились красиво жить, а потом горько посетовать на то, что все закрыто.
– Очень цивильно, – слышится замечание североамериканца об обеде из четырех блюд. – А теперь кто-нибудь, откройте этот магазин и продайте мне…
В этом году август в Италии был не совсем таким. Многие из южных приморских городков, где итальянцы обычно прячутся от туристов, почти пустовали, а жизнь в больших городах, против обыкновения, так ни разу и не замерла. Когда я приехала две недели назад, журналисты, политики и активисты хором сообщали, что это первое лето в их жизни, когда они не взяли ни одного выходного.
Да и как можно? Сначала была Генуя, потом После Генуи.
Последствием протестов против Большой восьмерки в июле стало перепланирование политического ландшафта страны – и каждому хочется использовать шанс в формировании результата. Газеты выходят рекордными тиражами. На собраниях, имеющих хоть какое-то отношение к политике, – полный аншлаг. В Неаполе я ходила на планерку активистов по поводу предстоящего саммита НАТО; в раскаленный класс набилось более семисот человек поспорить о «стратегии движения после Генуи». Через два дня конференция о «политике после Генуи» близ Болоньи собрала две тысячи; не расходились до 11 часов вечера.
Ставки в этот период высоки. Представляли ли 200 000 (кто-то говорит, 300 000) человек на улицах неодолимую силу, которая в итоге сместит премьер-министра Сильвио Берлускони? Или Генуя станет началом долгого периода молчания, когда граждане сочтут адекватными массовые собрания и ужасающее насилие?
В первые недели после саммита внимание было жестко сосредоточено на зверствах полиции: на убийстве юного Карло Джулиани, на сообщениях о пытках в тюрьмах, о кровавом полуночном рейде на школу, где спали активисты.
Но Берлускони, по образованию специалист по рекламе, не собирается так легко уступить кому-то значение Генуи. В последние несколько недель он яростно перековывает себя в «доброго папашу», готового спасти свою семью от неминуемой опасности. В отсутствие настоящей угрозы он ее сфабриковал – в связи с какой-то неведомой конференцией ООН по проблеме голода, намеченной на 5-9 ноября 2001 года в Риме. Под звуки фанфар со стороны СМИ Берлускони объявил, что совещание Организации по продовольствию и сельскому хозяйству (Food and Agriculture Organization, FAO) не будет проводиться в «священном Риме», потому что, сказал он, «я не хочу видеть, как громят и сжигают наши города». Вместо этого совещание пройдет в некоем укромном месте (как в Канаде – очередную встречу G8 планируется провести в труднодоступном Кананаскисе в провинции Альберта).
Это бой с тенью в его самом типичном проявлении. Никто не собирался срывать совещание РАО. Мероприятие должно было вызвать несколько мелких акций протеста, главным образом со стороны критиков генетически модифицированных культур. Некоторые надеялись, что это совещание откроет возможность обсудить коренные причины голода, как конференции ООН по расизму в южноафриканском Дурбане разожгла дебаты о репарациях за рабовладение.
Жаку Диуфу, директору РАО, неожиданное внимание, кажется, по душе. Ведь несмотря на сокрушительный гнет мандата сократить голод в мире наполовину, РАО почти не привлекает к себе интереса извне – ни со стороны политиков, ни со стороны протестующих. Самая большая проблема организации в том, что она настолько не вызывает споров, что практически невидима.
«Я хотел бы сказать, что очень благодарен за все эти дебаты о перемене места совещания, – сказал Диуф журналистам на прошлой неделе. – Теперь люди во всех странах знают, что будет проведен саммит по проблемам голода».[30].
Но пусть угроза беспорядков против РАО и высосана из пальца Берлускони, его действия составляют часть серьезной атаки на гражданские свободы в пост-генуэзской Италии. В воскресенье итальянский министр по связям с парламентом Карло Джованарди сказал, что во время ноябрьского совещания РАО «демонстрации в столице будут запрещены. Это наш долг, – сказал он, – запрещать демонстрации в определенных местах в определенное время». Подобный запрет на публичные собрания может быть издан в Неаполе на время предстоящего совещания министров стран НАТО, которое тоже перевели на загородную военную базу.
Шли даже разговоры об отмене концерта Ману Чао в прошлую пятницу в Неаполе. Музыкант поддерживает запатистов, поет о «нелегальных» иммигрантах и играл перед толпой на улицах Генуи. Очевидно, полиции этого достаточно, чтобы унюхать зреющие беспорядки. Для страны, которая помнит логику тоталитаризма, все это звучит до дрожи знакомо: сначала создать климат страха и напряженности, затем приостановить конституционные права в интересах охраны «общественного порядка».
Пока что итальянцы, похоже, не желают играть на руку Берлускони. Концерт Ману Чао прошел как планировался. Никаких беспорядков, конечно, не было. Просто семьдесят тысяч человек плясали, как сумасшедшие, под проливным дождем – запоздалое облегчение после долгого и трудного лета.
Толпы полицейских, окружавших концерт, наблюдали молча. Они выглядели усталыми – им бы выходной не помешал.
ЗАСТРЯЛИ НА СТАДИИ ЗРЕЛИЩА
Идея превратить Лондон на Первое мая в гигантскую доску для игры в «Монополию» звучала великолепно.
При всех привычных камешках, которые швыряют в огород современных протестующих, – что у них отсутствует фокус и ясная цель типа «Спасти деревья» или «Простить долги», – нынешняя волна антикорпоративного активизма являет собой реакцию на собственную монотонность. Наскучившись выявлением симптомов неолиберальной экономической модели – недофинансирование больниц, бездомность, растущее неравенство, бум тюрем, изменения климата, – участники кампаний теперь совершают очевидную попытку «устранить» стоящую за симптомами систему. Но как протестовать против абстрактных экономических идей и при этом не выглядеть пустозвонами или верхоглядами?
А что если использовать настольную игру, которая уже поколениями учит ребятишек искусству владеть землей? Организаторы вчерашней первомайской акции «монопольного» протеста выпустили аннотированные карты Лондона с выделением таких общеизвестных мест, как Регент-Стрит, Пэл-Мэл и Трафальгарская площадь, призывая участников располагать свои первомайские акции на доске «Монополии». Хотите протестовать против приватизации? Ступайте на вокзал. Индустриализация сельского хозяйства? К «Макдональдсу» на Кинге-Кроссе. Ископаемое топливо? К электрической компании. И всегда носите с собой игровую карточку «Освободиться из тюрьмы».
Беда в том, что к полудню вчерашнего дня Лондон не выглядел как благонравная смесь народного просвещения с уличным театром. А выглядел он так, как выглядит в наши дни место любого другого массового протеста: блокированные силами порядка демонстранты, разбитые окна, заколоченные щитами витрины, отступательные бои с полицией. И в предпротестных войнах в прессе – тоже дежавю. Планируют ли демонстранты беспорядки? Не спровоцирует ли беспорядки само присутствие шести тысяч полицейских? Почему не все протестующие осуждают насилие? Почему все всегда говорят о насилии и беспорядках?
Так, похоже, выглядят сегодняшние акции протеста. Хочется назвать это «Мак-Протестом», потому что всегда одно и то же. И я, конечно, обо всем этом уже писала. Собственно, почти все, что я писала в последнее время, было о свободе собраний, об охранных '[заграждениях, слезоточивом газе и наглых арестах. Ну или о попытках намеренно ложного толкования протестов – что они, например «против торговли» или тоскуют о доземледельческой утопии.
В большинстве активистских кругов признано – как символ веры, – что массовые демонстрации всегда положительны: они создают боевой дух, демонстрируют силу, привлекают внимание прессы. Но вот что упускают из виду – что сами демонстрации не есть движение. Они лишь мгновенные вспышки, проявления повседневных движений, которые коренятся в школе, на работе, в квартале. По крайней мере должны корениться.
Я все думаю об историческом дне 11 марта нынешнего года, когда в Мехико вошли запатистские командиры – армия, которая привела к успешному восстанию против государства, а при этом жители Мехико не задрожали от страха – 200 000 из них вышли встречать запатистов. Движение на улицах было перекрыто, но никто не волновался об удобстве едущих на работу. И магазины не заколачивали витрин щитами: они устраивали «революционные» распродажи на тротуарах.