- Это ты у председателя спросишь, - ответил Тимка.
- Я спросил сегодня у менялы,
что дает за полтумана по рублю:
Как сказать мне для прекрасной Лалы
По-персидски нежное "люблю".
Ася замолкла.
Та, что звалась Клавой, попросила:
- Ася, дальше.
А Тимка мрачно сказал:
- Меняла - председатель ответит тебе по-русски кратко. Большой барбос.
Машина въехала в село Буньково и вскоре остановилась. Все еще сидели по лавкам, когда через борт заглянула в темный кузов хитрая славяно-азиатская харя.
- А что это за рожа? - басом поинтересовалась Ася.
- А это председатель, - тонким голосом ответил Тимка.
Председателева харя добро заулыбалась, съежилась от искусственной радости и произнесла:
- Сразу видно: москвичи приехали. Рад приветствовать!
- Тимофей, ты? - обеспокоился председатель.
- Ребята, он ласковый! Значит, придется лес возить, - догадался Тимка.
- Я, родной, я. - Тимка перегнулся через борт, снял с председателя кепку и трескуче поцеловал его в лоб. Председатель вырвал кепку и удалился.
По домам всех расселяла молчаливая и деловая бригадирша. Рыжий Тимка из электрической подстанции бросил свой мешок и убежал. Алик с дотошностью устраивался. Устроился, и стало скучно. Но тут же явился Тимофей и, мерцая воспламененным от беготни лицом, обрадовал:
- Пиво в чайную завезли. Свежее.
В чайной пахло конской мочой и ногами. Толкая рифленые ватные сапоги, Алик и Тимка пробились к стойке. Светло-желтая струя долбила кружки. Мужики зачарованно глядели на струю.
- Два по сто и четыре кружки, - сказал Алик.
- Споловиним, - присоветовал Тимка. Отпили по пять-десять и запили пивком.
- Хорошо, - отметил Алик.
- Зачем тебе Аська? - спросил Тимофей.
- А я знаю? Я - доктор? - Алик отвернулся и посмотрел на соседний столик. За тем столиком в окружении односельчан в голубом пиджаке и серых брюках сидела невыразимая местная знаменитость - олимпийский чемпион по штанге в легчайшем весе, карманный такой паренек. Он угощал своих и рассказывал о прекрасной, заграничной жизни.
- У нее парень есть. Мой приятель, - расхрабрился Тимка.
Алик поднял стакан с остатками водки и обратился к столу чемпиона:
- Выше знамя советского спорта.
Чемпион долго смотрел на Алика неразумным взором и медленно поднимал стакан. Поднял, наконец, выпил и направился в стойке, которая была чуть ниже его плеч.
- Доня, три по сто! - приказал чемпион, но парень, очередь которого подошла, легонько отстранил чемпиона от стойки. Высокий легкий координированный парень - горожанин.
- Ты знаешь, кто я? - сурово спросил чемпион.
- Знаю, - спокойно ответил парень. - В очередь вставай.
- Знаешь, а не уважаешь! - укорил чемпион.
- Пьяного - не уважаю.
- А если я тебя пополам разорву?
- А если я тебе по шее?
- Да, молодежь пошла... - огорчился чемпион и стал в очередь из трех человек.
Наблюдавшие за жанровой сценкой Алик и Тимка успокоились и приступая после водки к пиву, вальяжно поменяли позы.
Нога Алика ткнулась под столом во что-то мягкое. Что-то мягкое заворочалось под столом.
- Собака, что-ли? - удивился Алик.
- Черт его знает. Может и телок, - философски заметил Тимка.
Грязная рука снизу откинула край клеенки. Противоестественное рыло возникло из-под стола.
- Ребятки, - слезно сказало рыло, - оставьте пивка хлебнуть.
Ах, танцы на шоссе! Баянист запрокидывал голову и наяривал вальсы, фокстроты и танго. Наяривал до того однообразно, что трудно было разобрать, где вальс, где фокстрот, где танго. Местные рослые девчата в цветастых и темных пиджаках, открячив зады, трудолюбиво и истово исполняли все танцы. Подружка с подружкой. Мелкие по сравнению с москвичами парни, терпеливо щелкали семечки - ждали своего послетанцевого часа. Каждые три минуты на танцы набегали два ослепительных огня: на Москву мчались молоковозы. Не прекращаясь, танцы сваливались на обочину.
Алик в конце концов затосковал. Потрещав в кармане бумажками, он подозвал Тимку.
- Тима, чайная еще работает?
Ничего-то не надо было объяснять Тимке. Сокращая разговор, он предложил:
- Давай половину, сбегаю.
Алик беспокойно ждал его, когда подошла Ася.
- Александр Иванович, потанцуем!
Они прошлись в прыгающем фокстроте. Ася смотрела на него, как хозяйка.
- Вы на комбинате ужасно серьезный.
Алик ждал Тимку, и поэтому по небрежности ответил невежливо:
- Уж какой есть.
- А здесь простой, веселый, - она не хотела замечать грубости.
- Парень я простой, провинциальный, - пропел Алик, точно попадая в баянистову музыку. Под эту музыку получалось все.
- Уж до того простой, уж до того провинциальный! - сказала Ася грустно.
- Александр, пошли! - крикнул Тимка издалека.
- Вы меня извините, Асенька. - Алик остановился и слегка прижал ее к себе. На миг ощутил ее груди, учуял острый запах волос и захотел, чтобы так было долго.
- Идите, - сказала она. - Идите. Только не напивайтесь.
Он хотел обидеться, но уже не хотел оставаться. Ничего не сказав, он кинулся в темноту на Тимкин голос.
Они сели у овражка. Снизу несло нежной травяной прелью. Тимка и стакан принес. Алик принял дозу и лег на спину. Тимка звучно принял свою. Алик закрыл и открыл глаза. Звездный небосвод дрожал над ними. Они лежали на траве, и опять для них стала слышна жалобная гармоника, и шум молоковозов, и пронзительные вскрикивания простодушно кокетничающих девчат.
Тимка выпил из горлышка и закашлялся. Откашлявшись, сказал:
- С приветом. - И утер слезы. - А теперь - с новыми силами - на танцы. Девки дуньковские - персики! Щипай - не ущипнешь. Лучше лапать. Сэло!..
Они игриво зашагали на звук гармошки. Отработав последний номер, гармонист застегнул гармошку и пошел спать. Стали потихоньку разбредаться и девчата.
- Пошли, пошли! - Тимка дергал Алика за рукав. - Вон две курочки потопали! Ничего себе, слово пролетария!
Они догнали курочек, которые топали довольно быстро.
- Разрешите присоединиться. Скучаем, - взял быка за рога Тимка.
Девчата молчали. Тогда он продолжил:
- Мой друг Александр. Большой человек. Хочет жениться. - Тимка вздохнул и добавил: - Я тоже холостой.
Алик изучал обветренные свежие девчачьи лица. Лица были строги и, по дуньковскому этикету, ничего не выражали.
- Холостая жизнь тяжела, - продолжал Тимка. - Один в поле не воин. Своя рубашка ближе к телу. А рубашку-то постирать некому и чего другое справить тоже. Девочки, выходите за меня замуж!
Тимка попытался было облапить ближайшую, но отдернул руку, потому что девицы вдруг оглушительно рявкнули частушку:
Цветет в Тбилиси алыча
Не для Лаврентья Палыча,
А для Климент Ефремыча
И Вячеслав Михалыча!
- Тима, я пойду, - попросился Алик.
- Не понимаешь своего счастья, а еще высшее образование имеешь! Нет, весь я не уйду! - решил Тимка и сделал Алику ручкой! Гремели частушки!
Спать не хотелось, и Алик пошел по деревне. Он шел по шоссе, считая звонкие свои шаги и дошел до окраинного холма, где гулял ветер. Он стоял на ветру, спиной к деревне и слушал далекие частушки, шум деревьев, печальный паровозный крик. Что-то ткнулось ему между лопатками, и сердце оборвалось от ужаса. За спиной стояла Ася. Она была в резиновых тапочках, вот в чем дело. Она протянула ему руки, и он взял их в свои.
- Саша, Саша, - сказала она, и он задохнулся.
Потом они лежали на его куртке. Под курткой была свежескошенная трава, и пахла она позабытым детством. На востоке небо уже серело, а звезды блекли. Ася мерзла и старалась спрятаться в его руках, в его ногах. И говорила с закрытыми глазами.
- Я счастливая сегодня. А ты?
- А я ушел от своего счастья. Так сказал Тимка.
- Тимка - дурак и нахал. Не обижай меня, Саша.
- Глупенькая моя, - сказал он, потому что это надо было сказать.
- Я хотела этого с тобой, - призналась она.
- Тебе холодно. Пойдем, я провожу тебя, - предложил он. Ася вздохнула, открыла глаза, жалко улыбнулась и села.
- Пошли.
У избы он поцеловал ее. Она вяло ответила и ушла. До своей избы он бодро бежал и с радостью проник в вонючее тепло.
Алик трясся на тракторной телеге и жалел себя. Жалел, потому что по глупости не взял из Москвы резиновых сапог, потому что выпитое натощак молоко бурчало и переливалось в животе, потому что на жестком неровном тюфяке спал всего три часа.
Лес был хорош. Трактор остановился. Алик спрыгнул на землю, и ботинки его ушли в зеленую траву и невидимую воду.
- Я ж говорил: без резиновых сапог не проживешь! - обрадовался Тимка.
- Много говоришь, Тимофей, - сказал пожилой щуплый мужик и протянул Алику пару высоких галош. - Для тебя прихватил, если грязно будет.
- Много говоришь, Тима, много говоришь! - Алик ликовал и влезал в галоши. - Уж не знаю, как благодарить, Петрович.
- Веревочкой подвяжи, грязь галоши засасывает. Опять одни ботиночки останутся. - Петрович протянул Алику кусок бечевки.
- Спасибо, Петрович, полбанки с меня.
- С ним разопьешь. - Петрович ткнул пальцем в Тимкин живот и отошел к трактористу, который, отыскав место повыше и посуше, обихаживал там себе ложе из брезента, для того, чтобы лежа, с комфортом наблюдать, как будут корячиться с бревнами нахальные языкастые москвичи.
- Ну, Александр, отмочил ты с банкой! - Тимка кис со смеху. Петрович же запойный! Он и в деревню ехать согласился, чтобы ее, заразу, и не нюхать!
- Предупредить не мог? - обиделся Алик.
- Не успел, - оправдался Тимка. - Ну-с, граждане, белыми ручками за черные бревна, и - раз!..
Бревна лежали вразброс. Как срубили их осенью, как очистили от ветвей, так и оставили. Бревна привыкли здесь, вросли в вялую серую землю.
Сначала раскачивали и выворачивали из земли, потом тащили по скользкой траве, затем по двум слегам закатывали на тракторную телегу. За полчаса вшестером - девять кубов.