Женщина рассмеялась.
— Если бы президент Соединенных Штатов был женщиной, — сказала она, — в каждом чертовом ресторане были бы высокие стульчики, а матерям с маленькими детьми разрешали парковаться в зоне для инвалидов. — Все это время она скатывала кусочки булки в небольшие шарики, которые малыш запихивал себе в рот. Она вздохнула и встала с диванчика. — Раз у вас нет высокого стульчика для ребенка, мне тут поесть не удастся. Прошу прощения за то, что отняла у вас время.
— Я могла бы его подержать, — вдруг выпалила я.
— Простите?
— Я говорю, что могу подержать вашего ребенка, — повторила я. — Пока вы будете есть.
Женщина молча смотрела на меня, а я вдруг отметила, какой у нее измученный вид. Она дрожала, как будто очень долго не спала. Она не сводила с меня взгляда карих глаз.
— Вы в самом деле готовы это сделать? — прошептала она.
Я принесла ей пирог со шпинатом и осторожно взяла ребенка. Я чувствовала на себе взгляд наблюдавшей за мной из-за приоткрытой двери кухни Марвелы. Малыш напрягся и не желал усаживаться мне на колени. Потом он попытался схватить меня за волосы.
— Эй, — окликнула его я, — так нельзя!
Он только засмеялся.
Он был тяжелый и весь какой-то влажный. Он извивался, пока я не посадила его на стойку. Там он немедленно перевернул баночку с горчицей, а выпавшую из нее ложечку вытер о свои волосы. Я не могла отвернуться от него ни на минуту. И не могла понять, как я… как кто угодно может посвящать себя этому двадцать четыре часа в сутки. Но от него пахло присыпкой, и ему нравилось, как я скрещиваю глаза на переносице. Когда мать хотела его забрать, он вцепился в мою шею. Я смотрела им вслед, изумляясь, как ей удается все это на себе тащить. И еще я не могла не отметить странное чувство облегчения, охватившее меня, когда я вернула младенца матери. Я смотрела, как она идет по улице, перекосившись на левый бок, тот самый, на котором она несла ребенка, как будто из-за него ей не удавалось сохранять равновесие.
Марвела подошла и остановилась рядом со мной.
— Может, ты объяснишь, что все это означает? — попросила она. — Или мне придется клещами выдирать из тебя признание?
Я обернулась к ней.
— Я беременна.
Глаза Марвелы распахнулись так широко, что я отчетливо увидела белую полоску вокруг ее угольного цвета радужки.
— Ни фига себе, — пробормотала она, а потом взвизгнула и бросилась меня обнимать.
Сообразив, что я не обняла ее в ответ, она выпустила меня из объятий и сделала шаг назад.
— Дай угадаю, — сказала она. — Тебя это совершенно не радует.
Я покачала головой.
— Мы это видели совершенно иначе.
И я все ей объяснила. Я рассказала о своем плане, о наших долгах, об интернатуре Николаса и о художественном колледже. Я говорила, пока мне не почудилось, что я говорю на иностранном языке и сама не понимаю произносимых фраз, а слова подобно камням не начали падать на землю.
Марвела ласково улыбнулась.
— Послушай, подруга, — заговорила она. — Где ты видела, чтобы все происходило по плану? Жизнь невозможно запланировать, ее можно только прожить. — Одной рукой она обхватила меня за плечи. — Если бы последние десять лет моей жизни прошли по моему плану, я бы сейчас лопала конфеты, выращивала розы и жила в огромном, как грех, особняке вместе с красавцем мужем. — Она замолчала, глядя в окно и, судя по всему, в свое прошлое. — Пейдж, девочка моя, — сказала она наконец, — если бы мне удалось осуществить мой грандиозный план, то я жила бы твоей жизнью.
Я долго сидела на крыльце, не обращая внимания на соседей, искоса посматривающих на меня с тротуаров или из окон автомобилей. Я знала, что из меня не выйдет хорошей матери. У меня был только отец, а матерей я видела в основном по телевизору.
Машина Николаса подъехала к дому несколько часов спустя. К этому времени я погрузилась в размышления о том, что не знаю многого из того, что необходимо знать, чтобы родить ребенка. Я ничего не смогу сообщить доктору Тэйер о здоровье своей мамы. Я не знала подробностей ее родов. И я не смогу рассказать Николасу о том, что я уже ожидала ребенка, и о том, что, прежде чем достаться ему, я принадлежала другому мужчине.
Николас вынырнул из машины и выпрямился, приготовившись к отражению атаки. Но подойдя поближе, он увидел, что я уже не способна ни на кого нападать. Я прислонилась к колонне и смотрела на остановившегося передо мной мужа. Он показался мне невообразимо высоким.
— Я беременна, — сказала я и залилась слезами.
Он улыбнулся, а затем наклонился и, подняв меня на руки, вошел в дом. Он закружил меня по гостиной.
— Пейдж, — воскликнул он, — это же прекрасно! Это так прекрасно! — Он опустил меня на телесного цвета диван и отвел волосы с моего лица. — Эй! Не волнуйся о деньгах.
Я не знала, как сказать ему, что я ни о чем не волнуюсь, что мне просто страшно. Я боялась того, что не знаю, как держать ребенка. Боялась, что не смогу полюбить свое собственное дитя. Больше всего я боялась того, что обречена на поражение задолго до начала сражения. Что, если поведение моей мамы окажется наследственным и однажды я соберу вещи и просто исчезну с лица земли?
Николас обнял меня.
— Пейдж, — прошептал он, как будто читал мои мысли, — ты будешь чудесной матерью.
— Откуда ты знаешь? — воскликнула я, а потом повторила уже тише: — Откуда ты знаешь?
Я молча смотрела на Николаса, который всегда добивался поставленных целей, и не понимала, когда и как я утратила контроль над собственной жизнью.
Николас сел рядом. Его рука скользнула мне под свитер. Он расстегнул пояс моих джинсов и распластал пальцы по моему животу, как будто то, что росло внутри меня, нуждалось в защите.
— Мой сын, — хрипло произнес он.
Передо мной как будто распахнулось окно. Я вдруг в мельчайших подробностях увидела свою будущую жизнь. Я почувствовала, как требования и ожидания двух мужчин загоняют меня в узкие, невозможно тесные границы. Я представила, как живу с ними в одном доме, всегда чувствуя себя лишней и невостребованной.
— Я ничего не могу тебе обещать, — ответила я.
Глава 8
Первым человеком, в которого я влюбилась, была Присцилла Дивайн.
Она приехала из Техаса и поступила в нашу школу, когда я была уже в шестом классе. Она была на год старше нас всех, хотя ее ни разу не оставляли на второй год. У нее были длинные белокурые медового оттенка волосы, и она не ходила, а плыла по воздуху. Девчонки утверждали, что именно она была причиной того, что ее семье пришлось переехать.
Присциллу Дивайн окружал такой ореол таинственности, что она, наверное, могла выбрать себе в подруги кого угодно, но она остановила свой выбор на мне. Однажды утром на уроке религии она подняла руку и сообщила сестре Терезе, что ее, кажется, сейчас стошнит и что она хотела бы, чтобы Пейдж отвела ее в медпункт. Но как только мы оказались в коридоре, она тут же почувствовала себя значительно лучше. Схватив меня за руку, она потащила меня в туалет, где из-за пояса ее юбки появились сигареты, а из левого носка — спички. Она прикурила и затянулась, после чего предложила сигарету мне, как трубку мира. На кону оказалась моя репутация, и я сделала глубокую затяжку, зная, что не имею права закашляться. На Присциллу это произвело глубокое впечатление, и это стало началом самого скверного периода моей жизни.
Мы с Присциллой делали все, что нам категорически запрещалось. Домой мы ходили через Саутсайд, район с дурной репутацией, населенный преимущественно чернокожими. Мы набивали лифчики ватой и списывали тесты по алгебре. На исповеди мы об этом помалкивали. Присцилла объяснила мне, что священникам можно говорить далеко не все. Дошло до того, что каждую из нас целых три раза отстраняли от занятий, и сестры предложили нам прервать нашу дружбу хотя бы на время Поста.
Дождливым субботним днем, уже учась в седьмом классе, мы открыли для себя секс. Я была у Присциллы и валялась на ее кровати, наблюдая за вспышками молний за окном, на доли мгновения вырывающим из тьмы улицу и дома напротив. Присцилла листала «Плейбой», который мы похитили в комнате ее брата. Этот журнал уже несколько месяцев находился в нашем распоряжении, и мы успели тщательно изучить все фотографии и много раз перечитать все письма. В них было полно непонятных слов, и мы все их посмотрели в словаре. Журнал успел надоесть даже Присцилле. Она встала и подошла к окну. Молния озарила ее лицо, на мгновение сделав его совершенно обескровленным и каким-то даже изнуренным, как будто она смотрела в окно не несколько секунд, а целую вечность. Она обернулась ко мне, под ее потемневшими глазами залегли тени, и я ее едва узнала.
— Пейдж, — прошептала она, — ты когда-нибудь целовалась по-настоящему? Я имею в виду с мальчиком?
Я ни с кем не целовалась, но не собиралась ей в этом признаваться.
— Само собой, — хмыкнула я. — А ты?
Присцилла встряхнула волосами и сделала шаг ко мне.
— Докажи, — потребовала она.
Я не могла ничего ей доказать. Более того, именно этот предмет вызывал мое наибольшее беспокойство. Ночи напролет я тренировалась на своей подушке, но многое мне понять до сих пор не удалось. Например, что делать с носом и как дышать.
— И как я буду тебе это доказывать? — поинтересовалась я. — Разве что тут есть парень, которого я не заметила.
Присцилла подошла ко мне. Она была такой тоненькой, что в сгустившихся сумерках казалась почти прозрачной. Она склонилась надо мной. Ее волосы образовали шатер, заслонивший от меня окружающее.
— Представь себе, что я и есть парень.
Я знала, что Присцилла знает, что я лгу. Я также знала, что ни за что в этом не сознаюсь. Поэтому я наклонилась вперед, положила руки ей на плечи и прижалась губами к ее рту.
— Вот так, — сказала я, отрываясь и отмахиваясь от нее рукой.