Когда он уходил, Пейдж сидела в кресле-качалке посреди детской. Она до пояса расстегнула ночную рубашку. Макс уже приклеился к ее правой груди. С каждым новым глотком он как будто все больше втягивал ее в себя. Николас перевел взгляд на лицо Пейдж. Она смотрела в окно, но в ее глазах застыло страдание.
— Больно? — спросил Николас.
— Да, — не глядя на него, ответила Пейдж. — Только об этом все молчат.
Петляя между машинами, Николас стремительно вел автомобиль к Масс-Дженерал. Он открыл все окна и включил радио на полную мощность. Но даже громкому рэпу не удавалось заглушить крики Макса, продолжавшие звенеть у него в ушах. А перед его глазами стояла фигурка Пейдж, безропотно склонившейся над Максом. Николас, по крайней мере, мог все бросить и сбежать.
Когда он проходил мимо поста медсестер в отделении неотложной помощи, Фиби, с которой он был знаком уже много лет, удивленно подняла брови.
— Вы сегодня не дежурите, доктор Прескотт. Или вы по мне соскучились?
Николас улыбнулся.
— Ты же знаешь, Фиби, что я не могу без тебя жить. Давай сбежим в Мексику.
Фиби расхохоталась и открыла регистрационный журнал.
— Не ожидала услышать такие слова от молодого отца.
Николас шел по коридорам, излучая уверенность в своих силах и направляясь в маленькую комнатушку, предназначенную для дежурных врачей. Он на ходу провел пальцами по гладкому бирюзовому кафелю стен. Ожидавшее его помещение размерами скорее походило на чулан, но Николас обрадовался знакомому запаху формальдегида, антисептика и ваты, как будто его окружили стены дворца. Скользнув взглядом по аккуратно заправленной койке, он сдернул с нее покрывало. Затем выключил бипер и положил его на пол у изголовья. В его памяти всплыли слова медсестры с единственного занятия Ламазе, на которое он смог явиться. Низкий голос сестры обволакивал и ласкал. «Представьте себе длинный, прохладный белый пляж», — внушала она беременным женщинам. Николас увидел себя на таком белом пляже под палящими лучами солнца. Он уснул под напоминающий биение сердца шум волн воображаемого океана.
Глава 16
Я проснулась в луже собственного молока. Прошло полчаса с тех пор, как я уложила Макса, но из соседней комнаты уже доносился его голос: громкое попискивание, которое он издавал, просыпаясь в хорошем настроении. Я услышала стук погремушек, натянутых над его кроваткой. Он с ними еще не играл, но время от времени задевал их ногами. Гуканье становилось все громче и настойчивее.
— Иду! — крикнула я ему через стену. — Одну секунду.
Я стянула с себя тенниску Николаса (собственные рубашки были мне тесны в груди) и сменила лифчик. Я подложила в чашечки мягкие фланелевые лоскуты. Одноразовые подкладки для кормящих мам постоянно сбивались в комки или приклеивались к груди. Рубашку я надевать не стала. Макс требовал грудь так часто, что иногда я часами ходила по дому с обнаженным торсом, чувствуя, как моя грудь становится все тяжелее, по мере того как прибывает молоко, совсем недавно без остатка высосанное Максом.
Когда я наконец подошла к колыбели сына, его похожий на бутон ротик уже жадно хватал воздух. Я взяла его на руки и расстегнула лифчик, пытаясь понять, которой грудью кормила его в прошлый раз. Это было непросто, кормления за целый день слились в моем сознании в одно непрерывное кормление без начала и конца. Как только я уселась в качалку, Макс припал к груди и начал сосать, мощными глотками заставляя вибрировать все мои внутренности — от груди до паха. Я засекла десять минут, после чего переложила его к другой груди.
Сегодня утром у меня было настоящее приключение. Я впервые отправилась куда-то с Максом одна. Только он и я. Если честно, один раз мы с ним уже выбирались из дома, но тогда у меня ушел целый час только на то, чтобы собрать сумку с подгузниками и прочими мелочами, а потом установить в машине детское сиденье. К тому времени, как мы доехали до конца квартала, он зашелся таким криком, требуя грудь, что я решила вернуться, а в банк отправить Николаса, когда он приедет домой. Вот так и вышло, что целых шесть недель я провела в заточении в собственном доме, находясь в рабстве у крошечного тирана, который просто не мог без меня жить.
Целых шесть недель я спала только тогда, когда позволял Макс. Все остальное время я меняла ему подгузники, купала и вытирала его и позволяла ему пить из меня молоко. Я посвящала Максу столько времени, что уже начала молиться о том, чтобы он хоть ненадолго заснул и хотя бы на десять-пятнадцать минут оставил меня в покое. Когда это случалось, я просто сидела на диване, глубоко дышала и пыталась припомнить, чем я заполняла свои дни до рождения Макса. Я никак не могла понять, как столь глобальные перемены могли произойти так быстро. Только что Макс был внутри меня, существовал только благодаря мне, питался из моего кровотока и моего тела, и вот уже наши роли поменялись, и я стала простым приложением к нему.
Я положила Макса на спину в манеж, где он тут же схватил черно-белую открытку и сунул ее угол себе в рот. Вчера ко мне приходила женщина из «Ла Лече»[7]. Ее прислали из больницы, где я рожала, чтобы убедиться в том, что я достойно справляюсь со своей задачей. Я неохотно впустила ее в дом и провела в гостиную, по пути ногой запихивая под мебель игрушки, слюнявчики и старые журналы. Я ожидала, что она начнет указывать мне на толстый слой пыли на каминной полке, переполненные мусорные пакеты или отсутствие предохранителей на электрических розетках.
Но она не обратила на беспорядок никакого внимания, а прямиком направилась к манежу Макса.
— Какой милый! — заворковала она, склоняясь над манежем, и я подумала, что она, наверное, говорит это обо всех младенцах без исключения.
Я и сама когда-то верила в то, что все маленькие дети хорошенькие, но теперь знала, что это не так. Еще в больнице я обратила внимание на то, что Макс самый красивый ребенок во всем детском отделении. У него были черные как смоль взлохмаченные волосы и голубые глаза, которые смотрели на мир холодно и требовательно. Глядя на него, никто не сомневался в том, что перед ними мальчик. И еще он был так похож на Николаса, что даже я порой застывала перед ним в изумлении.
— Я просто хотела узнать, как у вас дела, — заявила женщина. — Я уверена, что вы продолжаете кормить грудью.
«Как будто у меня есть выбор», — подумала я.
— Да, — ответила я. — И у нас все хорошо.
Я поколебалась, но потом все же сообщила ей, что подумываю о том, чтобы заменить одно кормление смесью. Всего лишь одно и только для того, чтобы, если мне придется поехать куда-либо с Максом, я не думала о необходимости кормить его грудью на людях.
Это привело женщину в ужас.
— Ни в коем случае! — воскликнула она. — По крайней мере, пока. Ведь ему, если не ошибаюсь, всего полтора месяца, верно? Он только привыкает к груди, и если вы дадите ему бутылочку… может произойти все, что угодно.
«Интересно, и что же может произойти?» — подумала я, но промолчала. В самом худшем случае Макс мог отказаться от груди. У меня пропало бы молоко, и я наконец сбросила бы двенадцать фунтов, прочно обосновавшиеся на талии и бедрах, что позволило бы мне влезть в свою старую одежду. Я не понимала, из-за чего столько шума. В конце концов, меня с момента рождения кормили только смесями. В шестидесятые годы все так поступали. И ничего, мы выросли нормальными людьми.
Я предложила женщине выпить чаю, надеясь, что она откажется, потому что чая у меня не было.
— Я спешу. — Она улыбнулась и похлопала меня по руке. — У вас еще есть вопросы?
— Да, — неожиданно для самой себя выпалила я. — Когда закончится этот сумасшедший дом?
Она рассмеялась и открыла входную дверь.
— А с чего вы взяли, что он когда-то закончится?
Шурша чесучовым костюмом, она спорхнула вниз по ступеням.
Сегодня я убедила себя в обратном. Сегодня я начала жить, как нормальный человек. «Макс всего лишь младенец», — сказала я себе. Я буду контролировать его жизнь, а не наоборот. Он вовсе не должен так часто есть. Надо растянуть перерыв между кормлениями с двух до четырех часов. А спать он может не только в колыбели или манеже. Он может подремать в машине, пока я буду покупать продукты. А если я буду чаще выходить из дома и дышать свежим воздухом, то буду чувствовать себя намного лучше. Я сказала себе, что сегодня начну новую жизнь.
Начитавшись о «смерти в колыбели», я боялась оставлять Макса даже на минуту. Мне мерещились жуткие картины того, как Макс задыхается, случайно накрывшись стеганым одеяльцем или запутавшись в пеленке. Поэтому я схватила его под мышку и потащила наверх, в детскую. Положив его на ковер, я начала собирать сумку: семь подгузников, слюнявчик, погремушка и так, на всякий случай, пробники шампуня Джонсон и стирального порошка «Айвори Сноу».
— Итак, что бы ты хотел надеть? — обратилась я к Максу.
Макс посмотрел на меня и поджал губы, как будто задумался над моим вопросом. Температура снаружи достигла шестидесяти градусов[8], и мне казалось, что теплый комбинезон ему не нужен. С другой стороны, что я в этом понимала? На нем уже была распашонка и костюмчик с вышитыми слониками, который подарили Лерой и Лайонел. Макс начал извиваться на полу. Я поняла, что сейчас поднимется крик, и подхватила его на руки. Из полупустого ящика комода я извлекла тонкий свитерок с капюшоном и синюю вязаную кофточку. Доктор Спок рекомендовал одевать детей в несколько слоев одежды. Если я надену на него и то и другое, Максу наверняка не будет угрожать простуда. Я уложила сына на пеленальный столик и принялась натягивать на него свитерок. Я уже почти справилась с этой задачей, как вдруг поняла, что забыла поменять подгузник. Я вытряхнула сына из свитерка, заставив снова расплакаться, и, чтобы успокоить его, начала напевать песенку. Иногда это помогало и он замолкал, что бы я ему ни пела. Я убедила себя в том, что он просто хочет слышать мой голос.