— Раз Миссисипи, два Миссисипи, — вслух считаю я.
Досчитав до пяти, я трогаюсь с места и еду за ним.
Как я и думала, Николас не поворачивает к Масс-Дженерал. Маршрут, по которому он едет, мне смутно знаком, но я не могу вспомнить откуда. И только спрятав свою машину на подъездной дорожке в трех домах от дома родителей Николаса, я понимаю, какие изменения произошли в мое отсутствие.
Я вижу Астрид издалека. Ее блузка кажется мне синим мазком на деревянной двери. Николас протягивает ей ребенка, и я чувствую, как мои собственные руки сводит судорога. Обменявшись с матерью несколькими словами, Николас возвращается к машине.
Теперь передо мной стоит выбор. Я могу поехать за Николасом туда, куда он сейчас направляется. С другой стороны, я могу дождаться, пока он уедет, и воспользоваться замешательством Астрид Прескотт. Возможно, она даст мне подержать моего малыша. Я хочу этого больше всего на свете. Николас заводит машину. Астрид затворяет тяжелую дубовую дверь. Я безотчетно завожу двигатель, покидаю соседскую дорожку и еду за Николасом.
В этот момент я понимаю, что в любом случае вернулась бы в Массачусетс. И дело не только в Максе или в моей матери, не только во взятых на себя обязательствах. Даже если бы у меня не было ребенка, я вернулась бы ради Николаса. Ради Николаса. Явлюблена вНиколаса. Несмотря на то, что это уже совсем не тот человек, за которого я выходила замуж. Несмотря на то, что он проводит почти все свое время с пациентами, а не со мной. Несмотря на то, что я никогда не была и никогда не буду той женой, которая ему нужна. Когда-то, очень давно, он меня покорил. Он меня спас. Из всех женщин мира Николас выбрал меня. И пусть с годами мы изменились, такие чувства не меняются. Я знаю, они продолжают жить где-то в глубине его души. Возможно, что сейчас меня ненавидит именно та часть его сердца, которая прежде любила.
Внезапно меня охватывает нетерпение. Я хочу немедленно найти Николаса и поделиться с ним своим новым знанием. Я хочу схватить его за воротник и поцеловать так, чтобы мои воспоминания проникли в его кровь. Я хочу попросить прощения. Я хочу, чтобы он меня простил.
Я протягиваю руку в окно и набираю полную пригоршню тугого, но невидимого воздуха. Я громко смеюсь, радуясь своему открытию. Я так долго не находила себе места, как последняя идиотка металась и наматывала тысячи километров. И все это только для того, чтобы понять простую истину: то, что мне на самом деле нужно, находится здесь, в моей семье.
Николас оставляет автомобиль в гараже Масс-Дженерал, на самом последнем уровне. Я нахожу свободное место неподалеку и прячусь за бетонными опорами, вспоминая полицейские телесериалы. Я держусь поодаль на тот случай, если Николас вдруг обернется. Я покрываюсь холодным пóтом, гадая, как мне укрыться от его глаз в лифте. Но Николас направляется к лестнице. Спустившись на один этаж в здание больницы, он входит в коридор, даже отдаленно не напоминающий хирургическое отделение. Под ногами у меня синяя ковровая дорожка, а по обе стороны идут деревянные двери, к которым прикреплены медные таблички с именами врачей. Вдруг Николас останавливается и вставляет ключ в замочную скважину одной из дверей. С перепугу я пытаюсь спрятаться в первом попавшемся дверном проеме.
— Вы что-то хотели? — слышится голос из-за приоткрывшейся двери.
Кровь отливает у меня от лица, и я отступаю в коридор.
Николас уже вошел в кабинет. Я подхожу к двери, за которой он исчез, и читаю выгравированную на табличке надпись: «ДОКТОР НИКОЛАС ДЖ. ПРЕСКОТТ. ИСПОЛНЯЮЩИЙ ОБЯЗАННОСТИ ЗАВЕДУЮЩЕГО ОТДЕЛЕНИЕМ КАРДИОТОРАКАЛЬНОЙ ХИРУРГИИ». А это когда произошло? Я прислоняюсь к гладкому, покрытому лаком косяку и провожу пальцами по имени Николаса. Мне очень жаль, что я и это событие пропустила. Меня также интересуют все сопутствующие обстоятельства. Перед моими глазами возникает картинка: Алистер Фогерти в спущенных штанах в компрометирующей позе с медсестрой где-то в чулане. А может, он заболел или даже умер? Что еще могло заставить этого чванливого старого козла уступить Николасу свое кресло?
Дверная ручка поворачивается. Я, вздрогнув, отскакиваю к доске объявлений и делаю вид, что увлеченно читаю статью об эндорфинах. Николас проходит мимо, не замечая меня. Он уже снял пиджак, заменив его белым халатом. Он останавливается возле пустого круглого стола неподалеку от лифтов и листает бумаги у себя на планшете.
Когда он исчезает за дверями лифта, меня охватывает паника. Больница очень большая, и мои шансы найти его здесь стремятся к нулю. Но не зря же я за ним сюда приехала. Должна быть какая-то причина. И пусть я ее пока не знаю, сдаваться я не собираюсь. Я прижимаю пальцы к вискам и начинаю напряженно соображать, вспоминая Шерлока Холмса и Нэнси Дрю[14]. Как Николас проводит рабочий день? Куда он, скорее всего, направился? Я пытаюсь припомнить обрывки разговоров, в которых он рассказывал о больнице. Николас мог бы сейчас делать обход пациентов или зайти в лабораторию. Он также мог пойти туда, куда обычно ходят кардиохирурги.
— Простите, — обращаюсь я к уборщику, извлекающему из контейнера пакет с мусором.
— No hablo ingles[15], — пожимает тот плечами.
Я не сдаюсь и предпринимаю еще одну попытку.
— Операции, — говорю я. — Где делают операции?
— Si, operacion.
Мужчина наискось проводит ладонью по животу, наклоняет голову и улыбается.
Я трясу головой и пытаюсь вспомнить испанские фразы из «Улицы Сезам», которую смотрела вместе с Максом.
— Uno, — говорю я, держа руку над самым полом. Приподняв руку на один дюйм, я продолжаю: — Dos. — Еще выше: — Tres, cuatro… операция?
Мужчина хлопает в ладоши.
— Si, si, operacion. — Он поднимает три пальца. — Tres.
— Gracias, — бормочу я и начинаю тыкать пальцем в кнопку вызова лифта, как будто это может ускорить его прибытие.
И в самом деле, на третьем этаже находится операционный блок. Как только дверь лифта открывается, я вижу Николаса, спешащего куда-то по коридору. Только теперь он облачен в операционную форму, закрывающую все тело, кроме лица. Но я узнала бы его где угодно и даже с большого расстояния по его исполненной достоинства походке. Он смотрит на часы у меня над головой и скрывается за двойными дверями.
— Если вы родственница, — произносит голос у меня за спиной, — вам придется пройти в комнату ожидания. — Обернувшись, я вижу хорошенькую миниатюрную медсестру в накрахмаленном белом халате. — Здесь можно находиться только пациентам, — поясняет она.
— А-а, — улыбаюсь я, — кажется, я заблудилась. Скажите, а доктор Прескотт уже пришел?
Она кивает и берет меня за локоть, как будто знает, что это все уловки, и намерена немедленно выпроводить меня из отделения.
— Доктор Прескотт всегда приходит на десять минут раньше, — сообщает она мне. — Мы сверяем по нему часы. — Она ведет меня к лифту. — Я скажу ему, что вы приходили, — продолжает она. — Я уверена, что он зайдет к вам, как только операция закончится.
— Нет! — восклицаю я несколько громче, чем того требует ситуация. — Не надо ничего ему говорить.
Последние полчаса у меня было перед ним преимущество. Я находилась там, где хотела, и Николас ничего об этом не знал. Мне нравилось наблюдать за ним, сохраняя анонимность. В конце концов, я никогда не видела его на работе. Возможно, это и есть та причина, по которой я сюда за ним приехала. Еще час или два, и я раскрою карты. Но не сейчас… позже. Мне еще многое надо узнать.
Я смотрю на медсестру, не зная, что ей сказать. Я стискиваю руки.
— Я… Я не хочу его отвлекать.
— Конечно, — говорит медсестра, заталкивая меня в зияющую пасть лифта.
Когда Николас возвращается к себе в кабинет, на нем все еще операционная форма, только теперь она потемнела от пота и прилипла к спине. Он отпирает дверь и, войдя в кабинет, оставляет ее открытой. Я выползаю из укрытия за шеренгой кресел-каталок и сажусь на пол у дверного косяка.
— Миссис Розенштайн, — говорит Николас в телефонную трубку. — Это доктор Прескотт.
От звука его голоса у меня в животе все переворачивается.
— Я хочу сообщить вам, что операция прошла успешно, — продолжает Николас. — Мы поставили четыре шунта, как и было запланировано, и уже отсоединили вашего супруга от аппарата искусственного кровообращения. Пока все хорошо. Через несколько часов он должен проснуться.
Я прислушиваюсь к его спокойным интонациям и думаю, что, возможно, таким же тоном он убаюкивает Макса. Я вспомнила, как Николас рассказывал мне об этих послеоперационных звонках родственникам. Тогда он был всего лишь начинающим резидентом. «Я никогда не говорю им: «Как дела?» Я слишком хорошо знаю, как у них дела. Как могут быть дела у человека, который шесть часов не отходит от телефона, готовясь к худшему и отчаянно надеясь на лучшее?»
После этого я ненадолго теряю Николаса из виду, потому что он встречается с резидентами и другими сотрудниками в маленькой комнатке, где мне спрятаться негде. Я в шоке. Он еще ни на минуту не остановился. Куда бы он ни явился, всюду его знают, и медсестры, спотыкаясь, спешат вручить ему медицинские карты пациентов, не дожидаясь, пока он о них спросит. Это потому, что он хирург, или потому, что он Николас?
Когда я снова вижу Николаса, он беседует с врачом помоложе, скорее всего, с резидентом. Они вместе идут по коридору реанимации. Я знала, что он сюда зайдет, даже если ему необходимо сделать обход пациентов. Ему нужно навестить прооперированного утром пациента. Пациента зовут Оливер Розенштайн, и он мирно спит под попискивание кардиомонитора.
— После операции пациенты чувствуют себя намного хуже, чем когда они к нам поступили, — разъясняет Николас резиденту. — Мы делаем это