– Я не верю, что Рим падёт, – сказал Маркиан. – Тебе ли не знать, сколько раз ему пророчили гибель? Да, сейчас непростые времена, но разве лучше было после Адрианополя, или при тридцати тиранах, или при триумвирах, или когда Ганнибал стоял у ворот, или галлы под Капитолием? Мы всегда вставали и шли вперёд.
– Если человек много раз болел и каждый раз выздоравливал, это не значит, что он никогда не умрёт.
– Но и не значит, что умрёт именно сегодня. – Маркиан медленно двинулся по куртине вдоль парапета.
– К сожалению, мы точно знаем, что именно сегодня. – Аммоний шёл рядом, отстав на полшага.
– Откуда можно такое знать, да ещё и точно?
– Пророчества. Не смутные и расплывчатые, как у дельфийской пифии или кумской сивиллы, а ясные, недвусмысленные, много раз подтверждённые.
Они дошли до северо-восточной башни, что выступала круглым балконом из куртины. Свернули, неторопливо продолжили прогулку по восточной стене.
– Книги в запретном шкафу?
Аммоний промолчал.
С восточной стены было видно, как суходол расширяется и переходит в плоскую, как море, равнину странного красно-розового песка. Ни один след человека или животного не бороздил его однообразную рябь. Насколько хватало глаз, не было видно даже костей и кайрнов. Красно-розовая пустыня стелилась в лучах утреннего солнца до самых гор, размытых пыльной мглой, и там, вдалеке у подножия гор, поднимался ещё один тонкий дымок.
– Это, наверное, ваш Арефий качает нафту вторым герониконом, – сказал Маркиан и, не дожидаясь подтверждения, спросил: – Можешь удивить меня примером удачного пророчества?
Аммоний разгладил бороду.
– До тебя уже дошла весть, что Британия оставлена войсками? Что Гонорий предписал британцам защищаться от пиктов и скоттов своими силами?
Маркиан глянул на него удивлённо.
– Олимпиодор только позавчера принёс эту весть. Когда ты успел узнать? Или?…
– Или. – Аммоний удовлетворённо кивнул. – Пророчество. Мы много лет назад знали, что в этом году Британия будет оставлена. И ещё. Эта весть дойдёт до Египта лишь через месяц, но мы знаем, что 24 августа Рим пал. Его взяли готы Алариха. Знаем тоже давно. Империя рушится, Маркиан. Впереди тёмные века. Но мы хотим сохранить хоть что-то из наших знаний как некое основание, фундамент, на котором в лучшие времена построится новый Рим. Может быть, не в Италии, может, вообще на другом краю Ойкумены…
– Откуда взялись пророчества? – сухо спросил Маркиан.
– Я не могу сказать. А если бы мог, ты бы не поверил.
– Хорошо, не буду настаивать. – Они дошагали до юго-восточной башни, постояли, двинулись по куртине южной стены. – Учитель, я люблю тебя, уважаю и хочу добра. Но то, что ты говоришь о каком-то новом Риме, пахнет изменой. Я здесь не один. Мне придётся доложить о том, что я видел и слышал. Я обойду самые щекотливые моменты, но если власти решат, что вы преступники – я при всём желании не смогу тебя защитить. Я постараюсь затянуть дело, а вы уезжайте как можно скорее в свою Индию или Аравию. И ещё. – Маркиан улыбнулся и смягчил тон: – Мне причитается небольшая взятка за это заступничество. Не будешь возражать, если я возьму книгой?
Аммоний остановился, и Маркиану тоже пришлось встать и развернуться к нему.
– Ты ведь родился во Фракии? – спросил Аммоний. Он щурил глаза от солнца, и трудно было прочесть что-то на его дряхлом лице.
– Неожиданный вопрос. Я родился в Ремесиане, это Верхняя Мёзия недалеко от границы Фракии. А почему тебя это заинтересовало?
– Возраст подходит, – вместо ответа сказал Аммоний задумчиво. – И ты сын военного, не так ли? Но не простого солдата?
– Да, мой отец Эмилий – сенатор, был комитом и наместником, но выдвинулся при Валенте из младших офицеров. Простым солдатом был мой дед. К чему ты ведёшь?
– Пророчество гласит, – сказал Аммоний, всё так же щурясь, – что василевсом Востока после Феодосия станет воин и сын воина, незнатный, родом из Фракии, примерно твоего возраста, по имени Маркиан.
Настало молчание. Маркиан шумно выдохнул, снял клобук и вытер головным платком внезапно вспотевшую шею.
– Учитель, – сказал он вполголоса, – ты ведь помнишь эту историю: Валент казнил сотни человек только за то, что их имена начинались на «Феод», потому что какой-то гадатель предсказал…
– Прекрасно помню. – Аммоний снова неторопливо зашагал, и Маркиан последовал за ним, отстав на полшага.
– И… – Он понизил голос почти до шёпота. – Каким образом этот Маркиан, который, конечно, не я и не имеет ко мне ни малейшего отношения, придёт к власти?
– Он будет популярным военачальником, – сказал Аммоний. – И женится на Пульхерии, сестре Феодосия.
Маркиан перевёл дыхание.
– Тогда это точно не я. Видел я эту Пульхерию. Клянусь Богом, порфира того не стоит. Нет-нет, кроме шуток, это не могу быть я! И Ремесиана только рядом с Фракией, и наш род уже довольно известный, и имя не самое редкое… Серьёзно, учитель: ты ничего не говорил, я ничего не слышал!
– Конечно-конечно, – кивнул Аммоний.
– Зачем ты вообще завёл этот опасный разговор?
Они дошли до юго-западной башни. Отсюда как на ладони виднелись и табор блеммиев, и привал дромедариев, и цепочка свежих следов с запада – ветра почти не было, и песок не успел их замести.
– Затем, – сказал Аммоний, – чтобы у тебя появилась веская причина не сдавать нас властям.
Маркиан помолчал.
– Не ожидал от тебя такого цинизма, учитель. Но не смею осуждать. Не спорю, это разумно. Теперь у меня действительно есть веская причина не сдавать вас властям. Будь по-твоему. Шантаж так шантаж. Я сделаю всё, чтобы вас не тронули. И больше не настаиваю на взятке.
– О мой Маркиан! – Аммоний отечески приобнял его. – Конечно, я подарю тебе книгу, и не одну, выбирай любые, сколько сможешь унести… Скажи, а кто это подъезжает? Тоже твои люди?
Маркиан вгляделся вдаль, куда показывал Аммоний.
Со стороны Египта приближалось облако пыли. В клубах смутно виднелись отдельные фигуры наездников на верблюдах. Ещё слишком далеко, и пыли от них слишком много.
– Нет, – медленно сказал Маркиан. – Не мои.
Сорвался с места и вприпрыжку, придерживая меч на поясе, помчался вниз по ступеням.
10
Равенна, ещё восемь лет назад лишь гавань военного флота, а ныне резиденция императора Запада, издали щетинилась на фоне утреннего неба строительными лесами. Стук тысяч молотков, звон зубил разносился над лагуной и морем: строили новые городские стены и императорский дворец, придворную церковь святого Лаврентия и кафедральную базилику – то был единственный город Западной империи, который строился, а не пустел и разрушался. Гонец проскакал мимо верфей и пристаней Классиса, въехал в пыльный, грохочущий стройками пригород Цезарею. Во дворе временной резиденции передал письмо дежурному чиновнику почтовой службы, спешился, проковылял в ближайшую караулку, рухнул на лежанку и мгновенно заснул – впервые после четырёх суток скачки.
По мере дальнейшей передачи письма скорость его движения снижалась, а руки передающих становились всё жирнее и холёнее.
Торопливой трусцой дежурный чиновник отнёс письмо начальнику отдела почты особой важности. Бодрым деловым шагом начальник отдела поднялся к главе имперского почтового ведомства. Неспешно, с достоинством, глава почты отнёс и с церемонным поклоном вручил письмо магистру оффиций – руководителю всей гражданской администрации Западной империи. Магистр оффиций, вандал Гайзо, был в этой цепочке первым, кто имел право вскрывать печати августов. Он сломал пурпурный сургуч, развернул свиток, прочёл единственную строку и посерел лицом.
Гонорий, молодой человек с вялым выражением на длинном одутловатом лице, одетый по-домашнему в распоясанную шёлковую тунику с цветочным узором, кормил бойцовых петухов на птичьем дворе. За ним тенью следовал раб с корзиной пшеницы, мелко нарубленной требухи и яичных желтков. Перемазанными в крови и желтке пальцами император зачёрпывал и бросал корм петухам в клетки, а те возбуждённо квохтали и наскакивали на прутья. Рядом вышагивал седовласый папа Иннокентий в простой белой альбе до пят и камилавке на лысине. Ещё один раб нёс дымящуюся кадильницу с благовониями для заглушения птичьих запахов. Свежий утренний бриз с Адриатики трепал и развеивал её дым.
– И всё же, мой господин, – проговорил Иннокентий, – я смею настаивать, что против ереси донатистов необходимо применить военную силу. Понимаю, что в Италии неспокойно, и что есть некоторые затруднения с набором войск, но еретики угрожают не только спасению душ твоих подданных в Африке. Они изгоняют православных епископов, захватывают города, разоряют имения, чинят разбои. Судя по тому, что пишет Августин, епископ Гиппонский, местные войска комита Гераклиана не справляются, а может, и сами заражены ересью. Я боюсь, господин, что нам грозит полная потеря Африки, особенно если туда переправятся варвары из Испании или Италии, или вторгнутся мавры. Это не только церковное дело, господин, это вопрос государственной важности…
– Да, конечно, святой отец. – Гонорий швырнул золотистому петуху с алым хвостом пригоршню корма и стал с удовольствием смотреть, как тот яростно клюёт требуху и зерно. – Я отправлю Констанция в Карфаген, как только это станет возможным… Кстати, как тебе мой Карфаген? – Император кивнул на золотистого петуха. – Разве он не прекрасен? – (Иннокентий промолчал). – В последнем турнире он забил до полусмерти Милана, Константинополя и Иерусалима. Представь, я выиграл на нём тридцать солидов! Мои придворные такие болваны – всегда ставят на слабых птиц и всегда проигрывают! – Император перешёл к следующей клетке, зачерпнул и кинул корма петуху с порванным гребнем. – Кушай, Иерусалим, кушай. Тебе надо поправляться, голубчик, тебя здорово потрепали… А Рима я отправил лечиться, – кивнул он на пустую клетку. – Рим – мой любимец, он лучше даже Карфагена, но в том турнире почему-то оказался не в форме, и Неаполь сломал ему крыло. Я приставил к нему трёх врачей, они уверяют, что Рим поправится, и…