Ничего не произошло.
Дромедарии в засадах на третьем этаже не стали дожидаться команды. Со всех сторон зазвенели тетивы, засвистели стрелы, зашмякали в плоть наконечники, и варвары начали валиться – стрелы с белым оперением торчали из чёрных тел, как цветы. Ближайший к Маркиану долговязый воин успел закрыться щитом от стрелы. Маркиан подскочил, уколол прямым выпадом в незащищённый бок, и кочевник рухнул. Стало тихо. По всему двору валялись усаженные стрелами трупы блеммиев.
– Что с твоей машиной? – Маркиан отёр клинок о плащ от крови и желчи.
– Уже разобрался, чиню, сейчас заработает! – отозвался Лонгин. Он сидел на корточках и торопливо возился внутри драконикона.
– Поторопись. – Маркиан следил за тем, что творится за воротами.
– Думаешь, они не отказались от штурма? – усомнился Фригерид.
– Нет.
Авва Пафнутий о чём-то переговаривался с Яхатеком. Слова не долетали, но интонации были резкие.
– Блеммии точно больше не полезут, – прокомментировал Фригерид. – Харахеновский табор они захватили, добычей разжились, не дураки же они лезть под обстрел ради невесть чего? А монахи без них…
– А монахи, – повторил Маркиан, – без них.
В самом деле, святые подвижники подняли щиты, выставили копья, построились в некое подобие колонны по два и медленно двинулись к воротам.
– Господи Сил, с нами буди! – послышался из-за щита голос аввы Пафнутия. – Иного бо разве Тебе помощника в скорбех не имамы…
– Господи Сил, помилуй нас! – подхватили монахи.
– Лонгин, готово? – спросил Маркиан, сжимая и разжимая руку на мече.
– Ещё нет, – пропыхтел механик, возясь с бронзовыми трубками.
– А когда будет готово?
– Когда они псалом допоют. – Лонгин дёрнул за рычажок, и внутри драконикона что-то забулькало.
– Это сто пятидесятый псалом, – со знанием дела пояснил Фригерид. – Он короткий. – Поудобнее перехватил щит. – Пора позабавиться, брат?
– Пора. – Маркиан откинул плащ с левого плеча, поднял щит. – Давай, брат, покажи тевтонскую ярость.
– Легко. – Фригерид издал леденящий душу вопль, обнажил меч и бросился на монахов, перескакивая через трупы блеммиев.
Они столкнулись в проходе ворот – узком, как раз на двоих в ряд. Фригерид налетел на переднего монаха с такой силой, что казалось, дрогнет весь строй – но нет, монахи держались стойко. Маркиан справа от Фригерида отбил щитом укол монашеского копья – против него стоял немолодой крюконосый мужик с помятым лицом и налитыми бешенством глазами, – рубанул по щиту. Коровья шкура не выдержала, вспоролась, монах заревел, роняя щит из разрубленной руки. Маркиан всунул клинок ему между рёбер и тут же выдернул, вернулся в оборонительную стойку, закрылся от копья следующего. Оба монаха в первом ряду были мертвы, но следующие ряды надвигались, слепо шагая по трупам. Авва Пафнутий знал, что делает. В узком проходе нельзя было развернуть строй, но можно было массой выдавить двух римлян на простор двора.
– Лонгин?! – Маркиан отбил очередное копьё, стараясь не попасть под бешено машущий меч Фригерида.
– Готово! – донёсся голос механика.
– Отходим и сразу в стороны! – скомандовал Маркиан.
Они отступили во двор и отбежали с линии огня.
Колонна монахов по инерции ввалилась за ними с победным воплем.
Лонгин нажал на рычаг.
Бронзовый дракон с шумом выдохнул невиданной силы струю огня. Маркиан и Фригерид стояли в нескольких шагах по сторонам, но даже их обдало жаром, как из кузнечной печи. Язык пламени ревел и хлестал через весь двор в ворота. Потом он рассеялся. Рёв затих, и стали слышны безумные крики заживо горящих людей.
Монахи факелами бегали по двору, катались по земле, слепо натыкались на стены. Маркиан подхватил копьё одного из убитых блеммиев и нанёс ближайшему иноку удар милосердия. Дромедарии не помогали: добивать несчастных приходилось самим. Когда упал последний, ненадолго стало тихо. Лишь трещал огонь, пожирая трупы. И смеялся Лонгин.
– Сработал! – Счастливый механик любовно гладил рычаг драконикона. Из раскалённой докрасна бронзовой пасти валил дым. – Как надо сработал! Ах ты мой славный, ах ты мой!…
Его прервал вопль аввы Пафнутия.
Авва мудро шёл в последнем ряду, так что пламя задело его уже на излёте и подожгло только одежду и волосы. Дико вопя, пытаясь сбить пламя, подвижник пронёсся по двору. Разум не вполне оставил его. Он бежал именно туда, где можно было рассчитывать потушить огонь. В угол двора, к спуску в подвал – туда, где во всех подобных крепостях располагался резервуар воды.
– Стой! – успел заорать Лонгин. – Нет-нет-нет! Остановите его!
Маркиан успел понять, ужаснуться, выхватить лук – но было поздно.
Горящий, визжащий авва Пафнутий бросился в резервуар нафты.
12
– Госпожа августа, – сказал Атаульф, – повозки для тебя и твоей прислуги готовы. Переодевайся и выходи. Мы выступаем из Рима.
Галла Элия Плацидия, некрасивая девушка с длинным толстым носом и по-мужски квадратной челюстью, с плотно стянутыми букольками чёрных волос, положила пяльцы на столик для рукоделия и подняла на гота слегка удивлённый взгляд.
– Я должна ехать с вами? – Голос у неё тоже был неприятный, гнусавый. – Зачем?
– Ты сама прекрасно понимаешь, августа. Ты заложница.
Плацидия прищурилась.
– Атаульф, я не хочу критиковать твою латынь, но не мог бы ты уточнить, что ты понимаешь под словом «заложница»? Я не уверена, что мы с тобой вкладываем в это слово одинаковый смысл.
– Это значит, – нетерпеливо сказал Атаульф, – что если твой брат Гонорий хочет получить тебя, он должен договориться о выкупе. И что если Гонорий на нас нападёт, Аларих тебя убьёт. Теперь понятно?
– Да-да, теперь понятно. – Плацидия взяла пяльцы, иглу, бисеринку из шкатулки, нанизала на нить. – Я сейчас, дай только закончу вышивку, мне немного осталось. И кстати, – добавила она в спину Атаульфу, который уже собрался выходить, – надеюсь, ты понимаешь, что если Аларих меня убьёт, у вас тут выстроится очередь из желающих подарить Гонорию голову Алариха? И ты будешь в этой очереди первым, а не захочешь быть первым, так от тебя твои же люди разбегутся к тем, кто смелее? – (Атаульф застыл в дверях и медленно развернулся). – Поэтому, – Плацидия не отрывала глаз от вышивки, – это ещё вопрос, кто тут чей заложник. Мне кажется, – закончила она на уступчивой ноте.
Атаульф вернулся в комнату – маленький светлый кабинет, украшенный фресками пастельных тонов с нимфами и цветами – и сел в кресло против Плацидии. Оба молчали. Августа ловко низала на нить бисеринку за бисеринкой. Лик Спаса Нерукотворного на полотне был почти завершён.
– Августа, – заговорил наконец визигот, – в какую игру вы играете?
– «Вы» – это кто? – Плацидия едва заметно улыбнулась.
– Это тоже часть вопроса. Вы, играющие в игру – вы кто? Кто дёргает нас за нити?
Августа положила вышивку и посмотрела ему в глаза прямым немигающим взглядом.
– Хороший вопрос. Я вижу, ты успел кое-чему научился в Риме. Вот тебе честный ответ. Мы – это тридцать-сорок семей, владеющие почти всем в Италии и на Западе. Римское государство, все эти армии, ведомства, суды, законы – орудие нашей власти и защиты нашего имущества. Орудие старое и негодное. Слишком громоздкое, ненадёжное, неповоротливое, дорогостоящее. И мы сейчас его упрощаем. Вашими руками.
– Я не совсем понимаю, – пробормотал Атаульф.
– Гораздо дешевле нанять варварское племя для одноразовой кампании, чем содержать регулярную армию, набирать, обучать, платить этим дармоедам в мирное время. Дешевле раздать земли в кормление вассалам, чем содержать прорву ненасытных чиновников и законников. Слишком дорого содержать города с безумными тратами на водоснабжение, полицию, пожарных, с этими цирками и театрами, риторскими и философскими школами. Их тоже давно пора разогнать. Кто из городских бездельников годится к работе – поверстать в крестьяне и раздать помещикам, кто нет – пусть сам заботится о себе. Да, жить простому люду станет хуже, но на то есть церковь, она каждому в два счёта объяснит, что он не голодает, а богоугодно постится. Ну и чтобы занять делом всяких умников – тут церковь тоже незаменима. Пусть умники устремляют мысли к божественному, а не пытаются сообразить, как тут на земле всё устроено, не то, глядишь, и вправду сообразят… Стало понятнее?
Атаульф глядел на девушку молча и в полном оцепенении.
– Если умники захотят перебежать, например, к персам или просто спрятаться, – продолжала Плацидия, – на этот случай у нас есть специальные люди. Следят, чтобы такого безобразия не было. Более серьёзная угроза: вы можете не согласиться на роль орудия. Вы, варвары. Можете запросить себе долю власти, а не только жалованье. Что ж, мы готовы делиться в разумных пределах. Мы и раньше принимали в свой круг новые семьи. Одни кланы вымирают, другие приходят со стороны – так было всегда… Ну а если вы вообще откажетесь играть по нашим правилам… Тут опять поможет церковь. Не император, так папа, но в Риме всегда будет сидеть человек, к кому вы будете ползти на четвереньках, целовать туфлю, каяться и молить о прощении…
Атаульф вскочил, с грохотом отбросил кресло – и глазах Плацидии впервые мелькнул испуг.
– Сука!
Он смёл со стола шкатулку. Несчётные бисеринки раскатились по полу стрекочущей многоцветной волной. Плацидия вжалась в кресло.
– Сука, вот ты кто! Может, нам просто вырезать все ваши тридцать семей? А? Просто взять и всех вас вырезать? – Бледный Атаульф сжимал и разжимал кулаки.
Плацидия перевела дух.
– А ты мне нравишься, – сказала она снова с полным самообладанием. – Ты забавный. Может, поженимся?
– Грех и погибель! – закричал Левкон, растопыривая крылья. – Грех и погибель! Блуд и чревоугодие!
– Попугай ревнует? – хихикнула Аретроя. – Где только набрался этих словечек, ведь ты не крестопоклонник?
– Нам с Левконом довелось посещать самые разные места, – устало сказал Олимпиодор. – Мы слышали всякое.