– Благодать и мир тебе, славный Секундин, во имя господа нашего Иисуса Христа! – Голос монаха полнозвучно отдался эхом от стен и сводов. Он говорил с египетским акцентом, не отличая звонких смычных от глухих, но на хорошем греческом. – Я – многогрешный раб Божий Пафнутий из Пелусия, а это мои братья Исидор Большой, Исидор Малый, Пахон, Пиор, Памва, Анубий, Онуфрий, Питирим и Питирион.
– Приветствую тебя, авва Пафнутий, и вас, братья. – Секундин, сойдя с нижней ступени, наклонил голову, и одноглазый благословляюще возложил сухую ладонь на его седину.
– Было ко мне слово Господне в юности моей, – проповеднически возгласил авва. – Было открыто мне, что народ египетский делает неугодное пред очами Господа, и ходит путями отцов своих, и служит идолам, и зверям, и бесам, и поклоняется им. И возревновал я о Господе Иисусе Христе, и подобно пророку Илии, подошёл я к народу и сказал: долго ли вам хромать на оба колена? Если Христос есть Бог, то последуйте Ему; а если Исида, то ей последуйте. И с теми братьями, кто пошёл за мной, я достиг Панополя и изгнал беса из бронзового идола. Затем в селении Исиу мы разрушили капище и выбросили идолов из домов. В Себеннитском номе жрецы носили по деревням деревянного идола; набросились мы на них и били посохами, пока те не приняли веру Христову и не сожгли идола того. В Тмуисе мы сожгли капище, где приносили бесам жертвы, и с ним сожгли заживо верховного жреца и всех идолов его. В Абидосе мы разрушили капище Аполлона с оракулом, и четыре других капища, и убили тридцать идоловых жрецов, а их детей обратили в святую веру, и видя это, весь народ пал на лице свое и сказал: Христос есть Бог!…
Маркиан снова приклонился к Фригериду. Авва Пафнутий так громогласно вещал на всю базилику, что гвардейцу пришлось спросить почти в полный голос:
– А ничего, что он вот так просто сознаётся в убийствах римских граждан?
Фригерид пожал плечами.
– Это ж Египет. Здесь язычники, евреи и христиане постоянно друг друга режут. Если за такое всех казнить – страна обезлюдеет. Потом, они же монахи.
– И что?
Фригерид покосился на него сочувственно.
– Ты не знаешь египтян, брат. Тут в прежние времена воевали ном с номом, заливали страну кровью, если кто-нибудь дёргал за хвост их священного быка Аписа. А теперь монахи – их новый Апис. Понимаешь? Тронь монаха – так полыхнёт…
– Лучше бы остался старый Апис, – несколько тише заметил Маркиан.
Фригерид вздохнул.
– Давай лучше о бабах.
– … Но что тебе в делах наших, славный стратилат? – риторически вопросил авва Пафнутий. – Мы прослышали, что в твоих владениях, в одной крепости в Восточной пустыне, свили змеиное гнездо злейшие бесопоклонники из язычников, иудеев и еретиков. Что они добывают из фараоновых гробниц волшебные письмена и талисманы, и что в своей крепости творят нечестивое волхвование, неистовое беснование, призывание демонов и всяческую прочую гибельную скверну. И прежде чем препоясаться на брань во имя Христово, спрашиваю тебя, славный Секундин: с твоего ли ведома это творится? – В голосе монаха зазвучала угроза. – Или, может, военачальник той крепости учинил своеволие?
– Ничего об этом не знаю, авва. – Голос дукса был твёрд. – Назови крепость. Назови имена.
– Услышь это из первых уст. – Пафнутий обернулся к своим спутникам. – Брат Онуфрий! – обратился он неожиданно кротко, даже любовно. – Выйди, поведай свою историю!
Тощий жидкобородый монашек выступил вперёд.
– Я Онуфрий из Гелиополя, переписчик-каллиграф, – тихо заговорил он, не поднимая глаз. – Однажды в мою лавку зашёл александриец, одетый как философ. Дал ветхий папирус фараоновых письмён и заказал копию. Я сказал, что не понимаю этих знаков. Он сказал: «Понимать не нужно. Просто перерисуй в точности». Я спросил: «Это чернокнижие?» Он ответил: «Плачу по драхме за строку». И алчность обуяла меня. Каждую неделю александриец приносил свои колдовские письмена, и я переписывал…
– Имя! – строго перебил его дукс. – Мне нужны имена!
– Ливаний, – проговорил каллиграф, опуская голову ещё ниже. – Ливаний, сын Евмения. Я знаю, потому что иногда он платил расписками на банк Апиона. Примета – шрам на шее… очень заметный шрам. Он сказал, что был ранен двадцать лет назад, когда в Александрии язычники с христианами бились за храм Сераписа. Ещё однажды проговорился, что едет к друзьям в какую-то крепость по дороге на каменоломни Клавдия. Я работал на него от месяца паопи до месяца фармути, и радовался хорошему заработку. И вот однажды мне явился во сне диавол. Он разжёг костёр из тех переписанных папирусов, хохотал и восклицал так: «Сам себе ты, глупец, наделал растопки для огня, чтобы гореть в геенне!» И после того я покаялся, и сжёг чернокнижные папирусы, что у меня были, и принял монашеский постриг.
Онуфрий поклонился и отступил к братьям, за спину Пафнутия. Висело молчание.
– Я расследую это дело. – Секундин развернулся и стал подниматься на трибунал. – Авва Пафнутий, не сомневайся: эти дела отвратительны мне так же, как и тебе. И никому не позволено самовольно селиться в крепостях. Я отправлю туда разведку. Приходи через две недели, и я расскажу все, что удалось выяснить.
Одноглазый поклонился.
– Благодарю тебя, славный стратилат. Будь по слову твоему.
Секундин уже на трибунале провёл взглядом по строю притихшей свиты.
– А в разведку отправятся… – Его взгляд остановился на Маркиане. – Кто тут у нас любитель чёрных девок? – спросил он по-латыни вполголоса. – Кого отправить в пустыню к горячим блеммийкам? Тебя, гвардеец?
– Это был я, господин! – благородно вмешался Фригерид.
– Значит, пойдёшь и ты. Маркиан за старшего. Проверить слух о самовольном занятии крепости, и если подтвердится – всех нарушителей арестовать. Задача ясна?
– Да, господин, – непослушными губами проговорил Маркиан.
2
В Риме светало. Войско Алариха рекой горящих факелов ещё втягивалось в Соляные ворота. Передовые части растеклись по Саллюстиевым садам и грабили императорские усадьбы. Те, кто не успел к этому лакомому куску, взялись за богатые частные дома на Квиринале и Виминале. Многоголосый вой убиваемых и насилуемых звучал над термами Диоклетиана, базиликой папы Либерия и всем шестым округом от квартала Граната до площади Белых Кур. Дымы первых пожаров тянулись в ясное рассветное небо. Слух о прорыве уже пронёсся по всему Риму и возбудил панику. Горожане бросились искать убежища в церквах, в безумии давили, топтали, убивали друг друга.
Над Фиваидой солнце поднялось уже высоко. Плиты двора принципия Первого Валентинианова легиона ещё лежали в тени, но свет заливал западную колоннаду.
Маркиан и Фригерид вышли из легионной канцелярии во двор. Оба были в лёгкой одежде из египетского льна – плащах, брюках и подпоясанных воинским поясом туниках с нашитыми вертикальными полосами узоров. Плащ у императорского гвардейца был щегольского красного цвета, по углам серебристые парчовые аппликации, а у герула попроще, выцветший грязно-жёлтый. На голову, под иллирийские фетровые клобуки, оба заправили платки от солнца, отчего выглядели слегка по-арабски. Маркиан держал папирусные документы – подорожные и предписания комендантам крепостей оказывать содействие. Фригерид с Маркианом подобрали прислонённые к стене копья и щиты, закинули щиты на ремни за спины и не спеша направились в сторону базилики. Документы надо было подписать у дукса, который всё ещё восседал на трибунале и принимал посетителей. А ещё надо было добиться у командира охраны – непосредственного начальника – чтобы им выделили оруженосца и вьючного коня.
– Ну и что ты обо всём этом думаешь? – спросил Маркиан. – О нашем поручении?
– Повезло, – ответил Фригерид.
– Серьёзно? Таскаться по пустыне и искать каких-то колдунов?
– Скоро местный новый год. А сразу после нового года – сбор налогов. В такое время нет ничего лучше, чем отсидеться в пустыне.
– Мы же не платим налогов, – удивился Маркиан.
Фригерид глянул на него, вздохнул и покачал головой.
– Мы не платим, брат, мы заставляем платить, – объяснил он терпеливо. – Мытарь без вооружённой охраны не выжмет из египетского мужика ни денария. Знаешь, какие три фразы на египетском я выучил? «У меня нет денег», «я уже уплатил, но потерял расписку» и «не бейте, я всё уплачу». Тебе бы понравилась такая работа?
– Нет, – признал Маркиан.
– Вот и для меня это хуже чем нужники чистить. Так что я доволен. В пустыне очень хорошо!
Они поднялись на трибунал. Маркиан с папирусом стал пробираться к Секундину сквозь строй офицеров и чиновников. Дукс выслушивал очередного просителя. То был коротенький толстощёкий араб в греческом, классически драпированном плаще, но в арабском головном платке с обручем. Он взволнованно говорил на своём каркающем языке, а молодой толмач переводил:
– Амр сын Убайда говорит, что 28 числа месяца месори в его дом вломились три ромейских воина, по облику скифы. Воины сказали, что ищут какого-то разбойника. Они были пьяны. Амр сын Убайда готов клятвенно присягнуть перед изображением августа, что его ограбили на восемнадцать тысяч драхм…
Секундин слушал терпеливо, но уже немного устало. Не поворачивая головы к Маркиану, он протянул ладонь. Маркиан подал папирус, а секретарь с другой стороны подсунул чернильницу, калам и дощечку-подпорку. Араб всё говорил, и толмач продолжал:
– Амр сын Убайда может доказать уликами, что они осквернили его домашнее капище, разбили его идола Аль-Илаха, избили его самого и надругались над его наложницами. Амр сын Убайда говорит, что трибун легиона не принял жалобу, и вся его надежда только на тебя, славный дукс…
С подписанными документами Маркиан стал пробираться к командиру охраны Беримунду.
– Не дам ни оруженосца, ни коня, – буркнул тот, не дожидаясь просьбы. – У нас через два дня переход в Фивы, самим нужно.
– А нам на своём горбу таскать и щиты, и копья? – полушёпотом возмутился Маркиан.
– На кой вам щиты и копья? Вы идёте в разведку, а не драться в строю. Езжайте налегке, не нужен вам никто. Всё, иди, – Беримунд мотнул головой, отмахиваясь как от мухи.