– Сейчас, госпожа! – Он стрелой метнулся в дом.
– Что ты с ним сделала? – поразился Фригерид.
– Сказала несколько слов, – печально ответила Аретроя. – Не волшебных. Простых слов, которые ему никто никогда в жизни не говорил. Теперь он мой. Только на кой он мне? – Она вдруг яростно прошипела: – Вот ненавижу быть такой лживой стервой! Ненавижу играть людьми. Гоните мои двадцать монет! – Глянула на Фригерида: – И твой долг. – И грубо завершила: – А если хотите binein, то с каждого ещё по тридцатке.
– Недёшево, – заметил Маркиан.
– А то! Я вам теперь не шлюха, я гетера.
Маркиан глянул на неё с интересом.
– А ты, Аретроя, не проста. Ты производишь впечатление довольно городской, даже столичной девушки.
– А ты думал? Я из Мероэ! Наши цари были фараонами в Египте, а потом тысячу лет правили всей Эфиопией, пока аксумские крестопоклонники не разграбили храмы и не похитили богов…
– И ты действительно была жрицей?
– Да, я потомственная жрица-пророчица Хатор, – Аретроя горделиво выпрямилась.
– И знаешь иероглифы?
Вместо ответа она схватила Маркиана за руку, пригляделась к резному стеатитовому медальону на кожаном браслете.
– Это что у тебя?
– Оберег от дурной болезни. Если продавец не врал, эта штучка из фараоновой гробницы. Наверное, врал, но оберег пока не подвёл ни разу…
Мероитка захохотала.
– Знаешь, что там написано? «Я любимая кошка резчика печатей Небуненефа. Во имя Маат, верни меня хозяину». Понял? Это кошачий ошейник! – Вгляделась пристальнее: – Судя по стилю, Новое царство или Саисская династия. Так что продавец не соврал – вещица действительно фараоновых времён… О! Наконец-то Севастий! «Чёрное пойло Анубиса»! Наливай! – Она звонко хлопнула в ладоши. – Тебе, братец, не предлагаю – знаю, что вам запрещено.
Севастий, с обожанием поглядывая на неё, разлил по кубкам тёмное пиво.
– Это то самое? – с опаской спросил Фригерид. – Что тогда у Евмолпа?
– То самое. – Аретроя чуток выплеснула из кубка богам и первая залпом выпила. – Севастий, братец, расскажи что-нибудь! – попросила она ласково. – Пусть эти воины узнают всё что им нужно, отвяжутся и оставят тебя в покое.
Манихей посмотрел на неё с болью.
– Но я дал клятву молчания…
– Севастий! Милый! – Ответный взгляд Аретрои был ещё жалостнее, ещё молитвеннее. – Пожалуйста, расскажи им… ради меня! Ради нашей дружбы!
Колебания терзали Севастия. Он пошагал по садику взад-вперёд, бормоча под нос молитвы Отцу света, Матери жизни, Первочеловеку, ангелам и ещё каким-то двойникам, и наконец решился.
– Аретроя! – Его голос дрожал. – Я всё расскажу. Я нарушу клятву. Но если погибнет моя душа, пусть спасётся твоя. Умоляю, поклянись, что ты оставишь блудодейство, покаешься перед совершенными, принесёшь обеты слушателей и пожертвуешь всё имущество церкви Сынов Света!
– Клянусь! – воскликнула Аретроя. Её выразительные глаза сияли религиозным экстазом.
– Поклянись своими богами!
– Клянусь своими богами! – Незаметно для Севастия она состроила пальцами какой-то знак за спиной.
– Тогда я всё расскажу. – Манихей судорожно перевёл дыхание. – Я сириец из Газы. Мои родители были людьми Света в чине слушателей. Конечно, моё рождение было для них величайшим горем, ибо нет хуже греха, чем заставить ещё одну живую душу страдать заточённой во плоти…
– Севастий, – сказал Маркиан, – не надо рассказывать всю свою жизнь. Ближе к делу. – Он отхлебнул из кубка.
– Хорошо. Когда родители умерли, я остался без средств, потому что римский закон запрещает нам наследовать. К тому же епископ Порфирий добился изгнания нас из Газы. Наша община рассеялась. Я и братья мои Фома, Фалалей, Марон, Авель, Аггей, Марана и Саламан отправились в Египет, чтобы принять обеты совершенных и поселиться в манистане в Ликополе. По дороге в пустыне на нас напали разбойники-саракены и убили моих спутников, один я чудом остался в живых. Я добрался до Александрии, и там голодал и нищенствовал, пока не встретил Ливания…
– Наконец-то дошёл до дела, – буркнул Фригерид, глотнул пойла Анубиса и стал слушать внимательнее.
– Я стал выполнять его поручения. Сначала только за деньги. Потом он принял меня в ученики. Когда Онуфрий, каллиграф, ушёл к монахам, Ливаний велел следить за ним и за этими монахами. Сегодня утром я был в лагере легиона и слышал, как дукс приказал вам найти крепость. И я решил, что теперь будет правильнее следить за вами, а не за Онуфрием.
– Ты согласовал это с Ливанием? – спросил Маркиан.
– Нет. Ливания нет в городе. Я не знаю, где он. Скорее всего, в Александрии.
– Что ты знаешь про заброшенную крепость? – вступил Фригерид.
– Это место сбора всех софиополитов. Я не знаю точно, где она находится, и когда будет сбор. Я пока ученик, не посвящённый даже в первые мистерии.
– Софио… кого? – переспросил Фригерид.
– Мир скоро погибнет, – без выражения сказал Севастий. – Так учил апостол Мани, так учили Гермес Трижды Величайший, Зороастр и Христос. А те великие посвящённые мудрецы, которым служит Ливаний, высчитали точные сроки. Старый Рим падёт на наших глазах. Но поднимется Софиополь, город мудрости. Он выстоит в буре, сохранит лучшее и лучших от нашего мира… И станет Римом будущих веков.
– Однако, пахнет заговором против римского народа, – пробормотал Маркиан. – Дело скверное. Эти мудрецы – манихеи?
– Среди них есть сыны Света, но есть и язычники, и иудеи, и даже ваши, называющие себя христианами. Неважно, кто какого бога почитает – так говорил Ливаний, ибо есть некая сила выше богов.
Аретроя смотрела испуганно, но Маркиан не был особенно впечатлён.
– Ты знаешь других софиополитов, кроме Ливания? – продолжал он. – Знаешь, сколько их в той крепости? Вооружены ли?
Манихей лишь молча помотал головой. Он был мрачнее прежнего и, похоже, раскаивался в своих признаниях.
– М-мальчики! – Аретроя после нескольких кубков уже слегка заплеталась языком. – Знайте, я ничего этого не слышала. Ничего-ничего-ничего. Была пьяна. Провалы в памяти. Так и запишите. Официальный протокол. Может, уже отпустим бедного маленького Севастия?
– Разве можно его отпускать? Он всё расскажет своему Ливанию. – Маркиан в сомнении поглядел на Аретрою. – У тебя есть какой-нибудь погреб?
– К-конечно, – удивлённо ответила эфиопка. Откинула угол циновки и показала круглый дощатый люк зерновой ямы. – Здесь пусто. Только не убивайте его, хорошо?
– Нет-нет. Подержим в погребе, пока мы у тебя. Потом отправим под арест, и он останется жить… Стой! Держи его!
Фригерид вскочил, рванулся вдогонку за манихеем и схватил за шиворот в шаге от калитки. Севастий завизжал. Маркиан откинул люк. Из ямы пахнуло затхлостью, залежалым зерном и средствами от мышей – кошачьим салом и газельим навозом.
– Пять монет с вас за помещение. – Аретроя налила себе ещё кубок.
– Ты очень жадная, – сказал Маркиан. – Впрочем, чего ещё ждать от гетеры? Ладно, по рукам, казна и не такое оплачивала. – Фригерид сбросил в яму орущего Севастия, а Маркиан захлопнул люк и завалил циновками. – Ну всё, теперь можно отдохнуть!
Крики Севастия из-под земли доносились глухо и невнятно. Аретроя приложилась к земле и крикнула сквозь циновки:
– Братец, ты свою клятву нарушил? Нарушил! Чего же ты хочешь от слабой женщины? – Выпрямилась и залпом выпила кубок. – Ну всё, забудем о неприятном! – С нехорошей улыбкой встала и развязала пояс. – Начнём веселье!
Мужчины засвистели, зааплодировали. Аретроя отшвырнула пояс и стянула через голову хитон.
4
В Риме день клонился к вечеру. Визиготское войско растеклось по всему Городу, но не распалось, не разложилось на толпы мародёров. Аларих держал дисциплину на высоте: каждый вождь со своей дружиной грабил строго отведённую ему часть города, и никто не смел нарушить неприкосновенность храмов святого Петра в Ватикане и святого Павла за стенами. Не трогали и дворцов на Палатине – то была собственная доля Алариха. Он занял Палатин, торжественно проехав со свитой через императорские форумы, и почтительно принял сдачу в плен Плацидии, сестры Гонория. Короля сопровождали шурин Атаульф и отставной марионеточный император Аттал.
Саллюстиевы сады всё ещё горели. В тех кварталах, докуда не добрались визиготы, бесчинствовали местные бандиты и мятежные рабы. Беженцы валили из всех ворот обречённого Города. К вечеру первые добрались до порта Остии. Те, кому удалось вынести деньги, покупали по безумным ценам места на кораблях; остальные продавали себя или своих детей в рабство, лишь бы покинуть Италию.
Плацидия успела отправить гонца к брату в Равенну. Гонец выбрался из Рима пешком, незамеченный в толпе беженцев. Он решил не ехать по Фламиниевой или Соляной дорогам, где в эту войну уже несколько раз прошлись готы, а сделать крюк в девяносто миль по Кассиевой дороге через Флоренцию. Здесь жизнь продолжалась, и государственная почта всё ещё работала. На первой почтовой станции Бакканы подорожная с печатью Плацидии возымела действие: гонцу выдали казённого коня. К закату он доскакал до Форума Кассия, сменил коня и двинулся дальше, не собираясь останавливаться на ночлег.
Египетское солнце закатывалось за холмы Ливийской пустыни, отражалось огненной дорожкой в зеркале Нила. Был сезон половодья. Над разлитой во всю ширь долины Рекой темнели пальмовые острова деревень и тонко прочерченные линии дамб.
Небольшая безмачтовая барка стояла на мели, вынесенная течением на заливное поле. Над носом и кормой высились изящно изогнутые штевни, с кормы свисало рулевое весло. Над каютой – тентом из грязного, латаного холста – клубился дымок свечей со скипидаром для отгона комаров. Комары звенели и вились тучами, но человек на барке не обращал на них внимания. Севастий, а это был он, стоял на коленях, самозабвенно отбивал поклоны, воздевал руки к небу и бормотал:
– Слава, слава двунадесяти мирам Света Твоего… Слава, слава мирам Света, яко самоцветы величие Твое украшающим… Слава, слава ефиру живому, предивных миров лучезарному вместилищу… Слава, слава, слава…