– Брат, пусть о единосущии спорят святые отцы, – примирительно сказал Маркиан. – Простым парням вроде нас этого всё равно не понять. – В доме никто не отзывался, и он застучал сильнее.
– Это галиматью Никейского собора ни одному человеку в здравом уме не понять, – сильнее завёлся Фригерид, – а учение Ария совершенно ясно, трезво, разумно! Вот смотри, я тебе сейчас на пальцах объясню…
Дверь наконец открылась, и Фригерид замолк. Из темноты высунулся заспанный пожилой мужчина в одном наспех обёрнутом набедреннике, и судя по дородности тела – хозяин, а не раб-привратник.
– Отче! – Маркиан почтительно склонил голову. – Прости, что разбудили в такое время. Вот эту язычницу, – он вытолкнул вперёд смущённую Аретрою, – нужно наставить в вере и рассеять её сомнения. Прямо сейчас, время до утра не терпит. Почему – она сама сейчас объяснит.
Священник спросонья тёр глаза и, похоже, до сих пор ничего не соображал. Когда Маркиан подтолкнул к нему Аретрою, он испуганно попятился в темноту дома.
– Отче, помоги же её спасению! – Маркиан впихнул девушку внутрь, не давая священнику опомниться.
– А плащ я заберу, – Фригерид сдёрнул с неё свой плащ, оставив в одном лёгком хитоне, и захлопнул дверь.
– Надеюсь, он её обратит, – неуверенно сказал Маркиан. – Или хотя бы успокоит. – Они с Фригеридом шагали через пустынную, тускло освещённую луной площадь. Впереди высилась лагерная стена с башнями, а в ней – двое одинаковых ворот. – Кстати, куда мы, собственно, идём?
– Как куда? К здешнему воинскому командиру. Доложить о блеммиях, да и вообще мы должны перед ним объявиться…
– Это понятно, а кто здесь командир?
– Их тут два: Евтихий командует туземными конными лучниками, а Сабин – третьей алой дромедариев. Оба, кстати, терпеть не могут друг друга.
– Почему?
– Сабин – старый солдат, тридцать лет оттрубил в этих самых дромедариях, поднялся от рядового до префекта алы, а Евтихий – александрийский лавочник, должность купил ради почёта, сам и лука натянуть не может, и в седле еле держится. А при этом его часть выше по рангу, так что нам полагается идти именно к нему… Но ты меня отвлёк. Мы ещё о важном не договорили!
– Ты опять насчёт Ария и Никейского собора? – Маркиан вздохнул.
– Задумайся хоть самую малость, как один предмет может быть единосущен другому? Вот эта рука, – Фригерид помахал пятернёй перед носом Маркиана, – единосущна той руке?
– Ну да, – не очень уверенно сказал Маркиан. – Если не считать, что одна правая, другая левая.
Фригерид остановился посреди площади.
– Они подобосущны, балда! Не путай подобие с единством! Одна рука – одна сущность, две руки – две подобные сущности! И точно так же со Святой Троицей. Вот смотри, – Фригерид выставил три растопыренных пальца, – допустим, большой палец – это Бог-Отец…
– Не старайся, брат. Я всё равно не пойму. Идём, а?
– А если я скажу, что Бог совершил надо мной чудо? – серьёзно спросил Фригерид. – Тогда поймёшь? Признаешь, что моя вера правильная?
– Что за чудо? – заинтересовался Маркиан.
Они снова медленно двинулись к воротам.
– Это было ещё в Дакии. Отец мой умер, старший брат унаследовал усадьбу и всё имущество, а я пошёл наниматься к римлянам – прошёл слух, что вербовщики Стилихона набирают людей в Паннонии-Валерии. По дороге у меня были кое-какие приключения…
– Да, ты рассказывал.
– Короче, когда я добрался до Дуная, за мной гнался муж той дакийки с четырьмя братьями, гнались проигравшиеся в кости олухи с ярмарки в Аркидаве, гналось чуть не всё племя того сармата – хотя он первым меня оскорбил, первым достал меч, и все это видели, – и наконец, ростовщик Филофей устал ждать и заказал меня каким-то головорезам-скамарам. Время – начало весны, Дунай ещё подо льдом, но в трещинах и вот-вот вскроется, а я стою на берегу и уже слышу, как за мной скачут. И тогда я падаю на колени и молюсь: «Господи Иисусе Христе и Пресвятая Подобосущная Троица! Спаси и сохрани мя грешного, яко спас Израиль от фараона! Дай мне перейти реку, а врагам и гонителям моим не дай. И тогда, клянусь, до конца дней своих не возлягу с чужой женой, не возьму в долг без отдачи, не убью в пьяной драке ближнего своего и ни разу не сыграю в кости, даже честно. Во имя Отца чрез Сына во Святом Духе, аминь!» И что ты думаешь? Я перешёл Дунай, и сразу после меня лёд вскрылся. Эти уроды бесновались на том берегу, а я только хохотал и показывал им задницу…
– И ты с тех пор…
– Ни разу не сыграл в кости! – Фригерид истово прижал руку к сердцу. – Как Бог свят, ни разу! Даже честно. А с тобой, никейский еретик, такое случалось? Посылал тебе Господь чудеса? Согласен теперь, что именно моя вера правильна и богоугодна?
– Всё, брат, хватит. – Они подошли к мощным двубашенным воротам лагеря конных лучников. – Доставай подорожную.
Заспанный часовой впустил их, едва глянув на папирусы. Лагерь внутри не отличался от городских кварталов, разве только вместо отдельных домов вдоль улицы тянулись длинные казармы, но и они были разгорожены на семейные квартиры, мастерские и лавочки. Конные лучники стояли здесь много лет, воины жили семьями, и в свободное от караулов, тренировок и построений время зарабатывали кто чем мог. Как и в городе, над дверями тлели и коптили лампадки-обереги.
– Чем спорить о божественном, расскажи лучше о блеммиях, – сказал Маркиан. – Я как-то до сих пор не особо интересовался, ну кочевники и кочевники. Что это за народ?
– Кочевники, только на верблюдах, – неохотно ответил Фригерид, – Пасутся по суходолам Восточной пустыни, где растёт хоть какая-то трава. К концу лета обычно всю траву в низовьях выедают и передвигаются в горы у Красного моря – там немного влажнее. Но в горах места мало, корма хватает не всем. Слабые племена голодают, а сильные затевают набеги. Чаще всего мелкие. Наезжает шайка молодых парней на какую-нибудь деревню на самой окраине долины Нила, грабят, угоняют скот, портят девок, в тот же день возвращаются в пустыню. Их не догнать, ничего с ними не сделать – но с другой стороны, и вреда особого нет. Хуже, когда в дело вступают цари…
У принципия Маркиан и Фригерид свернули, обходя здание. Они направлялись к преторию – резиденции командира.
– Цари – люди довольно мирные, живут данью с караванов и изумрудных копей, – продолжал Фригерид. – Но представь: приходит к такому Исамни или Яхатеку какое-нибудь мелкое оголодалое племя и просит принять на службу. Временно, за еду. Царь отказать не может: нельзя обрекать соплеменников на голод, свои же осудят. А раз принял на службу, то надо и кормить, надо и эту самую службу давать. И хочешь не хочешь, а приходится воевать. А с кем? Если посмотреть на Исамни, у него есть выбор – с нами на севере или с нубадами на юге. А у Яхатека без вариантов: Египет – единственный сосед.
– Но у них же нет шансов против нас, – сказал Маркиан, поднимаясь на крыльцо претория. – Одна карательная экспедиция, хотя бы три-четыре алы – и конец этим царькам.
– И что? Царькам конец, а что делать с племенами? Всю пустыню ты не прочешешь. На следующий же год опять выдвинется какой-нибудь сильный вождь в цари. Ты знаешь, что Нижняя Нубия, где сейчас Исамни сидит, от первого порога до Такомпсо, была нашей? Сто лет назад Диоклетиан её уступил блеммиям. Так что не думай, что они слабы. И знаешь, я от Сабина слышал, что и верблюдов у них стало больше, чем лет тридцать назад, и ездят лучше, и стрел всё больше не с костяными, а с железными наконечниками… А что бывает после их набегов – ты сам видел на реке.
Через несколько пустых тёмных комнат и внутренний дворик они прошли в глубину претория. Сквозь занавеску столовой пробивался свет, слышались весёлые мужские голоса, звон посуды.
– А этот лавочник Евтихий, я смотрю, допоздна пирует, по-александрийски, – заметил Маркиан. Он откинул занавеску, шагнул в освещённую лампадами столовую, вытянулся во фрунт и отсалютовал: – Avete domini!
6
Весть о падении Города, а с ней и паника, расползалась по Лацию, Этрурии и Кампании. Крестьяне прятали хлеб и бежали кто в горы, кто под защиту ближайших городских стен. На заседаниях городских советов исступлённо спорили, что делать. Сдаваться на милость победителя? Скидываться на выкуп? Укреплять стены, изрядно обветшалые после многих веков мира, и вооружать граждан, давно отвыкших от оружия?
Маленький званый ужин был устроен по-египетски: общего стола не было, а перед каждой парой стоял свой маленький столик. Евтихий и его жена Лелия угощали Сабина и его жену Меланию. Вопреки тому, что Фригерид сказал об вражде Сабина и Евтихия, обе четы общались вполне по-приятельски. Возможно, причиной было выпитое вино. Ужин близился к концу, на столиках остались только кубки, десерты и закуски, и лица у всех были красные и весёлые. Пятый пирующий, незнакомый ни Маркиану, ни Фригериду, был средних лет египтянин в буром грубошёрстном плаще философа, с приятным лицом и аккуратной бородкой. На плече у него сидел белый попугай, и хозяин ласково подносил ему то финик, то изюмину, то медовое печенье.
Когда Маркиан представился и доложил о трупах на Ниле, Евтихий и Сабин озаботились: встали из-за столов и пошли поднимать свои части по тревоге. Неизвестно, что встревожило их больше: блеммии или нежданные люди дукса (уж не с проверкой ли?) Скорее второе, потому что ни один из командиров не пожелал взять Фригерида или Маркиана с собой.
– Угощайтесь, господа! Вы наверняка с дороги голодные! – лучась гостеприимством, воскликнул Евтихий. Тучный, дорого одетый, увешанный украшениями, он и впрямь выглядел как лавочник, принимающий богатых покупателей. – Лелия, позаботься о гостях! – И поспешно удалился, а за ним и Сабин со своей молчаливой, оробелой перед гостями женой.
Ярко накрашенная Лелия в китайском шёлковом платье, чёрном в розовых пионах, хлопнула жирными руками – зазвенели браслеты.
– Первые блюда дорогим гостям! – приказала она рабам. – Мои господа, вы знаете Олимпиодора из Фив? – указала она на философа с попугаем. – Прославленный человек почтил нас присутствием!