Официант отправился выполнять заказ.
— На ваш счет в Швейцарии я перечислил пятьсот тысяч долларов, — сказал Даниил, доставая из дорогого кожаного портфеля файл с документами. — Все, как договаривались.
Купцов медленно поставил на стол запотевший бокал с пивом.
— А ты не ошибся, Даниил? — спросил он голосом, напоминавшим кладбищенскую речь чиновника на похоронах его бывшего начальника. — Мы не так договаривались…
— То есть? — не понял Даниил. — Полмиллиона…
— Да, но в какой валюте?!
Хвостов нервно поерзал на пластиковом стуле.
— По-моему, о долларах шла речь…
— О евро, Даниил, о евро. Пятьсот тысяч евро. У меня еще склероза нет.
Хвостов понял, что спорить и что-то доказывать бессмысленно.
— Хорошо. Я перечислю разницу.
— Вот и хорошо. Тогда это маленькое недоразумение мы забудем. — Он отпил пива из высокого фирменного бокала. — Как твои страховые дела? Многих застраховал от укусов летающих крокодилов?
— Сейчас больше страхуются от похищения инопланетянами, — принял его тон Даниил, довольный, что неудачная попытка надуть «благодетеля» не вылезла боком. — Короче говоря, на бизнес не жалуюсь. А как ваши могильные делишки? Покойнички не досаждают?
— Лежат, болезные… Кстати, анекдот есть сразу про мои дела и про твои. Приходит баба в страховую компанию: «Мой муж застраховался в вашей страховой компании от смерти на пожаре и вчера умер… Вы выплатите страховку?» — «А он умер на пожаре?» — «Нет, он отравился… Но я собираюсь его кремировать…»
Даниил усмехнулся.
— Я бы, конечно, выплатил ей страховку…
— Но по своей схеме, не так ли?
— Естественно… Кстати, неплохая идея. Справочку от врача… От МЧС… И все в ажуре!
— Вот, елки-палки, — поднял брови Купцов. — Правильно говорят, что в каждой шутке есть доля… шутки. Дерзай. Да, а что с твоим папашей? Он ведь не успокаивается… К епископу одному ходил, который за кладбища отвечает в Патриархии. Глядишь, скоро круглые столы начнет собирать с участием попов, ксендзов, мулл и раввинов.
— И генералов, если на то пошло.
— И генералов, ты прав. Вставляет твой предок мне палки в колеса. И ведь не уберешь его никак — креатура самого мэра. Ты уж извини, что я так про твоего папашу, но достал он меня капитально. Людей моих потихоньку убирает…
— Руслан Альфонсович, с отцом у меня натянутые отношения. Только одно могу сказать — есть очень мало способов как-то повлиять на него. Он ни Бога, ни черта не боится, это во-первых, а во-вторых, за свои дурацкие принципы готов отдать жизнь.
Купцов покачал головой.
— И как только таких людей земля носит? Вот, говорят, что эта самая земля на таких держится. Так и отправлялись бы под землю… Так нет же, ходят и жить мешают… Знаю я, Даниил, что батька тебе самому, мягко скажем, крылышки подрезать может. Если, конечно, узнает, чем ты на самом деле в своей страховой конторе занимаешься…
— Убьет, — сказал Даниил и залпом допил текилу. — А может, и в прокуратуру сдаст. С него станется.
— И позора не побоится?
— Если побоится, то убьет. «Я тебя породил, я тебя и убью».
— Тарас Бульба хренов…
— Хуже, Руслан Альфонсович. Тарас Бульба хоть сам жил, как хотел. У него один принцип в жизни был, а у моего батьки вся жизнь — один принцип.
— Ох ты, сам придумал? — спросил удивленно Купцов.
— Да не помню… Может, и вычитал где-то. И вообще, если бы он на меня эту гребаную фирму не повесил, все было бы по-другому.
— Что «по-другому»? — прищурился Купцов. — Детишек в школе Гоголя заставлял бы читать? А эти детишки, повзрослев, смеялись бы и говорили, что за любовь и Родину не жалко продать. Потому что превыше всего — любовь.
— А другие умные детишки с ними бы соглашались, но добавляли: «к Родине». Любовь к Родине… Блин, ну не к бабе же, действительно, а, Руслан Альфонсович?
Купцов фыркнул:
— Уел, капитально уел! Молодцом. Я тоже книжки в детстве читал. Правильные книжки. Про Павлика Морозова и Зою Космодемьянскую. А также про Гулю Королеву и Фею Убивающего Домика. Гарри Поттер тогда еще не родился. А больше всего я любил страшные сказки. Про покойников.
— Это заметно, — подколол Хвостов.
— Знаешь, как чудесно, — послушаешь на ночь сказочку в пионерском лагере, а потом снится, что ты в глухую безлунную полночь разговариваешь с мертвецами на заброшенном кладбище, а их руки проходят сквозь рыхлую землю и тянутся к тебе! И нужно поочередно коснуться каждой полусгнившей руки…
— А зачем?
— А так просто. Скажем, поздороваться. Мы же, пионеры, люди вежливые… Короче говоря, разбегаемся. А папашу твоего придется напугать. Не бойся, не до смерти. Пока.
Даниил не знал, что сегодня же вечером ему предстоит встретиться с человеком, о котором столь угрожающе говорил «благодетель». Вообще, последние годы он виделся с отцом довольно редко и лишь по необходимости. Не то, чтобы они ссорились, просто жизненные ценности у каждого настолько отличались, что говорить им было попросту не о чем. Оба понимали это, и ни разу не делали попыток поговорить, что называется, по душам, подсознательно чувствуя, что ни к чему хорошему это не приведет. Тривиальную сентенцию о том, что в спорах рождается истина, ни один, ни другой не принимали. Даниил вообще спорить не любил, предпочитая плыть по течению, не делать резких движений и вообще беречь дыхание. Отец же исповедовал постулат, гласивший, что в спорах ничего, кроме драки, родиться не может.
Конечно, Матвей Хвостов не был столь прямолинеен, чтобы не понимать, в каком мире он живет. Он просто делал все возможное для того, чтобы коррелировать мир внешний и мир внутренний с целью нанести как можно меньший ущерб и тому и другому. Впрочем, о столь высоких материях он даже и не задумывался — у него это получалось само собой. Таким уж он был человеком. Родись он где-нибудь в Тибете, из него вышел бы идеальный лама; но он родился в России, воевал в Афганистане, жил в эпоху перестройки, и поэтому принцип ничегонеделания трансформировался у него в принцип адекватного ответа. Он не собирался подставлять правую щеку, когда бьют по левой; наоборот, он считал себя вправе защищать от ударов щеки ближних.
Даниил тоже был не из тех, кто стал бы терпеть обиду. Но он старался не доводить жизненные ситуации до кризиса и уж, конечно, не бросился бы на защиту влюбленной парочки, идиллию которой нарушили уличные хулиганы.
Вернувшись после беседы с Купцовым к себе в офис, Даниил решил несколько неотложных вопросов, подписал нужные бумаги и собрался было ехать в один из столичных клубов, где частенько отдыхал от «трудов праведных», когда в кармане зазвонил мобильник. С удивлением и даже некоторым страхом он услышал голос отца.
— Даня? Ты занят сегодня вечером?
Даниил замялся, но, поняв, что у отца что-то важное, ответил:
— Всегда к твоим услугам, папа.
— Отлично. В таком случае давай пересечемся где-нибудь. Разговор есть.
— Где и во сколько?
— Сейчас восемнадцать двадцать. Давай через полчаса на Покровском бульваре. Помнишь то кафе, которое маме нравилось? Подъезжай туда!
— Согласен. Тем более что мне близко, не придется в пробках торчать.
— И я там недалеко. Все, до встречи.
Кафе, в которое они когда-то любили приходить вчетвером — Даниил, отец с покойной матерью и Алла, — осталось таким же, каким и было в конце прошлого тысячелетия. С одной только разницей — матери уже не было в живых, Алла же… Для Даниила она тоже умерла. Но так же, как и в те годы, в этом небольшом подвальчике было прохладно, несмотря на июльскую жару. За стойкой о чем-то разговаривал с барменом какой-то богемного вида бородач; почти все столики были свободны. Даниил и Матвей Иванович подъехали минута в минуту и встретились на входе. Пожали друг другу руки и заняли угловой столик рядом с экзотическим деревом, витой ствол которого напоминал старую Останкинскую телебашню в миниатюре. В офисе у Даниила стояло точно такое же. Деревья были безумно дорогие — их специально выращивали, процесс занимал долгое время и требовал недюжинного терпения садоводов.
— Что будешь? — спросил Матвей Иванович. — Я так не прочь и поужинать.
— Заказывай на свой вкус, — ответил Хвостов-младший. — Я тоже голоден.
К столику подошел молодой официант, застыл, держа в руке блокнот и карандаш. Матвей Иванович заказал свои любимые котлеты по-киевски — кулинарных изысков он не приветствовал — и вопросительно посмотрел на сына.
— Я пить не буду, — сказал тот. — Сегодня сам за рулем.
— А за мной приедет водитель, так что позволю себе…
Официант отправился на кухню; старший Хвостов проследил за ним взглядом и сказал:
— Я про Катюшу хочу поговорить. Не нравится мне, как ее Алла воспитывает.
Даниил чуть было не уронил челюсть под стол. Он ожидал всего, но чтобы отец советовался с ним по поводу воспитания шестилетней крохи… Это был сюрприз. И, надо сказать, приятный — Даниил ожидал какой-нибудь разборки, связанной с его бизнесом. А то, не дай господь, отец узнал о его связях с Купцовым… Это была бы катастрофа. Отношения с заместителем мэра были такой же тайной, как принадлежность Штирлица к советской разведке. Так что беседа о педагогике была для Даниила наименьшим злом.
— Папа, и что же тебе не нравится? — спросил он, даже не пытаясь скрыть удивление. — Я с ней часто вижусь; по-моему, ребенок как ребенок. Да и что в шесть лет можно разглядеть?
— Все можно разглядеть. Да и, в конце концов, ты же у нас учителем хотел стать! Чего я тебе объясняю… В этом возрасте все основы закладываются…
— Папа, так что ж тебе конкретно не понравилось?
— Слушай. Идем мы с ней в прошлые выходные по городу, я ее мороженым хотел накормить. А возле той детской кафешки — полуподпольный зальчик типа видеосалона. Около него вечно пацанва тусуется, там, знаешь ли, есть отдельные кабинки и, наверное, из-под полы порнуху на просмотр выдают. Что странно — в Москве, считай, таких салонов давно нет, у всех видики, компьютеры, DVD-проигрыватели, а этот до сих пор работает, значит, кому-то зачем-то нужен. Ну, идем мы, смотрю — четыре пацана, лет по тринадцать-четырнадцать, пятого окружили и на него наезжают. Денег им, наверно, не хватало. А переулок пустой, только мы с Катей идем. Тут пацан ко мне рванулся, помощи хотел попросить. А его не пускают. Рот стали зажимать. Я-то им по барабану, пожилой человек, да еще с ребенком…