— Да, «попал» этот Данила-мастер крепко, — сказал директор, когда они уже подъезжали к зданию, в котором находился офис агентства.
Соколов внезапно хихикнул.
— Ты чего? — спросил Дорогин.
— Анекдот вспомнил. Новый русский на пикнике. Зовет «братка»: «Гриша, разведи костер!» Гриша подходит к костру: «Костер, в натуре ты попал!»
Дорогин расхохотался. Этого анекдота он не слышал.
В субботу ближе к вечеру Даниил не утерпел и позвонил «тете Ире», которую уже к тому времени успела дважды «отругать» «инспектор ЖЭСа» Ольга Шевчук. К его удивлению, ни один телефон — ни сотовый Ирины, ни домашний — не отвечал. Причем мобильник не был отключен и не сообщал милым, но безапелляционным женским голосом, что абонент посылает вас подальше, а просто издавал длинные гудки, будто его потеряли где-нибудь посреди заброшенного парка…
Десяток раз повторив вызов, Даниил скрипнул зубами и бросил трубку на диван. Настроение было такое, что впору живым ложиться в гроб. Он поднялся, подошел к бару, налил себе полный стакан текилы и в три глотка выпил. Отдышался, подождал, пока «самогонка из кактуса» достигнет дна желудка, и вышел во двор дачи. Несмотря на то что утром он звонил Ирине и все было в порядке, в сердце пробралось смутное беспокойство.
Это была не шикарная «фазенда» из тех, которые строили прежние «новые русские», ставшие потом олигархами или просто «состоятельными кротами», как называл их персонаж из мультфильма «Дюймовочка». Скорее это был большой, крепкий, надежный деревенский дом, расположенный в поселке по Минскому шоссе, правда двухэтажный, и начинка его была вполне современной, если не считать русской печи, которую, повинуясь заложенному в генах инстинкту (прадеды Хвостовых вышли из глухой сибирской деревни), он велел выложить в обширном холле. Печника нашел «с рекомендациями», и заплатил ему очень прилично, чтобы, не дай бог, не замуровал в печи бутылку, — Даниил слышал, что так печники мстят скупым хозяевам: тяга заставляет бутылку издавать зловещий вой.
Двор был засажен травой, и только к воротам вела выложенная бетонными плитами дорожка. Даниил прошел до калитки и вышел на улицу.
Начинало темнеть. Наступившая осень еще не тронула желтизной листья огромной старой березы, росшей около забора, но было прохладно. Из трубы дома напротив вился дымок — хозяин, известный рок-музыкант, топил камин. Как ни странно, машин около дома не было — в субботу чаще всего у хозяина была куча гостей.
Даниил подышал полной грудью и собрался пройтись до околицы, где начинался лес, но тут в кармане куртки зазвонил мобильный телефон, номер которого знали лишь несколько человек — отец, Алла, Катя, которая уже умела пользоваться связью, и две женщины, с которыми он давно поддерживал «отношения».
— Слушаю…
— Это я, Даниил, — послышался голос отца. — Думаю, нам надо поговорить. Не возражаешь, если я приеду?
— Приезжай, — со вздохом ответил Даниил, понимая, что разговора в любом случае не избежать. Так пусть он лучше состоится здесь, в лесу, чем в каменном городе, который последнее время все больше давил на него.
— Жди, — сказал отец и отключился.
«Волга», на которой приехал Матвей Иванович, была служебной, но за рулем сидел он сам.
— Свою в автосервисе оставил, — пояснил он. — Сцепление барахлит. Ну, пошли, что ли…
В ожидании отца Даниил разжег камин — сооружение того же печника. Камин был небольшим и предназначался не для обогрева, как и русская печь, — в доме стоял газовый котел. Подождав, пока отец усядется в кресло, Даниил спросил:
— Заночуешь, папа?
— Возможно, — кивнул Матвей Иванович.
— Тогда я что-то типа ужина соображу…
На столике появилась бутылка текилы, хрустальные стопки и немудреная закуска. Даниил принес антикварные серебряные вилки и тарелки с вензелем Екатерины Второй, купленные им за бешеные деньги на аукционе в прошлом году. Этого «богатства» Матвей Иванович еще не видел.
— По-царски живешь, — подколол он сына. — С этих тарелок небось сам Потемкин едал.
— А-а, — махнул рукой Даниил, — не бьются — и ладно…
Матвей Иванович усмехнулся:
— Так ты только из таких соображений императорское серебро покупаешь?
Даниил ответил смущенной улыбкой и промолчал.
— Ну, давай за то, чтобы Катенька нашлась, — поднял рюмку Матвей Иванович. — Дай Господь, чтобы вернулась к нам живая и здоровая.
— С ней все будет хорошо, отец, я чувствую, — заверил его Даниил, и они, чокнувшись, выпили.
Отец и сын долго молчали, глядя в пламя камина. Матвей Иванович встал, подбросил в огонь березовое полено и сказал:
— У меня был разговор с Купцовым…
И снова замолчал.
— И… что? — наконец спросил Даниил.
— Откровенный был разговор. Расставили точки над «i». Он предложил дать денег на выкуп Кати, если я уйду с должности.
Больше всего на свете Матвею Ивановичу не хотелось хитрить с сыном; он намеревался прямо выложить все как есть — и то, что он знает про махинации Даниила, и то, что уверен: Катю похитил именно Купцов… Но состоявшийся несколько часов назад разговор с Мариной заставил его отказаться от этого намерения. Она, профессиональный психолог, настаивала на том, чтобы профессиональный разведчик — правда, несколько иного профиля, чем ученики спецшкол КГБ, — прощупал сына, а не лез в лобовую атаку, после чего Даниил, естественно, запрется во всем. Матвей Иванович согласился и теперь ходил вокруг да около, презирая самого себя за эту, как он считал, нечестную игру с собственным сыном. В разведке он привык пробираться по крутым горным тропинкам, рискуя каждую минуту собственной жизнью, и, если нужно было допросить захваченного врага, не церемонился. Здесь же…
В мирной жизни почти все происходит постепенно. Даже смерть, в отличие от мгновенной гибели в бою от пули, попавшей в сердце, приходит не сразу, а медленно и печально, сняв в прихожей башмаки, оставив у вешалки сверкающую косу и принося соболезнования родственникам будущего покойника. Но иногда даже самая мирная жизнь самого невоенного человека в самый неподходящий момент взрывается, подобно брошенной малолетним хулиганом под ноги случайному прохожему петарде. Именно так произошло и с Даниилом, который сидел рядом с отцом и размышлял о сволочной судьбе, заставившей кого-то выбрать на такую должность его родного отца. Если бы он знал, кто это сделал, он проклял бы его от всей души…
— Что ты собираешься делать, отец? — спросил Даниил, закуривая сигарету.
Матвей Иванович заметил, что у сына слегка трясутся руки.
— А что мне остается? — устало произнес Хвостов. — Ты напортачил где-то, а отвечать пришлось всем нам.
— Не стоило тебе сбивать меня с пути, — сделал опасный выпад Даниил.
Выпад достиг цели. Противник пошатнулся, но шпагу не выпустил.
— А я тебя заставлял? Не заставлял ведь, согласись.
— Я послушный сын… — сделал Даниил шаг назад и тут же ударил снова: — Но ты ведь знал, к чему у меня душа лежала.
— Если бы она у тебя действительно к филологии лежала, ты бы никогда с пути не свернул, — парировал отец. — Но я тебя оправдываю. Тогда время было такое, что выбирать не приходилось. И ты посчитал, что быть нищим филологом — хуже, чем богатым бизнесменом.
— Все так, — опустил шпагу Даниил. — Мне тебя винить не приходится. Но получилось так, как получилось. История не знает сослагательного наклонения. А Купцов и со мной говорил. Признайся честно, ты думаешь, что это он… с Катей…
— Да.
Снова повисло молчание.
— Ее ищут, сынок, очень упорно ищут. Но, видать, так спрятали, что… Короче говоря, что бы ни было, в понедельник я пишу заявление об уходе. Можешь сообщить этим… что деньги будут. Ты уже знаешь, куда и кому их передать?
— Пока нет… Они сказали, что, когда будут деньги, тогда и разговор будет. Звонят мне каждый день…
— Понятно… Выиграл, значит, Купцов эту партию. Но ведь матч еще не окончен!
Матвей Иванович налил обоим текилы и сказал:
— Я сейчас длинный тост произнесу. Это даже не тост, а история целая. Ты уж выслушай, не обессудь…
— Выслушаю, отец. Только давай выпьем сначала, а потом ты историю расскажешь.
Они выпили, и Матвей Иванович вновь перенесся в горы Афганистана, на окраину крохотного аула, где, по данным агентуры, скрывался известный полевой командир Масуд.
— В восемьдесят седьмом году нашу дивизию перебросили под Кандагар, в самое пекло. Тогда же знаешь, как было: днем афганцы в царандое ходят (это у них милиция так называлась, которая типа нам помогала), а ночью — чалму на голову и «Аллах акбар!». Где тут отличишь своего от чужого? Строго говоря, «своих» там мало было. В основном жители городов, те, кого новая власть пригрела. А горцы… Они нас ненавидели. Причем совсем по-восточному ненавидели — днем он тебе кланяется, а ночью пулю в спину пускает… Наша разведрота стояла в небольшом городке, я даже не помню уж, как он назывался на пушту, а в переводе это звучало как «Большой арык». И вот повадились в этом городке по ночам наших солдат красть. Несколько патрульных и часовых вот так забрали, кое-кого убили. Ну, само собой, у нас среди афганцев агентура была — в основном среди узбеков и таджиков, пуштуны слишком гордый народ, чтобы на своих стучать. Сообщили, что всем заправляет некий Масуд, человек в прошлом известный, но на год-два куда-то исчезнувший. Говорили даже, что убили его. Но — нет, ранен был, в Пакистане отлежался и назад вернулся. Банды у него большой не было, человек тридцать всего, зато население его полностью поддерживало. Очень авторитетный командир был.
Нам дали задание его захватить. Можно было, конечно, аул сравнять с землей ракетами, но командование женщин и детей не хотело уничтожать. Все-таки тогда уже Горбачев был у власти, и такие операции почти не проводились. Нас было около сотни человек; к селу подобрались, как нам казалось, незаметно. С нами шел проводник из местных, его семья была в заложниках. Наше начальство его предупредило: не найдем Масуда — больше их не увидишь. Удивились, что караулов не выставлено, — не в обычае душманов так поступать. Окружили село. Проводник показал, в каком доме скрывался Масуд… Не было Масуда в доме. Был парнишка лет четырнадцати и старик. Не успели уйти. Или не захотели — там