Доктор ударил себя рукой по лбу, потом дважды стукнул в крышу кареты — знак, чтобы Хесус остановился. Затем потянулся прямо через меня к дверце, открыл ее и приказал:
— Вылезай! — И, заметив мой недоуменный взгляд, повторил: — Вылезай, я тебе говорю!
— Но, сеньор, это же нелепо! — вскричал я.
— Как и почти все остальное, — спокойно ответил доктор. — Как раз тебе будет о чем размышлять по дороге в Севилью. Вылезай! Тебе необходимо проветрить мозги.
В голове мелькнула мысль, а не предпринять ли мне немного более радикальные меры, но в это время я услышал голос Хесуса:
— Давай, приятель, ты слышал, что сказал сеньор доктор!
Двое против одного — это многовато, поэтому я молча вылез из кареты и долго глядел, как она удаляется от меня. Не стану описывать здесь мысли, которые роились у меня в голове. Да и мыслями их назвать трудно…
Неожиданно, где-то в пятидесяти метрах от меня, карета остановилась, Хесус слез с облучка и направился ко мне, держа в руках палку.
Неужели дошло до этого? Я осмотрелся по сторонам и увидел у правой ноги увесистый камень. При необходимости он мог бы сослужить мне службу. Но пока не стоило торопиться. Приблизившись, Хесус протянул мне палку, помахал ею и прокричал:
— Это тебе.
В каком смысле? Я подождал, чтобы Хесус подошел ближе. Остановившись в двух-трех метрах от меня, Хесус вновь протянул мне палку и сказал:
— Доктор послал меня дать тебе палку. Может понадобиться.
Потом он повернулся и бегом вернулся к карете. Спустя некоторое время она исчезла в ночи, слышался лишь стук колес и топот копыт. Ночью дороги безлюдны, и звуки долго не смолкают в тишине. Вдоль дороги шумели деревья. Луна, достигшая второй четверти, достаточно ярко освещала ее, но лес с двух сторон тонул во мраке. Я снова задумался о том недоразумении, о так называемом «духе». Я представил себе, как он носится над темными кронами и глядит мне в спину. Мне вдруг показалось, что сзади кто-то есть. Вдали еще слышался стук колес, но звук становился все слабее, все тише. Да, теперь я мог поклясться, что у меня за спиной кто-то есть. Я изо всех сил сжал палку в руках и резко обернулся. Сердце подскочило к горлу. Но, разумеется, позади никого не было. Никого и ничего. Однако глубоко в мозгу уже поселился страх. Я знал, что за поворотом лес кончается и начинаются голые холмы. Я закурил сигариллу. Ее треск раздался в ночи, подобно выстрелу мушкета, который когда-то появился в Испании и по сей день не вышел из моды. С кончика сигариллы во все стороны полетели искры. Я чувствовал, что ко мне возвращается спокойствие, и с каждым шагом я становлюсь более уверенным. Суеверие — это настолько смешно! «Ты дурак, Гимараеш!» — подумал я. Вроде бы врачеватель, просвещенный медик, а где-то глубоко в твоем мозгу дремлет самое темное суеверие. Сигарилла вновь выстрелила, словно подтверждая мои мысли. Я почувствовал, как становится легко на так называемой «душе», как все телесные соки растекаются по своим местам и равномерно курсируют по отведенному им руслу. «Ты не должен ничего страшиться — это самое важное в жизни, — сказал я себе. — Нигде никого нет, это твои страхи тебя пугают. Жизнь спокойно идет своим чередом, и если ты не станешь нарушать ее ход и случайно не отклонишься в сторону в ненужном месте и в ненужное время, то с тобой ничего не случится. Такое происходит очень редко, но тебя постоянно мучают страхи и сомнения. Страхи сковали тебя, словно кокон».
Ты кокон этот разорви.
И перед светом той любви
Страх твой исчезнет навсегда,
Как быстротечная вода.
А, Пелетье? Интересно, с ним когда-нибудь происходило такое?.. Мне что-то не верится. Подобные вещи происходят только с глупцами, которые не умеют держать язык за зубами.
Я посмотрел вверх. Днем небо обманчиво, а ночью оно выглядит бездонным, безбрежным, высоким и очень далеким, пустым и необъятным. Это из-за бесчисленных звезд, разбросанных на черном бархате. Интересно, во сколько раз путь до самой близкой звезды длиннее пути до Севильи? Я попытался себе представить какого-нибудь путника, которому надо попасть, скажем, на Андромеду. Это несколько приободрило меня, потому что мое положение, по сравнению с ним, было намного благоприятнее. Даже очень неплохим. А что бы я сделал, окажись я на его месте? Как бы поступил, если бы мне сказали: «Гимараеш, вот тебе еда, вода, все необходимое, и ты должен отправиться, скажем, на Андромеду?» И если бы у меня не было выбора? Мне кажется, я бы впал в отчаяние. Может быть, просто лег бы у дороги и стал ждать смерти. Или, возможно, пошел бы скитаться по бесконечным дорогам, подобно Вечному жиду. Какая нелепая судьба у Вечного жида! Я только сейчас вдруг задумался над этим. И все паломники, которые каждый год тащатся по дорогам в Иерусалим или другие места, — что это за люди? Или наоборот, подобно отцу Хесуса… Но они хорошо знают, насколько длинен путь от Испании — он может занять у них около двух лет. Кроме того, по всему видно, что им интересно знакомиться с миром. Бредут себе два года — из города в город, из страны в страну, а потом всю жизнь рассказывают об этом. Но мне такое не было бы интересно. По сравнению с ними у меня положение лучше. Что уж тогда говорить о Васко да Герейре? Он путешествовал не два, а три года, причем окруженный со всех сторон водой, — однообразный голубой океан, где и увидеть-то нечего, кроме бескрайней водной глади или, скажем, волн, готовых поглотить тебя в любую минуту. Страшно и уныло! А когда вернулся, напоролся на ржавый гвоздь и умер. По сравнению с ним мое положение, вне всякого сомнения, намного лучше. Васко да Герейра как раз собирался жениться перед тем, как умереть. Он несколько лет встречался с одной девицей, но все откладывал свадьбу. Я часто говорил ему: «Васко, хватит уже водить девушку за нос. Женись на ней!» А он отвечал: «Ну да, только деньги мои будет расходовать. Жена, детишки сопливые пойдут — это же какие расходы!» Но под конец сдался: «Вот заработаю немного денег, вернусь из этого плавания, тогда и женюсь!» Я предупреждал его, что девица может отказаться ждать еще два года, пока он будет плавать, и, помнится, мы с ним много тогда спорили по этому поводу — будет она его ждать или нет. А он от этого гвоздя взял да и умер.
Девица вышла замуж за другого. И теперь у нее жена, дети… Тьфу, муж, дети… Ага, эта темная полоса внизу, наверное, Гвадалквивир.
Я поднял камень и швырнул его в ту сторону. Уже было подумал, что не попал, но потом услышал всплеск. Ничего не скажешь — глубокая река. Невозможно ни с чем спутать. Одним словом — Гвадалквивир!
А эта палка только путается у меня в ногах. Вот и сейчас — чуть было не упал. Я так разозлился, что возникло непреодолимое желание и ее бросить вслед за камнем. Но я сдержался.
Urbi et Orbi.
А у той девушки, помимо всего прочего, было особенное имя — Хуана. Я вдруг задумался, какими разными сотворила природа мужчин и женщин! (Здесь нужно кое-что разъяснить читателю. Конечно, дорога в Севилью не столь длинна, как в Иерусалим, но и короткой ее не назовешь. Поэтому времени поразмышлять у меня было достаточно. Скорее, даже не размышлять, а просто перебирать в уме разные вещи, о которых в другое время я бы даже не вспомнил, так как они, по-моему, гроша ломаного не стоят). Женщина и статью поменьше, и вообще другая. Вот, например, смогла бы она построить дворец Эскориал? Я сильно сомневаюсь. Я попытался было представить себе, как группа женщин таскает огромные камни, необходимые для строительства дворца, и у меня ничего не вышло. Не потому, что у меня какое-то особое мнение об Эскориале. Напротив, я уже упоминал, что считаю его самым уродливым зданием на свете. Или, по крайней мере, самым уродливым большим зданием. Но все равно, я не вижу, как женщина могла бы соорудить самое большое уродливое здание на свете. Если бы природа состояла только из женщин, то таких зданий просто бы не было. А что это значит? А это значит Urbi et Orbi, Святой отец. Римлянин Эпиктет, «L'Amour des amours»… Интересно, мог бы Магеллан быть женщиной? И вообще, человеческая самка смогла бы открыть Америку? Что общего у нее с мореплаванием, с океанами? Конечно, женщина тебе скажет, что все, о чем ты говоришь, это абсолютные глупости. Как ты можешь заставить ее подняться на вонючую, качающуюся палубу и отправиться «вперед к закату», как любил говорить Васко да Герейра? Ничего у тебя не выйдет! Васко даже попытался посвятить этому (то бишь мореплаванию) стихотворение. На это его вдохновила поэма Лопе. Произошло это в таверне дона Педро «Три жеребца», что на площади Сан-Франциско. Но Васко смог придумать только две строчки, вернее, полторы…
Плывем мы к солнцу дальнему по морю незнакомому,
И золото добудем…
Больше он не смог осилить. Я сказал ему тогда: «Васко, это не для тебя, не мучайся!» А он пыжился, пыжился, из кожи вон лез, а потом разозлился, да как заорет: «Твою мать! Эти поэты — полные идиоты!» А у меня зашумело в голове от выпитого хереса, и я стал с ним спорить, рассказывать о Пелетье дю Мане. И меня во второй раз вышвырнули из таверны, причем не Васко, а сам дон Педро. Должен вам сказать, что Педро — здоровенный, как скала. Он одной рукой мог бы поднять три лошади. «Я, — кричит, — не желаю слушать про разных там французских псов». «А мне что до этого, — кричу я ему в ответ. — Я Гимараеш, португалец из Португалии, самой прекрасной страны на свете» (я, как уже сказал, был немного не в себе). «А я, — заявляет мне Педро, — и португальских псов не хочу здесь видеть». Вот так-то.
Нет, я не думаю, что женщины способны открыть Америку. «Женщина, — говорил Пелетье дю Ман, — любит домашний очаг». Удивителен этот Пелетье дю Ман. Но в таком случае они не могли бы открыть и табак. Эта мысль настолько меня озадачила, что я даже остановился. Закурил сигариллу. Потом продолжил дальше. «Как хитро она распорядилась, эта природа, — думал я. — Создала и мужчин, и женщин. Если бы она создала кого-то одного, мир был бы совсем другим…»