ьше. Моралисты утверждают…
— Я к ним не принадлежу, сеньор, — заметил Сервантес.
— Моралисты утверждают, — продолжал доктор, укладывая свои вещи в сумку, — что нужно менять людей вместо того, чтобы менять обстоятельства. Людей изменить невозможно, а вот обстоятельства — совсем другое дело. Впрочем, наш друг Фичино из Италии настаивает, что и людей можно изменить. Путем образования, говорит он. Кто знает… Может быть. Во всяком случае, обстоятельства — можно. Оставь в покое людей и попытайся изменить обстоятельства. И это действительно получится. Итак, Сервантес, до завтра. Смотри, не выплюнь шарик.
— Спасибо, доктор, — сказал Сервантес и поднялся с топчана, на котором сидел. — Я буду стараться.
Так закончилось наше первое посещение Сервантеса.
Выходя, я увидел Ринкона среди людей в коридоре и подошел к нему.
— Что ты тут делаешь? — изумленно спросил я. В первый момент я было подумал, что его посадили в тюрьму.
— У меня здесь друзья, — ответил он. — Время от времени я прихожу с ними повидаться.
— А-а, — протянул я и, махнув рукой, заторопился к доктору, который не заметил, что я отстал, и теперь искал меня, недоуменно оглядываясь по сторонам.
— Куда ты делся? — удивленно спросил он. — Я решил, что с тобой что-то случилось.
— Я увидел Ринкона, — сообщил я доктору.
— Как? Ринкон здесь? — удивился доктор.
— Пришел к кому-то на свидание, — пояснил я.
— Ах, вот как, — кивнул доктор.
На следующий день мы снова пришли к Сервантесу, чтобы сменить ему табачный шарик. А на третий день его освободили. Зуб у него перестал болеть, он ощущал лишь легкое онемение, особенно когда ел. Но доктор сказал, что с течением времени и это должно пройти. После выхода из тюрьмы Сервантес пришел к доктору, и мы втроем отправились в таверну «Три жеребца», чтобы пропустить по стаканчику хереса. Семья Сервантеса больше здесь не жила, она переселилась в Мадрид. Здесь оставались только его дальние родственники, жившие на улице Ферия. Он собирался потом зайти к ним, после чего уехать в Мадрид или, быть может, в Барселону — еще не решил. «Я решу по дороге», — сказал он нам. Мы немного посидели в таверне, поговорили, а потом расстались. Он направился на улицу Ферия, а мы — обратно на улицу Сьерпес. Сервантес был в хорошем настроении, его, как нетрудно догадаться, переполняла радость. «Я снова свободен, — заявил он. — Свобода все-таки — великое дело».
Мне нравится, когда у людей хорошее настроение. Радостные люди светятся надеждой, жизнелюбием. Они светятся свободой. Доктор почти никогда не бывает таким — не знаю почему, но он всегда слегка раздражен. Да, он любит жизнь, но как-то по-своему, на собственный лад.
— Я расскажу о вас уже в следующем моем произведении, сеньор! Непременно! — выкрикнул Сервантес, отойдя от нас шагов на десять и подняв на прощание руку. — Я уже придумал рассказ о двух собаках, получится очень хорошо. Ждите.
— Хорошо. Спасибо большое, — ответил доктор с какими-то особыми нотами в голосе.
Сервантес развернулся и быстрыми шагами пошел дальше по улице. За спиной у него покачивался большой мешок.
— Может быть, вторая собака — это ты, — обратился ко мне доктор.
— Я ничего не имею против, — сказал я, хотя меня несколько задело его замечание. — Я люблю собак. В детстве я рос вместе с ними. Отец держал во дворе двух собак, а в нашем саду в Рохасе…
— Да, да, хорошо, — отмахнулся доктор. — Иди вперед, а то путаешься под ногами.
Мы пошли дальше.
15. ПРОТИВ ЛИХОРАДКИ ПРИ ПРОСТУДЕ И ДЛЯ УСИЛЕНИЯ ТВОРЧЕСКИХ СИЛ
Когда мы пришли к иезуиту отцу Луису дель Алькасару, перед нами предстала удивительная картина. Лихорадка у него никак не проходила, но, как читатель сам сможет убедиться, по странным причинам. Мы застали его дрожащим как осиновый лист. Зубы его выбивали дробь, но при этом он сидел в кровати в одной нижней рубахе. В руке падре держал перо, на коленях — лист бумаги, на столике перед ним стояла чернильница, рядом лежала открытая Библия. К его голове со вчерашнего дня все еще был привязан табачный лист, а сам он был весь забрызган чернилами. И все вокруг было забрызгано чернилами — рубашка, одеяло, борода, шея, листы бумаги, даже страницы Библии. Рука его сильно дрожала. Возможно, этим объяснялось, почему все буквы напоминали огромные кривые закорючки.
В первый момент мы с доктором Монардесом буквально остолбенели, настолько нас поразил вид святого отца. Он поздоровался с нами кивком головы, продолжая сильно дрожать.
— Что с вами, падре? — спросил доктор Монардес. — Лихорадка, по-видимому, усилилась?
Это было заметно невооруженным глазом, но ответ святого отца оказался несколько неожиданным.
— Эта лихорадка — дар Божий, сеньоры, — сказал он, и я должен отметить, что в его голосе звучал энтузиазм. — Благодаря ей, сегодня ночью меня посетили исключительные видения.
— Да, да, — ответил доктор Монардес и подал мне знак приготовить свежие листья.
— Нет, правда, — повторил святой отец. — Я увидел сцены из Апокалипсиса. Так ясно, как сейчас вижу вас.
— Вам нужно лечиться, падре, — сказал доктор.
— Какие точно сцены, святой отец? — спросил я.
— Я увидел двадцать четыре престола и старцев, сидящих на них, — ответил Луис дель Алькасар.
— Кого? — переспросил доктор, нагревавший табачные листья на жаровне.
— Старцев, — повторил святой отец. — От первого до последнего. Двадцать четыре старца.
— Ну надо же! — сказал я.
— Да. А из престолов вырывался свет, слышались голоса и выстрелы.
Доктор озабоченно положил руку на лоб падре и сказал:
— Лоб горячий. Лихорадка еще не отступила.
— Я видел семь светильников огненных, — продолжил святой отец, игнорируя доктора. Он обращался ко мне, явно чувствуя мой интерес. — А также книгу, запечатанную семью печатями.
— Какую книгу? — спросил я.
— Не знаю, — ответил падре. — На ней ничего не было написано. Но я видел печати. Особые красные печати.
— Восковые? — спросил я.
— Мне кажется, да, — кивнул отец дель Алькасар. — Я также видел, как сломали печати. Когда была сломана первая печать, появился всадник на белом коне и с луком в руке.
— Какие интересные видения, падре, — заметил доктор Монардес. — Сидите спокойно, мы поменяем вам повязку на голове.
Я развязал белый платок, завязанный у святого отца под подбородком — он придерживал на голове вчерашний табачный лист — после чего доктор осторожно накрыл его лысое темечко новым листом, нагретым на жаровне, а я вновь завязал платок.
— Сейчас ложитесь, святой отец, чтобы мы могли положить листья на грудь.
— Позднее я увидел и Смерть — всадника на бледном коне, — продолжил падре, укладываясь на спину. — Конь был пестрый, серый в белых пятнах. Это значит — бледный конь.
— А как выглядит Смерть, сеньор? — спросил я, накладывая листья ему на грудь.
— Как самый обычный всадник. Ничем не отличается от первого всадника.
— С человеческой фигурой? — спросил я.
— Да, с человеческой фигурой. Он появляется после того, как будет сломана четвертая печать.
— Но, падре, все это уже описано в Апокалипсисе, — заметил доктор Монардес, и в его голосе явно прозвучал скепсис.
— Да, это так, — согласился святой отец. — Но совсем другое — увидеть все собственными глазами. Своим внутренним взором, — уточнил он.
— А что еще вы смогли увидеть, падре? — продолжал я расспрашивать. — Я не читал Апокалипсис. То есть, читал, но не помню хорошо.
— Я увидел, что после того, как была сломана пятая печать, из-под алтаря появились души умерших во имя веры в Господа, и как они призывали к отмщению.
— К отмщению? — переспросил доктор. Святой отец энергично кивнул. При этом он продолжал сильно дрожать. — Надо же, как типично! — отметил доктор Монардес.
— Это все, что я смог увидеть. Но важнее то, что, как я думаю, мне открылись некоторые тайны Апокалипсиса. Да в сущности, я в этом нисколько не сомневаюсь. Я абсолютно уверен, что, начиная с первой и до одиннадцатой главы, речь идет об отрицании иудаизма, наказании евреев и разрушении Иерусалима. Именно это я и хочу сейчас описать. С Божьей помощью передо мной откроется тайный смысл Откровения.
— Падре, — сказал доктор Монардес. — Завтра я снова зайду к вам. Но если лихорадка усилится, пошлите кого-нибудь за мной раньше. Не раздумывайте и не ждите!
Святой отец согласился, и мы с доктором ушли. Доктор выглядел озабоченным.
— Лихорадка у него не проходит, — сказал он задумчиво. — Уже должны были появиться признаки улучшения, но их нет.
Однако все его опасения развеялись на следующий день. Впрочем, это был день, когда освободили Сервантеса. Расставшись с ним, мы вновь пошли к отцу Луису дель Алькасару.
— Мне были новые видения! — сообщил он, когда мы вошли. — Думаю, теперь все прояснилось.
Сцена, которую мы застали, не особо отличалась от вчерашней, если не считать, что лихорадка несколько поутихла, но чернильных пятен и бумажных листов стало еще больше.
«Интересно, что значит быть таким человеком?» — подумал я. На секунду я даже испытал легкий испуг.
Доктор снова положил руку на лоб священника, но на этот раз остался доволен.
— Мне кажется, что телесная температура пришла в норму, — отметил он. — Хотя, по всему видно, вас еще трясет, святой отец.
— Да, — подтвердил дель Алькасар. — Но я благодарен этой болезни, сеньоры. Какие видения! Четыре ангела с четырех концов света, — он обратился ко мне. — Я видел и пятого, как он поднимается на востоке, держа в руках Божью печать.
— А как выглядела эта печать? — поинтересовался я.
— Обычная красная печать, — ответил святой отец. — Только больших размеров.
— Насколько большая? — спросил я. — Такая? — и показал руками что-то наподобие среднего калача. Во всяком случае, я так себе ее представлял.
— Нет, думаю, что больше, — ответил священник.