Да, на этот раз я и вправду свалял дурака. Не думаю, что когда-либо я столь сильно рисковал потерять место у доктора. Даже когда сгорел хлев, мое положение не было таким шатким. Кроме того, я чувствовал себя в некотором роде предателем. При первой же серьезной опасности я фактически оставил доктора. Я не сумел заставить себя войти в больницу. То, что мне рассказывали о ней, не могло мне нравиться. Я вообще удивляюсь, как там выдерживали доктора Гомес и Леон, проводя дни напролет среди воплей и стонов. Конечно, больным дают обезболивающие, но все же…
Я принялся мерить шагами улицу, голова была абсолютно пустой, а точнее, полной хаотичных мыслей, которые никак не могли выстроиться в какую-нибудь логическую цепочку. Я просто покорно ждал, чтобы все как-то решилось само собой.
Доктор пробыл в больнице долго, необыкновенно долго. Наконец он появился и сел в карету. Я тоже сел. Карета тронулась с места. Доктор молчал. Он вел себя так, будто ничего не случилось, но я инстинктивно чувствовал, что что-то изменилось. Я рассчитывал, что с течением времени и это пройдет, как все остальное. К счастью, мне был дан шанс сохранить свое место. На следующий день мы снова поехали в больницу, но на этот раз доктор не пригласил меня войти. Он вошел во двор, а я остался снаружи. Если бы он меня позвал, я бы вошел. Но он этого не сделал.
— Ну что ж, сеньор, вы, кажется, спасли свою шкуру! — сказал Хесус, противно хихикая.
На этот раз, после больницы, доктор все же говорил со мной о вчерашнем случае, пока мы ехали в карете. Когда он умолкал, воцарялось тягостное молчание. Во всяком случае, я чувствовал себя неловко. Мне очень хотелось спросить, что там происходит внутри, но я не смел. Я отлично представлял себе, что он мне ответит.
Доктор сильно закашлялся, я протянул ему платок, но он, покачав головой, достал свой и сплюнул в него. Потом, прочистив горло, сказал:
— Для того, чтобы стать врачом, нужно иметь волю, дружок. В принципе, волю нужно проявлять во всем, если ты действительно собрался чем-то серьезно заниматься, если твой выбор окончательный. Иначе ты ничем не будешь отличаться от толпы, которая мечется туда-сюда, ничего не доводя до конца и ничего не достигая в жизни, конечно, если только ты не выходец из богатого или аристократического рода. У них тоже полно таких ничтожеств. Все в их жизни — дело случая, и они сами полностью зависят от него.
— Я очень сожалею, сеньор, — выдавил я из себя, — но эта болезнь вызывает у меня в душе ужас, который сильней меня. Но в следующий раз я войду внутрь вместе с вами, обещаю.
— В этом нет необходимости, — ответил доктор к моему большому облегчению. — В конце концов, ты от этого ничего не выиграешь. Я получу здесь пятьдесят тысяч мараведи, Гомес и Леон получат намного больше, а ты ничего не получишь. Зачем тебе рисковать. Я не такой человек, чтобы требовать от тебя этого. Но ты должен знать, что, если хочешь стать врачом, если хочешь серьезно заниматься этой профессией, тебе понадобится сила воли. Не только знания, но и железная воля. Если не для этого случая, то для другого. И так во всем. Одни утверждают, что люди по природе своей добры, другие — что они злы. И те, и другие ошибаются. Люди просто могут быть всякими. Одни — скорее добры, другие — скорее злы. Так вот и ты — скорее медик, чем что-либо другое. Но чтобы стать им вполне, нужна воля. У большинства людей ее нет, вот они и мечутся туда-сюда, словно мусор в реке. Куда его забросит случай, туда и поплывет. У них нет воли быть добрыми или злыми, а может, они ее просто утрачивают с течением времени, — задумчиво дополнил доктор Монардес.
— Я привел тебе именно этот пример, потому что он наиболее частый. Но должен сказать, это касается всех профессий, если хочешь добиться успеха. Все неудачники похожи друг на друга: у них напрочь отсутствует сила воли. Разумеется, иногда и сама судьба, как это принято говорить, может повернуться против тебя или обстоятельства не сложатся в твою пользу, но это случается гораздо реже. Обычно все упирается в способности и силу воли. Воли, Гимараеш.
Его слова эхом отозвались в моей душе, словно под сводами пустой церкви, так выразился Пелетье. Они произвели на меня глубокое впечатление. Но несмотря на это, на следующий день я опять не вошел в больницу… поскольку хорошо запомнил слова о пятидесяти тысячах мараведи и о докторах Гомесе и Леоне. Так что…
Чтобы не занимать читателя этой темой, скажу только, что в больницу «Пять Христовых ран» я так и не вошел ни разу на протяжении всей эпидемии, которая сошла на нет с наступлением зимы. Пострадало очень много людей с той стороны реки и совсем немного — с этой. Ни я, ни доктор Монардес, ни Хесус со своей семьей не пострадали. Доктор Гомес и Леон остались живы. Из 120 врачей заболело и умерло только двое. Хесус снова вернулся в Триану, разумеется, с неохотой, ибо дом у Хереса был намного лучше его собственного. Отношение доктора ко мне осталось прежним. Вообще эпидемия чумы оказалась не так страшна, как я себе представлял. В отличие от прежних времен, сейчас мы располагали мощной дезинфицирующей силой табака. А это все меняет. Я даже выразил доктору свое удивление, почему Италия и Франция не хотят прибегнуть к этому чудодейственному лекарству.
— Я не знаю, почему так, — пожал плечами доктор. — Особенно Франция. Уже прошло много времени с тех пор, как Жан Нико из Лангедока завез туда табак из Испании, после того, как был в Испании послом.
— Он был послом в Португалии, сеньор. В Лиссабоне, — обронил я как бы невзначай, просто, чтобы уточнить.
— Жан Нико был послом в Испании, — повторил доктор. — О какой Португалии ты говоришь?
— Но сеньор, он был послом в Лиссабоне. А Лиссабон находится в Португалии, — продолжал настаивать я.
— Лиссабон находился в Португалии до того, как его захватил дюк де Альба. Сейчас он входит в состав Испании, — отрезал доктор.
По сути он был прав. Но не до конца. Поскольку Жан Нико был послом в Португалии до того, как ее завоевал дюк де Альба, что, впрочем, не принесло счастья дюку, так как он там и умер, в Лиссабоне… Но на этот раз я решил промолчать.
В общем, я могу сказать, что из всей истории с эпидемией чумы я сделал несколько выводов. Во-первых, я убедился, что табак — намного более сильное лекарство, чем я себе представлял. Во-вторых, при определенных обстоятельствах, которые выпадают на долю человека не так уж часто и обычно связаны с какими-то бедствиями, человек должен действовать решительно и быстро, чтобы извлечь для себя пользу на долгие годы вперед, а при обычных обстоятельствах такую пользу не извлечешь. И в-третьих, да, действительно нужно иметь волю — она значит намного больше, чем мы себе представляем. Другие выводы я забыл…
Между тем, графиня Бехар прислала доктору 600 дукатов за то, что он вылечил ее от мигрени. Она вычислила, что страдала от головной боли 24 года и определила ему по 25 дукатов за каждый год (по два дуката на месяц плюс один дукат сверху). Это было в четыре раза больше той суммы, которую он получил от управы за лечение больных во время чумной эпидемии. Надо сказать, что во время эпидемии мараведи обесценились, и 50 тысяч мараведи составляли теперь 150 дукатов, даже меньше. Однако городской совет платил только в мараведи. Дукатами расплачивались королевские служащие и торговцы. Разумеется, основные доходы в этот период доктор получил за окуривание города табачным дымом. Я не знаю точно, какой была сумма, но думаю, что немалой.
Получив подарок от графини (потому что это и вправду был подарок), доктор посвятил ей новое издание своей книги «Historia medicinal». На титульном листе так и было написано: «Посвящается графине Бехар», что очень забавляло доктора, так как он считал эту надпись одной из своих самых остроумных шуток. Время от времени он принимался беспричинно смеяться, и я точно знал, что в этот момент он думает о графине Бехар и о том, как он посвятил ей свою книгу. Я тоже считаю это отличной шуткой, которую не многие смогут оценить. «Исторической шуткой», как сказал бы Пелетье.
19. КОНЧИНА ДОКТОРА МОНАРДЕСА
Доктор слег. Он не вставал с постели день за днем, неделю за неделей, и ничего не мог делать самостоятельно. Он сильно страдал. В груди у него что-то хрипело и свистело, словно кузнечный мех, часто случались мучительные приступы сухого кашля, словно он хотел выкашлять свои легкие. Ему становилось все труднее дышать, воздуха не хватало, а глаза выпучились, как у рыбы, вытащенной на берег. Его дочери обычно заботились о нем днем, а ночью, когда их не было рядом, у его постели дежурил я и помогал чем мог. Но это вскоре изменилось. Трудно сказать, чего было больше от забот его дочерей — пользы или вреда. Они постоянно демонстрировали, что очень расстроены и едва сдерживают слезы, а это еще больше накаляло обстановку. Кроме того, долгие годы доктор жил один и успел свыкнуться с таким положением. Сейчас же постоянное чужое присутствие, как мне кажется, было для него, словно камень на шее. Излишняя заботливость дочерей и их несчастный вид тяготили и даже раздражали его. Некоторое время он терпел, но наконец сказал, разумеется, внимательно подбирая слова, что предпочитает остаться один. Так он, якобы, лучше себя чувствует, больше отдыхает, а они должны жить собственной жизнью, заботиться о своих семьях и тому подобное. Он не хочет быть им в тягость и ему достаточно знать, что я нахожусь в доме, и он может позвать меня, если понадобится. Они поняли, о чем речь, и стали приходить реже. Я регулярно входил к нему в комнату, но старался там не задерживаться, чтобы не докучать.
Сначала я полагал, что будет лучше, если он продолжит вдыхать табачный дым, разумеется, соблюдая строгий режим, скажем, утром на голодный желудок, чтобы увидеть, сможет ли табак победить воспаление в его теле. Однако доктор категорически отказался, сказав, что уже пробовал этот метод лечения, но ему стало хуже. После чего я сделал вывод, что он отравился табаком, ибо табак, как и любое другое лекарство, в больших количествах становится ядовитым и губительным. Тогда я предложил доктору принять слабительное, дабы очистить его тело от табака, как это положено делать при любом отравлении. Доктор, однако, был абсолютно уверен, что если мы сделаем нечто подобное, он умрет в тот же день. Я не знал, что еще можно сделать, кроме как применять холодные компрессы, днем поить чаем из целебных трав, а перед сном — горячим вином. Нужно также проветривать комнату и заставлять его принимать пищу, что он в последнее время категорически отказывался делать. Но все это не давало желаемого результата. Его осмотрели и другие севильские медики, пришел даже королевский лекарь доктор Бернард. Доктор Монардес категорически отказался выполнять предписания других врачей из Севильи, потому как утверждал, причем не без оснований, что они заинтересованы в его смерти и давно уже ждут не дождутся, чтобы его не стало и чтобы его клиентура перешла к ним. Однако пара п