– Сядь и сиди, – повторил я. – Дома будешь нюхать цветочки.
– Ты точно псих. Это всего лишь обычные… – Она насупилась, не смогла придумать название и окончательно разозлилась.
– Не лезь в то, чего не понимаешь, – отрезал я. – Послушай лучше, как птички поют.
– Не поют, а визжат. Не хочу я их слушать.
– Любишь ты спорить, – вздохнул я.
– Неправда, – возразила Анюта. – Я спорить не люблю. Я люблю, когда со мной соглашаются. Но ты, Луговой, не тот случай.
– А я вообще не в твоем вкусе, Соколова. И то, что мы побывали в одной постели и в одной берлоге, ни о чем не говорит.
– Верно. – Она посмотрела на меня с удивлением. – Ты правильно мыслишь, Луговой. Может, еду какую сообразишь?
– Иди пчелу поймай.
– Так мне нельзя туда. Там цветы, они кусаются.
– Тогда не ходи…
Вяло переругиваясь, мы пролежали минут пятнадцать, снова тронулись в путь. Мысли о еде и предстоящей ночевке на
открытом воздухе начинали нешуточно тяготить.
И все же был на свете Бог.
– На месте, Луговой, – хрипло провозгласила бледная личность, выступая из-за дерева.
Так и до инфаркта недолго! Но что-то подсказало: раз называют по имени, то стрелять будут не сразу. Анюта поперхнулась кислыми ягодами и чуть не опорожнила желудок. Я не сразу признал в бледной личности господина Раздаша. Он принял «грязевую ванну» и выглядел больным – мертвецки бледный, с потухшим взором, на лбу блестели бусинки пота, он хрипло кашлял в кулак.
– Сочувствую, Петр Афанасьевич, – выразил я участие. – Не ангина, не простуда, посерьезнее беда?
– В прошлом месяце переболел воспалением легких, – объяснил Раздаш. – Окрепнуть не успел, погнали на работу, ведь у нас, как всегда, нет заменимых… – И зашелся надрывным мокрым кашлем. – А сегодня несколько раз удачно искупался… Всё штатно, Луговой, не помру… Чертовски рады видеть вас живыми и здоровыми. Как проходит день?
– Вашими молитвами, Петр Афанасьевич. Активно отдыхаем, так сказать, бегаем трусцой и так далее.
– Да уж… – В хриплом голосе зазвучали одобрительные, даже где-то завистливые нотки. – Удачливая вы парочка. А у нас тут… в общем, вся партия бракованная. Уже и не рассчитывали встретить никого живого. Прошу, присоединяйтесь к нашему грустному сообществу. – Он жестом пригласил проследовать «за кустики». – Или у вас свои планы, господа? Просто мимо шли?
И вновь судьба свела уцелевших. Люди отдыхали. На них было жалко смотреть. Оборванные, грязные, с пустыми глазами – словно узники концлагеря, совершившие побег. Тропинина ранили в плечо – верхняя часть камуфляжной куртки была расстегнута, на перевязке, собранной по миру из нескольких маек, проступала кровь. Рука покоилась на ремне, переброшенном через ключицу.
– Вот, не уберегся… – перехватил он мой взгляд. Подвинулся, освобождая Анюте место на поваленном дереве, закусил губу от боли. – Мы почему-то сразу подумали, что это вы – хрустите, топаете, как у себя на даче… Но Петр Афанасьевич решил посидеть в засаде, убедиться…
– Дама в коллективе – это плюс, – осветилась расцарапанная физиономия Шаховского. – Материться, конечно, придется меньше, но все равно плюс… Как дела, мадемуазель?
– Да материтесь, чего там, – махнула рукой Анюта, присаживаясь на бревно. – Сама поматерюсь с вами. А что, мужчины, пожрать у вас не густо?
– Диета у нас, – неохотно отозвался Мальков. – Строгая.
– Друг дружку скоро жрать будем, – проворчал неудержимо превращающийся в Кащея Корович. – Вот сидим и гадаем, с кого начнем.
– Учтите, женское мясо пропитано желчью и в принципе несъедобно, – испугалась Анюта. – А уж мое наверняка. Вы что тут, подстрелить никого не можете?
– Я бы подстрелил, – подмигнул Анюте коротышка Степан, на левом ухе у которого запеклась кровь, а правый глаз оттенял огромный переливающийся синяк – неплохое, кстати, стилевое и цветовое решение. – Не косулю, так хоть сову или мышь. Но злые начальники считают, что стрелять в лесу нельзя. То ли духов переполошим, то ли упыри опять сбегутся…
– Так мышь или суслика можно и без стрельбы поймать, – сообщил седоватый Мальков, который, как ни странно, выглядел бодрее прочих. – Мой опыт бродяжничества недостаточно еще велик, чтобы оценить по достоинству мясо грызунов, но бывалый народ уверял, что мясо как мясо. Дело в том, насколько с душой мы его готовим. Важны и сопутствующие компоненты – например, майонез или простейший соевый соус…
– Какая удачная тема для разговора, Дмитрий Сергеевич, – похвалила Анюта. – Так притупляет чувство голода.
– О, вы запомнили, как меня зовут, милая дама, – расцвел польщенный Мальков.
– В этом нет ничего потрясающего. Моего отца тоже звали Дмитрий Сергеевич.
– Что с Людмилой? – хмуро глядя мне в глаза, спросил Тропинин.
– И Максимку что-то не видно, – простодушно брякнул карлик.
– Вы ни о чем не знаете?.. – споткнулась Анюта.
Мы рассказали, как спаслись и что было после. Тропинин молчал, но скулы побелели, кожа на лбу натянулась.
– Эх, Максимка, Максимка, – покачал головой Степан. – А ведь прилично бегал пацан.
Когда накинули сеть, Раздашу и Тропинину удалось увернуться, а уж пострелять из ПМ они были мастаки. Свалили пару демонов, нырнули в лес. Корович хвастался, как одним ударом отбил почки какому-то «ящеру», орущему с религиозным пылом, но абсолютному двоечнику в ратном деле. Шаховский похвалился, что отобрал у своего партнера по спаррингу автомат (и даже показал его), воспользоваться, правда, не успел, потому что времени не было, нужно было срочно бежать, а не играть в «железного Арнольда», десятками валящего злодеев. «Начинающий» бомж Мальков особой доблести в сражении не проявил, но, судя по тому, что остался жив, бежал наравне со всеми. У Степана были сложности с ориентацией в пространстве. Страх гнал его так, как не гнал даже в детстве злой соседский ризеншнауцер Авдотий. Очнулся он почему-то на дереве (поди пойми, какая сила Степана туда забросила), слышал, как толпой пробежали на север уцелевшие сектанты, слез, обогнул возвышенность и, распинывая бурундуков и прочих мелких тварей, побежал на юг (вспомнилась почему-то сказка про Колобка – большую булку, бегающую по лесу и издевающуюся над животными). Он несся, как скороход, и кабы не палка, протянутая Раздашом поперек дороги (Степан многозначительно почесал шишку на затылке), то был бы уже далеко…
– Паршивые вояки эти сектанты, – резюмировал прокашлявшийся Раздаш. – Толпой берут, а в башке – ни ума, ни фантазии.
– Мы ушли из зоны влияния Питирима, – подал голос Тропинин. – Не думаю, что он будет упорствовать в наших поисках. Скоро Змеиный хребет, там есть деревни, у старост – связь…
Но не звучал победный оптимизм в голосе Тропинина. Возможно, он что-то чувствовал. Уткнул глаза в землю, притих.
– Будем идти, пока идется, – угрюмо возвестил Раздаш.
– Послушай, командир… – Мальков замялся. – Вот прикинь, дойдем мы, все ништяк будет… И куда ты денешь нас со Степаном? Ну, ты понимаешь… Ты же неплохой мужик. И Тропинин неплохой мужик. Неужели вот так запросто, после всего, что мы тут вместе пережили…
– Истинно глаголит мужик, – с важным видом кивнул Степан. – Не засвербит ли под лопаткой, командир?
– Ага, и я тут не пришей куда седло, – вспомнила Анюта. – Не припомню, чтобы спрашивали моего желания.
– О себе не беспокойся, – проворчал я. – Хрен я соглашусь на сотрудничество с Благомором, если не решит твою судьбу как надо.
– Ага, в жены ее возьми, – хохотнул Раздаш. – Ох натерпишься ты с этой выдрой… – И снова помрачнел. – Не будем загадывать, мужики. Я замолвлю за вас словечко, не вопрос, а как уж карты лягут…
От внимания не укрылось, как значительно переглянулись Мальков и Степан. И мысли в голове у каждого потекли в одном и том же русле.
Уже вечерело, когда мы вошли в черный хвойный лес. Тяжелые деревья соседствовали с каменными изваяниями. Скалы причудливых конфигураций, пестрящие вкраплениями полезных пород, тянулись короткими грядами с юга на север. Обрывались, снова вырастали из земли, вздымались уступами, заросшими можжевельником. Передвигаться быстро мы не могли – раненый Тропинин брел так, словно он в темноте, каждый шаг давался с боем. Пуля прошла навылет, но болезненных ощущений было предостаточно. Мы двигались черепашьей рысью – по густому хвойнику, по полянам, засоренным каменной крошкой, опасливо озирались на проплывающие «мегалиты». Темнело неторопливо, но без вариантов. Камень просвистел – мы все присели, напуганные. Оказалось, что в Степане проснулся инстинкт охотника, он поразил броском зазевавшегося суслика. Контуженый грызун трепыхался, тряс лапками. Степан с торжествующим улюлюканьем накрыл собой добычу, безжалостно добил и остаток дневного перехода волочил за хвост.
– Охотник, блин, – добродушно резюмировал Раздаш.
Что-то не в порядке было с этим лесом. Шаги давались с трудом, и довлело чувство, что за нами наблюдают. Люди сбились в кучку, все, у кого имелось оружие, приготовились к стрельбе. Корович шепотом возвестил, что «вон на той высокой скалюке» что-то шевельнулось, мы терли до дыр глазами темноту, но ничего не видели. Шаховский тонко подметил, что нашей теплой компании не хватает бутылки водки – и зрение бы сразу обострилось, и бодрость духа с бодростью тела…
– Бутылка водки на такую ораву? – изумился Мальков. – Да вы, приятель, просто идеалист какой-то. Уж лучше вовсе не пить, чем одну бутылку водки.
– Это точно, – подтвердил Корович. – Бутылка водки – та же матрешка. Выпил одну, за ней подавай другую, третью…
Мы шли своей «дорогой разочарований». Мальков вполголоса напевал: «Их в живых осталось только семеро – молодых ребят»…
– Считать не умеешь, неуч? – недовольно ворчал Шаховский. – Восемь нас осталось, восемь…
– Останется и семь, долго ли, – бесхитростно поведал Мальков, и у меня тревожно засосало под ложечкой. Видать, не только у меня. Народ набросился с жесткой критикой на «оракула», но из песни, как говорится, слов не выкинешь.