И тогда Люк хватается за еще одно объяснение, которое ему до сих пор удавалось отбрасывать. Что если Фрейя от него забеременела? Может, именно об этом она хотела рассказать ему на выпускном вечере? Люк пытается сосредоточиться и рассуждать логически. Фрейя не отвечала на его письма, потому что вернулась в Индию беременной. И виновником ее беременности был он, Люк. Они только раз занимались сексом – во время летних каникул, уехав на выходные в Лондон. Для обоих это был первый сексуальный опыт – неловкий, неуклюжий и слезливый. И никто из них, естественно, не предохранялся. Возможно, семья Фрейи разрешила ей оставить ребенка, но настояла на том, чтобы она порвала все связи со школой и Британией. И вот, спустя тридцать лет, дочь Фрейи возвращается в Великобританию, чтобы отыскать своего биологического отца.
А может быть, Фрейя просто не захотела поддерживать с ним связь…
– Вы работаете допоздна, – произношу я, остановившись в дверях галереи-кафе «Морской конек». Тони стоит ко мне спиной и не оборачивается на мой голос. Обеими руками он держит фотографию в большущей рамке, пытаясь закрепить ее на рейке для подвешивания картин. Сделав глубокий вдох, я вхожу в зал.
– До чего же несподручно вешать эти картины одному, – чертыхается Тони. – Я присоединюсь к вам через минуту.
– Простите меня, я не смогла прийти раньше, – извиняюсь я, бросая взгляд на главную улицу. По ней от железнодорожной станции бредут несколько вечерних пассажиров. Они выглядят изнуренными после проведенного в Лондоне дня; их лица плотной пепельной коростой покрывает усталость.
– Ничего, – говорит Тони, все еще стараясь закрепить картину.
Я дотрагиваюсь до татуировки на своем запястье:
– Вам помочь? – спрашиваю я Тони. Мне нужно быть бесстрашной, как Флер. Что бы с ней ни случилось, она была храброй и мужественной. Я это знаю.
– Спасибо, – согласно кивает Тони.
Я подхожу и придерживаю картину, пока он прикрепляет прозрачные пластиковые нити к бегункам в металлической шине. Я не могу себя заставить взглянуть на картину, находящуюся всего в нескольких дюймах от моего лица. И вместо этого впиваюсь глазами в табличку на стене. На этой фотографии Тони запечатлен Hippocampus denise – пигмейский морской конек Дениз.
– У вас руки дрожат, – замечает Тони.
– Картина тяжелая, – пытаюсь отшутиться я. Но мы оба понимаем, что дело не в этом. Пожалуй, нужно сменить тему разговора: – Странное название для морского конька.
– Дениз Таккет была вдохновенным фотографом. Она занималась подводными съемками. И обнаружила этого маленького конька именно она – в Индо-Тихоокеанском регионе. Поэтому конька и назвали в ее честь.
– Может быть, какого-нибудь другого конька назовут и в вашу честь?
Обернувшись, Тони взглядывает на меня:
– Может быть.
– А я заснула после вашего прихода, – все еще поддерживая картину, говорю я, пытаясь заполнить любыми словами неловкую тишину. Несмотря на все усилия, мои руки продолжают дрожать. Мы с Тони стоим близко друг к другу – достаточно близко, чтобы я уловила его цитрусовый аромат. Аромат чистоты. Почти антисептический.
– Ну, вот так! – выдыхает Тони. Картина наконец закреплена. И Тони поворачивается и уходит в бар, оставив меня в галерее одну.
– Есть новости от Лауры? – спрашиваю я, задерживаясь возле картин. Я все еще не могу найти в себе силы взглянуть на них. – Как она, в порядке?
Тони вытряхивает из кофеварки старую кофейную гущу с таким шумом, что я вздрагиваю, и начинает усердно ее протирать, снова и снова очищая ее паровой носик:
– Она не расположена говорить сейчас об этом.
– Обо мне?
– Обо всем. О вашем появлении, моей реакции…
– Они прекрасны, – говорю я, наконец-то заставив себя поглядеть на морских коньков. Но я лгу. Я ненавижу этих существ до глубины души. Эти выпученные глаза, хвосты как у ящериц, необычные, сжатые пропорции.
– Меня они тоже завораживают, – отзывается Тони. – А как их воспримут остальные, покажет время. Не думаю, что эта деревня так уж далека от моря. И все же здесь ощущается пространственная замкнутость. Вы не находите?
– Почему вы их так любите? – спрашиваю я, выходя из галереи в бар и направляясь к Тони, который теперь натирает тарелки с таким же остервенением, с которым он очищал кофеварку. Я больше не могу оставаться рядом с морскими коньками.
– В двух словах не объяснишь. Ну, потому что их потомство вынашивают самцы – в специальных выводковых сумках, куда откладывает оплодотворенные клетки самка. Потому что эти существа помогают попавшим в беду морякам и даже спасают утопающих. А вам известно, что килограмм вяленых морских коньков стоит порядка 3000 долларов – дороже серебра?
– А с памятью они никак не связаны?
– Я не собирался упоминать об этом, – прекратив вытирать тарелки, Тони взглядывает на меня. – Но вы правы: часть нашего мозга, отвечающая за закрепление воспоминаний и перевод их из кратковременной памяти в долговременную, называется гиппокампом из-за своей формы – она напоминает морского конька. На самом деле, в мозге человека имеются два гиппокампа. Они располагаются в височных частях полушарий мозга, по одному с каждой стороны. Невероятно красивые, утонченные структуры. Совсем как морские коньки. И именно они первыми страдают при болезни Альцгеймера.
– Вы действительно боитесь ею заболеть? – спрашиваю я робко. Лаура ведь предупреждала, что Тони не любит разговаривать на эту тему. Я сажусь за стол и опускаю глаза на выпуск «Ивнинг Стандарт», оставленный каким-то посетителем. Ее передовица посвящена вопросам психического здоровья.
– Так думает Лаура, – отвечает Тони. – Мне уже стукнуло сорок. С сорока пяти может наблюдаться нарушение когнитивных функций. А пагубные изменения в мозге человека, который себя не бережет от Альцгеймера, могут начаться уже в тридцать лет. Мой отец умер в сорок один год.
Я думала, что мне хватит сил и решимости поговорить с Тони о памяти, когда пришла в галерею. Оказывается, нет. Пока еще нет.
– Вы идете со мной? – спрашивает Тони, направляясь к двери и выключая свет. – Можете взять себе газету.
Сложив газету, я выхожу вслед за ним из галереи. Тони опускает металлические жалюзи и запирает их на висячий замок.
– Вы позволите угостить вас ужином? – спрашивает он меня, когда мы уже спускаемся вниз по главной улице. – Или вам успела полюбиться афганская кухня?
– Ужин бы не помешал, – говорю я, но мои ладони покрываются потом.
Я не могу вспомнить свое имя…
Единственный подвох в «кабинете» – это воспоминания. Именно сюда Люк обычно приходил с Хлоей – якобы для того, чтобы обсудить макеты страниц, а на самом деле, чтобы уединиться с ней. Прошел целый год, прежде чем они признались в своих чувствах коллегам, – двенадцать захватывающих месяцев зашифрованных электронных посланий и бросаемых украдкой взглядов в опенспейсе. Но, похоже, коллеги к тому времени и сами обо всем догадались – ведь никто из них не выказал удивления, когда они с Хлоей обнародовали свои отношения (отчего Люк до сих пор себя чувствует глупо).
Люк встает из-за компьютера и подходит к окну. Внизу люди катаются на велосипедах и не спеша бредут домой через парк Клэпхэм-Каммон, наслаждаясь прохладой в лучах заходящего солнца. А некоторые совершают вечерние пробежки. Люк с Хлоей тоже бегал в этом парке.
Он возвращается на место и снова садится за рабочий стол, чтобы возобновить поиск. «Думай, Люк, думай!» Чем занимались родители Фрейи? Такие вопросы задавать в школе было не принято. И тут Люк вспоминает, что Фрейя однажды, в самом начале Рождественского триместра, подарила одной девочке пашмину цвета жженого янтаря. Люк тайком выяснил в библиотеке, что значит слово «пашмина» и в надежде впечатлить Фрейю разъяснял всем одноклассникам, готовым его слушать, что эта шаль была изготовлена из пуха гималайских горных коз. Может быть, отец Фрейи работал на ткацком производстве? В Лудхияне.
Последующие два часа, в которые ему следовало бы писать «Письмо от редактора» для очередного номера, Люк методично обшаривает «Линкедин» в поисках «Лал», работающих в текстильной сфере в Лудхияне, заходя по всем перекрестным ссылкам в «Фейсбук», «Инстаграм», «Твиттер», «Пинтерест» и «Гугл-Плюс». Он снова списывается со своими бывшими одноклассниками – с теми, кто удосужился ответить на его первый запрос. И узнает от них, что Фрейя как-то в разговоре упоминала о семейной фирме в Лудхияне. С удвоенным рвением Люк штудирует сайты всех пенджабских газет, которые только попадаются ему на глаза, расширяет бесплатную квоту в Индийской службе поиска людей и использует сервис «Вейбэк машин» для просмотра архивных страниц социальной сети воссоединившихся друзей Френдз Реюнайтед.
Долгое время поиск не дает результатов, и на Люка накатывает безнадега. Его преследует мысль, что Фрейя могла оказаться жертвой «убийства чести». «Пожалуй, на сегодня с поисками следует завязывать», – начинает подумывать Люк. И в этот самый момент – проблеск надежды: богатое семейство Лал в Лудхияне экспортирует пашмины в Британию и, судя по всему, имеет здесь родственников. И тут же еще один прорыв: Люку наконец приходит ответ из Ассоциации школьных выпускников, куда он тоже писал раньше. В Ассоциации нет сведений о нынешнем местонахождении Фрейи и ее контактных данных, но зато известно, что ее семья как-то сделала пожертвование художественному отделению, на котором Фрейя изучала текстильное творчество. Это было давно, Фрейя тогда еще училась в школе. Но эта наводка побуждает Люка открыть сайт, посвященный благотворителям и жертвователям. И там он находит запись о пожертвовании, сделанном тридцать один год назад, и название экспортной фирмы семейства Лал, через которую оно его сделано (в знак благодарности имя семейства было выгравировано на кирпиче в здании отделения).
Через полчаса, когда в «кабинет» заходит уборщица, Люк пристально вглядывается на «Линкедине» в лицо мистера Лала, работающего в той самой фирме по экспорту пашмин. Он находит его в Фейсбуке, просматривает его друзей и обнаруживает женщину по имени Фрейя. Фамилия у нее другая, но в списке друзей она значится как племянница. Щелчком мыши Люк увеличивает изображение. Цветок лотоса! Точно такой же, как татуировка, которую он подглядел на запястье Джеммы в пабе.