Звонит телефон. Ну наконец-то!
– Что у вас за информация для меня? – спрашивает Стровер.
– Я звоню вам все утро, – не в силах скрыть свое разочарование, говорит Люк.
– Я была занята, занималась делом, как положено следователю.
На что она намекает? Он что – разве валял дурака?
– Когда Тони жил еще под своей старой фамилией де Стаал – той, что вы указали мне в эсэмэске…
– Я не посылала вам никакой эсэмэски, – перебивает Люка Стровер грубее обычного.
Люк берет себя в руки и заговаривает снова, тщательно подбирая слова:
– Я перепутал, со мной такое иногда случается. Тони Мастерс, содержатель кафе, раньше звался Тони де Стаал.
– Нам это известно.
– До своего отъезда из Америки двадцать лет тому назад, Тони учился в высшей медицинской школе в Санта-Фе, откуда потом был отчислен за глумление над трупами в анатомическом театре.
– Расскажите мне что-нибудь, чего я не могу прочитать в интернете. Что узнал ловкий журналист Люк? Что-то такое, чего не могут выяснить полицейские, потому что они слишком заняты… из-за того, что их руководство считает, что они должны расследовать все – и кражи топлива с ферм, и драки петухов…
Люк выдерживает паузу. Ему нравится Стровер – теперь, когда он научился ее понимать.
– Я пообщался с одним старым приятелем в Америке. Он работает врачом на Западном побережье…
– Уже лучше…
– Так вот, оказывается, Тони был одержим идеями известного нейрохирурга 1950-х по фамилии Сковилл. Однажды этот хирург прооперировал «пациента Г.М.» – удалил ему оба гиппокампа и стер ему память. Ах, да! Вот еще что: Тони отчислили из медицинской школы за изнасилование.
– Вы уверены?
Люку удалось завладеть ее вниманием! Она наверняка записывает его сведения в свой блокнот. А он уже и забыл, насколько это приятно – опережать полицию в расследовании.
– Думаю, Тони поэтому изменил свою фамилию, – добавляет вечный журналист.
– Где вы сейчас? – спрашивает Стровер.
Люку не хочется отвечать на ее вопрос. Это только подтвердит ее худшие подозрения. Приготовив завтрак для Майло, он снова улегся в постель на пару со своим ноутбуком.
– В доме родителей, в деревне, – говорит Люк.
– А не пора ли вам вылететь из отчего гнездышка?
– Это долгая история…
– А мы сейчас у кафе Тони. Может, встретимся здесь в пять?
Люк удивляется, услышав, что Стровер в деревне. На канале до сих пор толкутся люди – в основном, полицейские следователи. Но Люк почему-то решил, что Стровер и ее шеф, детектив Харт, заняты бумажной волокитой в конторе. Стрельба на бечевнике вызвала большой резонанс и все еще остается главной темой новостных телерепортажей.
Не проходит и пяти минут, как Люк уже стоит возле кафе. Констебля Стровер нигде не видно. Но уже в следующий миг Люк замечает на противоположной стороне улицы автомобиль без опознавательных знаков. Стровер опускает переднее пассажирское стекло.
– Садитесь, – приглашает она Люка, показывая на сиденье позади себя.
Люк переходит улицу и садится в машину. На сиденье рядом с ним оказывается картина в рамке, завернутая в пузырчатую упаковку. Стровер приветствует Люка кивком головы в зеркало заднего вида. В отличие от детектива Харта, который невозмутимо сидит на водительском месте, держа руки на руле.
– Вы не должны ничего публиковать, пока мы не дадим вам на это добро, – говорит Стровер, глядя прямо перед собой.
Люка раздражает, когда кто-то указывает ему, что нужно и чего не нужно делать. Он поворачивается к картине и читает надпись на наклейке: «Фотосъемка морских коньков». Люк почему-то чувствует себя неуютно в полицейской машине, даже невзирая на то, что она без номеров. Последний раз он сидел в такой машине, когда патрульные решили его проверить на алкоголь. Из-за езды со скоростью 45 миль в час по дороге с разрешенной скоростью в 30 миль в час в семь утра в Рождественский сочельник. Люк тогда вез домой индюшку от местного мясника.
– Я не собираюсь публиковать никаких статей, – бурчит он. – В последнее время я вообще ничего не писал. Если не считать моих свидетельских показаний об инциденте у канала. В которых я, кстати, указал, что вы сделали все, чтобы разоружить эту женщину.
Стровер косится на своего босса – ей явно интересно, как тот отреагирует на комментарий Люка.
– Вы журналист, – говорит детектив, продолжая смотреть вперед.
– И единственный свидетель, – напоминает ему Люк. – Журналистика для меня уже в прошлом. Все, что я сейчас хочу, – это узнать, удочерена Мэдди или нет. Вдруг она – моя дочь.
Похоже, Харт соизволил ему поверить.
– Мэдди вам что-нибудь рассказывала о своей подруге по имени Флер? – уже с видимым интересом спрашивает он, барабаня пальцами по рулю.
– Не припоминаю, – отвечает Люк. Эх! Ему надо было побольше пообщаться с Мэдди. Ведь он действительно чувствовал связь между ними. Или ему просто хочется так думать теперь? Мэдди умела слушать. Люк убедился в этом, когда вдруг открылся ей в пабе, на викторине. Ему даже показалось, что она поняла, почему он начал разыскивать в сети Фрейю после ухода Хлои.
– Она уже в Берлине? – задает свой вопрос Люк.
– Последний раз мы разговаривали с Мэдди вчера вечером. Она была в Хитроу, – говорит Сайлас.
– А Тони с ней?
– Мы полагаем – да. Она сама попросила Тони сопровождать ее в Берлин, и он волен делать все, что пожелает.
– А вас не смутило его прошлое?
Харт молча буравит глазами Люка в зеркало заднего вида. Потом сухо роняет:
– Пока мы только строим догадки.
– Тони исключили из университета за изнасилование, – передергивается Люк. Он испытал настоящее потрясение, когда Натан сообщил ему это по телефону.
– Насколько хорошо вы разбираетесь в строении мозга и функции памяти?
– Достаточно для того, чтобы знать, что его часть, именуемая гиппокампом и похожая по виду на морского конька, играет существенную роль в хранении и обработке воспоминаний, – говорит Люк. – И именно эту часть мозга Тони де Стаал пытался вынести из студенческой лаборатории в Нью-Мексико двадцать лет назад. И ту же часть мозга удалил своему «пациенту Г.М.» хирург Сковилл, лишив его памяти.
Если Харта и впечатлила глубина его познаний, то он этого не показывает.
– Взгляните-ка на это, – предлагает он Люку, одновременно кивая Стровер. Та передает Люку распечатанный снимок.
– Слева морской конек, справа гиппокамп, – поясняет Стровер.
– Их легко можно поменять местами, и никто ничего не заподозрит, правда? – добавляет Харт, продолжая наблюдать за Люком в зеркало заднего вида.
Люк вглядывается в снимок. Его глаза останавливаются на гиппокампе. Он никогда раньше не видел его в отдельности от других частей мозга. На всех фотографиях, которые он просматривал в сети, гиппокампы были структурированы в изображение мозга.
– Мы забрали одну из картин Тони для анализа, – говорит Харт. – Но этого недостаточно. Если только мы не обнаружим «Мону Лизу» под этим снимком, мы не сможем получить ордер на его арест.
– А что именно вы ищете? – спрашивает Люк, чувствуя, как у него во рту начинает пересыхать от волнения.
– Такое впечатление, что на каждого конька было наложено другое изображение – человеческого гиппокампа.
Люк невольно сжимает рукой снимок, сминая его края. Ему тоже надо лететь в Берлин!
Я пытаюсь сосредоточиться на словах стюардессы, рассказывающей пассажирам о мерах безопасности, но мой разум сейчас занят другим. Рядом со мной сидит Тони, его рука лежит на моей руке. Он уговорил пассажира, который должен был сидеть рядом с ним, поменяться со мной местами.
Мыслями я снова возвращаюсь в гостиницу. К тому времени, как пожарная тревога, наконец, выключилась, в нашем номере собрался едва ли не весь ее обслуживающий персонал. Тони уловил аромат духов, когда мы выходили из номера. Но ничего не сказал. И никто из работников гостиницы не прокомментировал произошедшее. Хотя по взглядам, которые они кидали на меня, читалось, что они заподозрили что-то дурное. При воспоминании о том, как Тони завалил меня на кровать, я сильно вздрагиваю.
– Как твое самочувствие? – проявляет участие Тони, похлопывая меня по руке. – Ты вся напряжена.
– Похоже, я не люблю летать самолетами.
Прикрыв глаза, я откидываюсь на спинку кресла. Это гораздо труднее, чем я поначалу думала. Из-за отсутствия записей за вчерашний день я вынуждена быть предельно осторожной, контролировать каждое слово. Не приведи Господь мне обмолвиться о каком-нибудь эпизоде прошедших суток: я ведь не должна помнить ни об укрытии для боеприпасов в лесу, ни о поездке автостопом с Мунго, ни о том, как я снова обрела свои карточки и паспорт. Да, я допускала ошибки и в деревне, упоминая о вещах, которые мне не следовало помнить. Но тогда я всегда могла оправдаться, сославшись на то, что вычитала о них в своем «дневнике». Сейчас я лишена такой возможности.
Мимо нас проходит еще одна стюардесса, раздающая газеты. Привлеченный передовицей, Тони берет одну из газет и начинает читать, даже не пытаясь скрыть от меня ее заголовок. Статья о происшествии на канале. Прильнув к Тони, я кладу руку ему на коленку. Мы должны походить на влюбленную парочку, летящую в Европу отдохнуть.
– О чем пишут? – спрашиваю я, пытаясь говорить как можно ровнее и безразличней.
Тони пристально вглядывается в мое лицо. Что он в нем ищет? Следы синаптических связей? Признаки того, что моя память восстанавливается?
Но вот, его губы искривляются в легкой ухмылке:
– О трагедии на канале. Которая только подтверждает, что тебе нужно было вылететь в Берлин. На бечевнике в Уилтшире копы застрелили женщину. И это не где-нибудь в Нью-Йорке, а в сельской Британии! Судя по всему, несчастная страдала психическим расстройством.
– Это ужасно, – вздыхаю я.
– И могло случиться с каждым из нас, – резюмирует Тони, складывая газету.
Он опять меня проверял! Я в этом уверена!