снимок, приложенный Сайласом к рапорту. Эксперты сумели отделить в фотокартинах Тони настоящих коньков от гиппокампов. – Скорее всего, он нашел эти изображения в сети.
– Мы произвели цифровой анализ всех морских коньков. Тони их не фотографировал, он позаимствовал их с разных сайтов, посвященных морской фотосъемке. Но нам не удалось найти аналогичных снимков гиппокампов в обычном интернете.
– Даркнет?
– Констебль Стровер в настоящий момент проверяет такой вариант. Если предположить, что эти гиппокампы были взяты у реальных людей, то эти люди сейчас либо бродят где-то без памяти, словно зомби, либо уже мертвы.
– А это уже зависит от того, кто именно извлекал эти гиппокампы, – Уорд снова откидывается на спинку кресла и заламывает руки за головой, выставляя напоказ свой поджарый живот. Сайлас тоже мог бы так выглядеть. Всего-то и нужно – бросить курить, перейти на вегетарианскую пищу и проходить в день по 10000 шагов.
– Что ты от меня хочешь, Сайлас? – спрашивает Уорд.
– Еще один день. Дозволь мне связаться с Интерполом и проверить списки пропавших людей.
– Это дело долгое.
– Мы начнем с пропавших в Берлине – у нас есть имена семи человек с фотокартин Тони, в том числе и имя Дэнис, или Дениз. Я думаю, что Тони использовал его для отвлечения внимания. Конек Дэниса в природе существует, и мы не обнаружили на этой картине наложенного снимка гиппокампа. Но, возможно, именно этот конек, в названии которого фигурирует имя человека, натолкнул Тони на жуткую идею, воплощенную потом в других его картинах. Мне думается, что эти семь человек – либо англичане, либо англоговорящие североамериканцы, и имена у них не шибко распространенные: Алвин, Флоренс… Это существенно облегчит поиск, даже если мы будем учитывать различные варианты этих имен.
– А почему эта Мэдди в опасности? – спрашивает Уорд.
Сайлас делает глубокий вдох.
– Мы только что обнаружили в компьютере Тони несколько графических файлов…
– Гиппокампов? – поднимает со стола его рапорт Уорд. – Ты не упомянул здесь об этом.
– Нет, морских коньков. Названия этих файлов совпадают с названиями фотокартин в его кафе. Все, за исключением одного – недавно созданного.
– И..?
Сайлас снова думает о Мэдди, молится, чтобы она была еще жива:
– Этот файл Тони назвал «Hippocampus madeleine».
Я не знаю точно, как скоро подействует ксанакс. Это быстродействующий бензодиазепин. Так что он должен сработать минут через пятнадцать – тридцать, задолго до нашего приземления в Берлине. Два миллиграмма – это много для разовой дозы, если тот парень у клуба сказал мне правду. Я пока не заметила признаков сонливости. Но мы с Тони только что выпили по второму бокалу шампанского. А алкоголь способен не только усилить эффект бензодиазепина. Такое сочетание может оказаться потенциально смертельной смесью. А потом амнезия сотрет из памяти те полчаса, что предшествовали приему препарата. А может, и больше.
– Ну, что, ты расслабилась? – тихо спрашивает Тони, снова кладя мне на руку свою руку.
– Да, мне заметно полегчало, – отвечаю я. Но мне не нравится новый тон в его голосе.
– Забавная штука – этот страх, – говорит он.
– О чем это ты?
– Ты начала расслабляться еще до того, как мы выпили шампанское.
– Правда? – переспрашиваю я, чувствуя, как мой живот скручивает узлом тревога.
– Да. Ты расслабилась, как только я вернулся из туалета. У тебя даже выражение лица стало другим, менее напряженным.
Тони крепче сжимает мне руку, придавливая ее к подлокотнику.
– Я обрадовалась, что ты вернулся. Мне показалось, что тебя не было целую вечность. Я однажды застряла в таком туалете. Это было ужасно, – добавляю я, пытаясь рассеять тревогу смехом.
Но мой смех тут же застревает в горле. Я прокололась! Заметил ли Тони мой промах? Я никогда не застревала в туалете на борту самолета. А если и застревала, то как я могла это помнить?
– Ты не побоялась забраться в багажник моей машины, – говорит Тони.
Я вздыхаю про себя от облегчения. Он не заметил!
– Это было совсем другое, – улыбаюсь я Тони.
Но он не отвечает мне улыбкой. Вместо этого он впивается в меня своими голубыми глазами, и я вижу в них только одно – гнев и разочарование. Я допустила еще одну ошибку, и на этот раз мне не выкрутиться.
– Это было вчера, – говорит Тони, отпуская мою руку. – А ты вчера ничего не записывала в свой дневник, так?
Я мотаю головой.
– Ты же мне не велел это делать, – еле слышно отвечаю я. У меня во рту так пересохло, что я почти не могу говорить.
– Что ты подмешала мне в шампанское? – спрашивает Тони.
– Ничего.
Ксанакс скоро подействует.
Тони поднимает руку и подзывает стюардессу.
– Принесите нам два больших стакана кофе. Самого крепкого, какой у вас имеется, – у Тони начинает заплетаться язык.
– Я не пью кофе, – возражаю я.
– Обе чашки для меня.
Тони следит за тем, как стюардесса наливает кофе в стаканчики и ставит их ему на поднос. А потом поворачивается ко мне. Его отяжелевшие веки смыкает дрема, голос почти превратился в шепот.
– Я не знаю, кто ты и какую игру ведешь, – говорит он, отпивая кофе. – Но ты проиграешь.
Люк забронировал билет на ближайший рейс в Берлин. Он понятия не имеет, каким рейсом летят туда Мэдди и Тони. И не имеет ни малейшего представления, как он их сможет найти в этом городе. Люк знает только одно: он должен попасть в Берлин. Неужели в нем снова взыграл журналист, охочий до захватывающей истории? Нет, Люк уверен, что дело не в этом. Похоже, он до сих пор верит, что Мэдди – его дочь. И этого оказалось достаточно, чтобы в нем проснулось желание ее защитить. И запылало с такой силой, какой Люк сам от себя не ожидал. Его навязчиво преследуют слова, сказанные Хартом в полицейской машине: «Такое впечатление, что на каждого конька было наложено другое изображение – человеческого гиппокампа».
Люк также нашел в интернете доказательство более тесной связи отца Мэдди с бахаистами. Тот провел однажды беседу с группой иранских изгнанников, приверженцев этой веры, проживающих в Челтнеме. Фрейя говорила, что бахаизм исповедовала приемная мать их дочери. Но все равно это уже кое-что!
Люку необходимо снова поговорить с Мэдди, но она сейчас в Берлине. И там ее жизнь подвергается опасности. Стровер и Харт заверили Люка, что свяжутся с Интерполом и обязательно расскажут ему все, что узнают. Но полицейские – народ занятой, о чем ему все время напоминает Стровер. И у них другие приоритеты. В частности, разбор полетов после убийства Джеммы Хаиш на канале в Уилтшире ясным солнечным днем.
Люк доезжает до Хитроу на Остин-Хили и оставляет машину на краткосрочной парковке – зажатой, как начинка двойного бутерброда, между двумя серебристыми внедорожниками. Проходя систему контроля, он все время выискивает глазами Мэдди и Тони. Пытается представить их вместе. А что, если Мэдди действительно на задании? «Ласточка» – так вроде бы окрестил ее Шон…
Уже в салоне самолета Люк откидывается на спинку кресла, стараясь успокоить себя тем, что Мэдди вспомнила свое имя и нашла сумочку с паспортом и карточками. Может быть, все гораздо проще и он преследует парочку, решившую совершить романтическое путешествие в Берлин? Да нет, это маловероятно. Люк жалеет, что не позвонил перед отъездом Лауре. Последний раз он видел ее, когда провожал с бечевника в больницу, – после того, как они оба дали свидетельские показания полиции.
Люк оставляет свой мобильник включенным во время взлета – вдруг с ним захочет связаться Стровер. Однако правила есть правила. И нужно им подчиняться. Но в тот самый момент, когда Люк уже заносит руку, чтобы выключить телефон, ему приходит сообщение. Телефонный код – 91. Он знаком Люку по звонкам от Фрейи из Индии.
«Вы можете прилететь в Берлин? Сегодня? Мне необходимо рассказать вам свою историю. Мэдди».
Люк перечитывает эсэмэску несколько раз. Что за историю собирается поведать ему Мэдди? О своей жизни? О своем удочерении? Или о чем-то еще? И откуда она узнала номер его телефона? А потом Люк вспоминает, что сам дал Мэдди визитку в первый же день их знакомства – при встрече в больнице. По-видимому, она сохранила ее. Ладно, это приятная неожиданность! Выходит, Мэдди каким-то образом узнала, что в поисках своей дочери он надумал лететь в Берлин. В тексте сообщения не чувствуется тревоги. Похоже, Мэдди владеет ситуацией и контролирует ее.
Люк уже готов написать ей ответ, как внезапно рядом с его креслом вырастает стюардесса. Она требует, чтобы он отключил мобильник. Люк пробует возражать, но девушка непреклонна. Люк бросает взгляд на телефон – сигнал уже пропал…
До приземления в Берлине два часа…
– Он до ужаса боится летать, с самого детства, – говорю я стюардессе. – Стоит ему оказаться в салоне самолета, и на него накатывает паника.
Стюардесса косится на Тони, который пытается встать, но тут же плюхается обратно в кресло, почти в бессознательном состоянии.
– Извините, пожалуйста, – продолжаю оправдываться я. – Такое уже случалось и раньше. Хотя я думала, что терапия помогла. Мы бы не пили шампанское, если бы я знала, что он принял таблетки.
– Может быть, ему потребуется медицинская помощь, когда мы приземлимся? – спрашивает стюардесса, окидывая взором море устремленных на нас глаз. – Мы можем также выяснить, нет ли врача на борту. Пассажиры-медики часто помогают попутчикам в воздухе.
Только этого не хватало!
– Нет-нет, спасибо, – поспешно благодарю я. – Мы справимся сами. Мне только понадобится кресло-каталка и, возможно, помощь мужчин, чтобы я смогла его в нее пересадить.
– Я узнаю, что можно сделать, – кивает стюардесса. – Вы уверены, что с ним все в порядке?
– С ним все нормально, – заверяю ее я. – Мне только неудобно перед пассажирами, сидящими рядом с нами. Мой муж может перехрапеть всех британцев.