Я уверена: точные слова Тони были другими – столько времени прошло! Но я помню их жуткую суть. «Тот, кто все забывает. Каждое утро». В этой фразе заключалось такое зло! Тони возбуждали не только отключки его жертв под действием наркотиков. Нет, он искал в них другое – абсолютное и постоянное беспамятство, которое позволило бы ему делать с ними все, что захочется его изощренной фантазии. Оскорблять, унижать, причинять боль. Изо дня в день.
Этого оказалось достаточно, чтобы я начала вынашивать план, подстегиваемая теми обрывочными воспоминаниями, которые продолжали всплывать в моем мозгу под благотворным деревом бодхи. Пугающие кадры с Тони или Флер только поначалу казались разрозненными. Вскоре я свела их воедино и поняла, что мне следует сделать. Это был страшный, дьявольский план, достойный своей жертвы. Я не сомневалась: Тони не устоит передо мной, если я появлюсь на пороге его дома в Уилтшире, жалуясь на потерю памяти. Я была его типажом – однажды я уже в этом убедилась. И на этот раз мне не было нужды принимать ксанакс. У меня была натуральная амнезия. Органическая.
Я довольно легко разыскала адрес Тони – я нашла в сети его новый сайт и прочитала о его новой карьере в Англии в качестве свадебного фотографа. Насколько я поняла, он недавно переехал в Уилтшир с Суррейских холмов и, скорее всего, купил свой новый дом. Я запомнила название уилтширской деревни, в которой побывали наши монахи. И всю остальную информацию нашла на картах Гугла и на сайте земельного кадастра. Там же я нашла и поэтажный план дома. И заучила назубок точную планировку всех комнат, ванной комнаты на первом этаже и садового офиса Тони. (Я решила, что благодаря этим знаниям история о туманных воспоминаниях о доме своего детства зазвучит более убедительно.)
Только одного я не могла предвидеть – что меня могут ошибочно принять за Джемму Хаиш, а мой приезд в деревню совпадет с годовщиной смерти ее матери. Я не представляла, что Тони ею одержим. Настолько сильно, что даже купил ее бывший дом – в надежде на то, что Хаиш когда-нибудь туда вернется. Как сказал однажды известный боксер, «у каждого есть план, пока ему не дашь в морду».
Я оглядываю студию, направляя свет мобильника на старые контейнеры для пленок. В помещении почти ничего нет, даже фотокартин. Наверное, Тони вывез из студии всю мебель и фотографическое оборудование, забрав с собой в Англию. Остался только омерзительный трафарет на стене. Ох, еще один проблеск в памяти! Флер лежит на кровати в углу, глядя на меня растерянными глазами, пока Тони вытворяет с ней все что хочет. А вот что он делал со мной, я пока вспомнить не могу.
В углу студии имеется еще одна дверь. Я подхожу к ней и отпираю третьим ключом. И снова ощущаю головокружение, водя по стенам телефонной подсветкой. Я была и в этой маленькой комнате. Я это чувствую каждой клеточкой своего тела. В этой комнате сейчас ничего нет. Только посередине стоит что-то типа кухонного острова. Операционный стол? А в углу находится ванна, в которой сидит Флер, обхватив дрожащими руками колени.
Пол этой комнаты выложен черно-белой плиткой – его легко мыть. Я вспоминаю, каким холодным он был тогда. И пах чистотой. Я обхожу остров-стол, проводя пальцем по его гладкой, будто мраморной поверхности. Тони ненавидит пыль. Всегда ненавидел. Стоп! В памяти мелькает его силуэт в белом халате. Не здесь ли он проявлял свои пленки? В первые годы он предпочитал сам распечатывать свои фотографии. Но белый халат – медицинский! Тони надевал его не для работы с химическими реактивами. Не в эту ли комнату он принес меня в тот вечер и исколол мне все тело, как хирург, оценивающий пациента перед операцией? С той лишь разницей, что я находилась в сознании. Вроде бы… Что он со мною тут делал? Я надеялась, что с приходом в его студию сумею восстановить в памяти всю картину. Но иногда мозг ограждает нас от наиболее болезненных травм, делает воспоминания о них недоступными даже для Мачик Лабдрон и плодов дерева бодхи.
Я подхожу к дальнему концу кухонного острова со встроенными ящиками. Я выдвигаю один из них, подсвечиваю телефоном и чуть не задыхаюсь от увиденного. В ящике лежит набор медицинских инструментов. Ручные дрели, несколько скальпелей, хирургическая пила и долото. Маленький стальной молоток. Зажимы и щипцы. Что за немыслимые вещи творились здесь? Я знаю – я видела эти инструменты раньше. Но не могу вспомнить, почему. Один их вид вызывает у меня сейчас дрожь и глубокий, инстинктивный страх. А ведь мне удалось подавить его в кабинете Сьюзи Паттерсон.
Я пытаюсь убедить себя, что это просто старые инструменты – типа тех, что хранил в садовом сарае мой дед. Но я понимаю, что это не так. Я выдвигаю еще один ящик. В нем лежат фотографии формата А4. И еще несколько иссохших морских коньков наподобие того, что я нашла в мансарде Тони. Взяв трясущимися руками один из снимков, я пристально изучаю его. На снимке запечатлена пара засушенных морских коньков, сфотографированных на том самом кухонном острове, возле которого я стою. Только… у этих коньков нету глаз…
«Дороже серебра…» Я еще пристальней вглядываюсь в фото. Господи! Капля крови! Я переворачиваю снимок. Внутри все сжимается от страха и гнева. В Индии я много чего прочитала об этих существах и знаю, что древнегреческое название морского конька – hippocampus. И точно так же называется часть человеческого мозга. На снимке не морские коньки…
А на его обороте карандашом сделана подпись: «Памяти Флоренс».
Снаружи доносится шум.
Сайлас в очередной раз кладет трубку в рабочем зале. Ему все утро названивали старые знакомые с Флит-стрит с просьбами прокомментировать вчерашнюю стрельбу на канале. Как же они его достали! Как будто инспектору полиции больше нечем заняться! А ведь ему позарез нужно убедить коллег в Висбадене отнестись к его предостережениям серьезней. Им до сих пор не удалось отследить индийский телефон Мэдди, и они не разделяют его нарастающую тревогу из-за того, что вероятный серийный убийца мог прилететь к ним в Берлин. Шеф, похоже, тоже не верит в его версию, истолковав файл «Hippocampus madeleine» в компьютере Тони как «причуду художника».
– Я только что поговорила с матерью Мэдди, – подходит к его столу Стровер. Хорошо, хоть она верит!
– И..?
– Она вне себя от беспокойства. Но даже не подозревала, что Мэдди в Европе.
– Она что-нибудь рассказала о монастыре? Что Мэдди пыталась вспомнить?
– Берлин.
Сайлас вскидывает глаза.
– Десять лет назад с Мэдди в Берлине приключилась какая-то ужасная история. Но ее мать не захотела вдаваться в подробности.
Сайлас вздрагивает от неожиданности – кто-то звонит ему по прямой линии. Номер германский. Это сотрудник Федерального управления уголовной полиции в Висбадене, с которым Сайлас общался ране.
– Мы отследили телефон Мэдди. Она включила его полчаса назад. У старого товарного склада в районе Фридрисхайн. – сообщает он на удивительно хорошем английском и диктует Сайласу адрес, который тот аккуратно записывает. А потом спрашивает: – Вам это о чем-нибудь говорит?
– Пока нет, – бурчит Сайлас, передавая адрес Стровер. Она тут же забивает его в свой ноутбук.
– Кроме того, нашим коллегам в Берлине только что поступил звонок от таксиста, – продолжает немец. – Его напрягли два пассажира, которых он доставил по тому же адресу минут тридцать назад.
Стровер протягивает Сайласу листок, на котором записано: «Ночной клуб ГрюнесТал – Детройт техно».
– Там был «ГрюнесТал»? – спрашивает Сайлас, не сводя взгляда со Стровер. – Вы знаете этот техно-клуб?
– Похоже, вы моложе, чем кажетесь по голосу, – хмыкает немец.
Сайлас закатывает глаза.
– Таксист отвез туда англоговорящую женщину и мужчину в кресле-каталке, – продолжает висбаденец. – Он подобрал их у аэропорта Тегель. Мы связались с авиакомпанией – Мэдди Терло заказывала кресло-каталку.
Кресло-каталку??? И что так встревожило таксиста?
– Его обеспокоил мужчина. Полагаю, можно покончить с этим делом. Женщина показывала своему спутнику город. «Путешествие в прошлое»… Так вроде бы говорится по-английски?
– При всем моем уважении, заканчивать с этим делом пока еще преждевременно, – говорит Сайлас, едва сдерживая бурлящий в нем гнев: он понимает, что спорить безнадежно.
– Версия о морских коньках, гиппокампах и пропавших людях, безусловно, очень интересная. И мы охотно предоставим заниматься ею вам.
Я замираю и прислушиваюсь. Тишина. Мне следовало бы сейчас позвонить в полицию, объяснить им, где я оставила Тони и что случилось с Флер. Плюнуть на свой план. Но все-таки… я должна выяснить все, что здесь произошло. До мельчайших подробностей. Я же ради этого прилетела в Берлин.
Той страшной ночью Тони обронил одну странную фразу: «Завтра мы снова встретимся как незнакомцы – если ты хочешь жить».
Я размышляла над ней долго и напряженно, пыталась соотнести с другими обрывочными воспоминаниями. Судя по всему, он произнес эти слова до того, как отвез нас в квартиру Флер. Как прощальное напутствие нашим одурманенным мозгам или вызов нашему подсознанию: не нужно меня узнавать, если мы случайно столкнемся на улице!
«Завтра мы снова встретимся как незнакомцы…» Да! Мы не случайно встретились с ним на следующий день в кафе. Это была проверка. Тони хотел убедиться, что мы ничего не помним. Удостовериться в своей безопасности. Там, в кафе, он, наверное, заглянул нам прямо в глаза. Я его не узнала. А вот Флер… Любовь моя! Ты всегда была такой наблюдательной, такой бдительной! Через два часа Флер пошла в магазин за углом – купить соевое молоко. И после этого я ее больше не видела…
Я в последний раз освещаю комнату мобильником, и по гладкой поверхности острова пробегают слабые блики. Я приехала сюда, чтобы посмотреть, где оборвалась жизнь моей прекрасной и незабвенной Флер. Отдать ей дань уважения и сбросить с себя часть вины. Здесь я чувствую себя ближе к ней. Пока Флер была жива, мы делили с ней все – и надежды, и мечты, и наушники, и ванную. А сейчас я хочу разделить с нею смерть… Смерть, предотвратить которую я, увы, не смогла.