— Может, и так, — ответил Патрик против обыкновения флегматично. — Может, и так. Однако лично я другого мнения.
Дан поежился. Столь беспощадного предположения он не ожидал. Трудно было смириться с… С чем? Ну конечно, незаметно для себя он сконструировал в воображении стройную систему, в основе которой лежало противостояние. Какое? Правящих и бесправных, сильных и слабых, подавляющих и подавляемых? Нет, простите, это не противостояние, это всего лишь общество насилия, тоталитарное общество, противостояние возникает тогда, когда бесправные начинают сражаться с правящими за свои права, одни явно, другие тайно, одни отчаянно, рискуя жизнью, другие тихо, осторожно, мудро… Тут Дан понял, что невольно принял за основу модель Бакнии. А почему, собственно? Что за неистребимая тяга к экстраполяциям? Что общего между Бакнией и этим не имеющим названия обществом? Бакнией насилие владело недолго, оно не успело окончательно убить дух людей, истребить богатую и древнюю бакнианскую культуру, а тут… Хотя он опять неправ, неправ с самого начала, откуда он взял, что на Палевой общество насилия, из чего он это вывел? Из его закрытости? Но мало ли какие причины могут породить подобную закрытость? Может, это общество… допустим, всеобщего раскаяния? Легко сказать — погубить целую страну и целый народ. Может, после трагедии Атанаты чувство вины стало определяющим в настроениях палевианского общества, самодовлеющим, сломило волю этого общества к жизни и, в итоге, явилось невольным импульсом к деградации?
— Все равно я не могу этого принять, — упрямо сказал Артур. — Мне отвратительна сама мысль… Какое-то общество всеобщей покорности!
Вот-вот! Дан оживился.
— А что если здесь господствует религия, проповедующая всеобщую покорность? Подобные вещи не так страшны, когда не глобальны. А когда они овладевают миром…
— Кстати, Дан, — вставил Патрик, желая, наверно, положить конец спору… а скорее, помешать его продолжению на понятном палевианам языке, поскольку общий разговор мог идти только на интере, на который машинально перевел его Дан, — время твоего вечернего концерта. Слушатели ждут.
Дан выглянул в окно. В тени ближайших строений, за стволами деревьев, за приотворенными — оказывается, они иногда все-таки открываются! — окнами угадывались темные фигуры.
Выйдя на крыльцо, он застыл в изумлении. Кто-то за его спиной громко ахнул, он даже не обернулся. Вот это да! Затевая свои «музыкальные вечера», он и в мыслях не имел… День ото дня число слушателей возрастало, неуклонно, но медленно — десяток, два, три, пять… И вдруг! Почему произошел прорыв, определить было трудно… Смена репертуара? Вчера он впервые проиграл оперу, возможно, именно человеческий голос оказался инструментом, наиболее близким палевианской душе? Или просто изменения накопились, и произошел скачок, переход в новое качество? Неважно. Главное, на траве, на крыльцах домов, на неубранных стволах поваленных деревьев и охапках палых листьев сидели сотни людей. И ведь пришли загодя, за целых полчаса! К тому же они сидели открыто, не прячась, такого еще не было…
Подумав, Дан повернул обратно. Пробежав глазами список названий на крышке коробочки с кристаллами, он решительно сменил программу: вместо запланированной симфонии на лужайке проникновенно зазвучала «Аида» Верди.
По его мнению, на первый раз палевианам было достаточно одного акта, но когда тот кончился, и трансляция прекратилась, ни одна из неподвижных фигур вокруг даже не пошевелилась. Переживали ли они услышанное, или то была немая просьба продолжить? Вот, кстати, удобный повод, надо подождать, может, немая просьба превратится в словесную. Хотя… Дан спросил взглядом совета у сидевшего рядом Марана, с которым они устроились на крыльце соседнего пустующего коттеджа, Маран молча кивнул, и он послушно тронул сенсор пульта. И правда, зачем провоцировать несчастных на наказуемые поступки?
Шел к концу третий акт, когда неподвижные, как деревья, среди которых они сидели, палевиане вдруг зашевелились, большинство «меломанов» стало подниматься и пятиться к стенам ближайших домов. Через минуту причина замешательства прояснилась. Из-за изгиба улицы вышел человек и направился прямо к разведчикам. Не сильно, но все же выделявшиеся на общем серо-голубом тоне одежды ярко-синие повязки на обеих его руках можно было разглядеть уже издали.
У дверей Большого Дома — так, оказывается, называлось высокое круглое здание на центральной площади, проводник не остановился, только слегка замедлил шаг, и обе створки с торжественной неспешностью растворились перед ним. Дан скосил глаза на невозмутимого Марана… Он еще продолжал удивляться, произошло невозможное, на наконец-то наметившийся контакт шли не контактологи, и случилось это без борьбы, не прекословил даже Артур, сказавший только: «Идите вы. Я оставляю за собой „корреспондентов“, они мне более по сердцу»… Маран незаметно притронулся ладонью к груди, Дан ответил легким движением век, он уже заметил свисавший с шеи их проводника медальон на длинном толстом шнурке… Нет, это не медальон, круглая металлическая штуковина с выпуклой линзой посередке, явная электроника, нечто подобное их «ключу»…
Нижний этаж Дома просматривался целиком и представлял собой огромный круглый зал высотой метров в семь. Он был абсолютно пуст, только в середине его высилась синяя колонна. «Вечный огонь» отсутствовал, очевидно, горел не всегда, сейчас его заменял ровный, хотя и неяркий свет, исходивший непонятно откуда. По периметру зала располагались лестницы, перед тем, как сосчитать, Дан предположил, что их девять, и оказался прав. Лестницы были дугообразно изогнуты и льнули к стене, «гид», не останавливаясь, прошествовал к одной из них и, жестом пригласив землян следовать за собой, стал подниматься. Когда потолок зала остался внизу, свет заметно потускнел. Лестница вилась спиралью вдоль наружной стены, точно так же, как в колодце под землей, только здесь «лестничная клетка» была отделена от внутренней части дома. Несколько витков, и лестница уперлась в плотно закрытую дверь. «Гид» остановился перед ней, подав разведчикам знак стать чуть поотдаль. Прошло не менее пяти минут, пока дверь дрогнула и медленно, плавно откатилась в сторону. Короткий прямой коридор и еще одна дверь, открытая настежь. Дан переступил порог не без волнения. Комната, в которую они попали, оказалась круглой, поменьше зала внизу, но тоже немалых размеров. В центре ее на широком сидении восседал немолодой… Дан понял это с первого взгляда, хотя не заметил никаких признаков седины… а седеют ли обитатели Палевой вообще?.. немолодой палевианин в такой же одежде, как тот, который сопровождал их в Дом… собственно говоря, он был одет, как все. На руках непомерно широкие, наползавшие на локти синие повязки. Больше в комнате не оказалось никого и ничего, даже стульев, видимо, владельца этого помещения полагалось выслушивать стоя. Так сказать, почтительно внимать. Прямо тронная зала! Внутренне усмехнувшись, Дан решил принять правила игры. Не то Маран! Тот остановился посереди зала и стал демонстративно оглядываться. По лицу хозяина пробежала легкая тень, но он подал знак «гиду», который вышел, через минуту возвратился с двумя обычными пластиковыми стульями и подал их землянам, сам же остался стоять в почтительном отдалении. Надменности на лице хозяина комнаты вроде бы поубавилось. Неужели первый раунд остался за Мараном? Подождав, пока гости сядут, хозяин торжественно произнес:
— Приветствую вас в Большом Доме, чужеземцы!
Дан понял фразу и так, но стоявший у стены «гид» робко придвинулся поближе и неожиданно перевел ее на интер. Маран ответил почему-то тоже на интере, хотя, конечно, сумел бы… Впрочем, ему лучше знать…
— Мы рады приветствовать в твоем лице… — он намеренно сделал затяжную паузу, и его собеседник, не спеша, ответил на незаданный вопрос:
— Меня называют Самым Старшим.
— Мы рады приветствовать в твоем лице, Самый Старший, всех жителей этой планеты.
— От чьего имени?
— От имени народов, населяющих планету Земля, по воле которых мы здесь.
— Все мы скромные слуги наших народов, — заметил Самый Старший с вкрадчивой полуулыбкой. — Но что ищут земляне в столь невообразимой дали?
— Друзей, — ответил Маран коротко.
— Друзей? Что, в таком случае, привлекло вас в Леоре? В Леор уже многие годы не ступала нога человека. Разве воду ищут в пустыне?
Пока Дан мысленно формулировал достаточно осторожный ответ и, как всегда, не мог сделать этого сразу, Маран… как и на Перицене, он легко и естественно перехватил инициативу… Маран довольно холодно сказал:
— Наверно, мы проявили излишнее любопытство и нарушили некие запреты. Возможно, нас извинит то, что никто не изъявил желания нас с этими запретами познакомить.
Все время блуждавшая по лицу правителя — так Дан определил для себя статус Самого Старшего, легкая улыбка стала предельно широкой, он даже развел руками, воскликнув:
— Какие запреты? Никаких запретов. Единственное, что мы себе позволяем, в мягкой, очень мягкой форме давать рекомендации. Каждый волен придерживаться их или… не придерживаться.
— И как вы поступаете с теми, кто не придерживается ваших рекомендаций? — вмешался Дан. Злость, прозвучавшая в его голосе, неприятно поразила его самого, но правитель не заметил или сделал вид, что не заметил его вызывающего тона.
— Как поступаем? — переспросил он.
— Да. Какая ему полагается кара?
— Никакая. У нас не предусмотрено лишение человека жизни. У нас не предусмотрено лишение человека свободы передвижения. У нас не предусмотрено лишение человека пищи или воды.
— Конечно. У вас предусмотрено лишение его права на общение.
Самый Старший снисходительно улыбнулся.
— Это не кара. Так наказывают провинившихся детей.
— Чем же и перед кем провинилась Миут? — спросил Дан с горечью.
Правитель серьезно и грустно покачал головой.
— Неужели там, откуда вы явились, не умеют отличать больных от здоровых? Внутренний мир Миут глубоко расстроен. Общество не может позволить, чтобы больные св