— Кто же их любит? — спросил Дан.
— Нда. Ну поглядим. До завтра, шеф. Ни пуха, ни пера!
— К черту! — сказал Железный Тигран хмуро.
Толкнув дверь номера, Дан услышал тихие женские голоса и сразу напрягся. Он беззвучно сделал пару шагов по прихожей и остановился, не дойдя до открытой двери в гостиную. В кресле напротив Ники спиной к нему сидела… Он увидел лишь волну черных волос, но догадался сразу… Только этого ему и не хватало для полного счастья!
— Проходи, — сказал он, пропуская Поэта вперед.
Ника, угадав его растерянность, взяла церемонию знакомства на себя, и Дан имел удовольствие видеть, как Поэт с безупречной земной светскостью целует Наи руку. Затем он повторил ту же операцию с Никой, и Дан не мог машинально не отметить, что у него самого это получается куда менее непринужденно.
— Я очень рада наконец видеть тебя воочью, — сказала Наи. — Я столько слышала о тебе. И тебя.
— Меня?
— У меня есть запись почти ста твоих песен.
— У самого столько нет, — удивился Поэт.
Разговор шел на бакнианском, но когда Дан несмело приблизился, Наи перешла на интер.
— Рада видеть тебя в добром здравии, Дан, — сказала она, протягивая руку.
И все. Самообладание у нее было удивительное, голос не дрогнул, на пожатие она ответила твердо. Если б Дан не помнил взгляд, которым она смотрела на Марана в тот прощальный вечер, он подумал бы, что… Он и теперь чуть не поверил в ее безмятежное спокойствие… Поэт тем временем уже спрашивал:
— Арт-историк? А кто это? Тот, кто изучает историю искусств?
— Не совсем. Арт-история восстанавливает или дополняет исторические факты на основе произведений искусства.
— Но ведь искусство не следует жизни буквально, — возразил Поэт. — Во всяком случае, истинное искусство.
— Да. И тем не менее оно дает понимание этой жизни. Книга Мастера рассказала мне о Великой войне больше, чем «История» Лана, хотя и та хороша.
Произнеся имя Лана, она посерьезнела, и Поэт сразу насторожился.
— Ты с Мараном знакома? — спросил он вдруг.
— Да.
Она ничего не добавила, промолчал и Поэт, и она сразу встала.
— Пойду к папе, пока у него никого нет. Я, в отличие от вас, к нему на прием еще не попала. Приехала утром, а вы уже заперлись.
Она улыбнулась и быстро пошла к выходу. Дан нагнал ее, открыл дверь, и когда она уже перешагнула порог, выпалил:
— Прости меня.
И покраснел. Она вздрогнула и приостановилась, словно собираясь заговорить, но промолчала. Только бросила на него умоляющий взгляд. Умоляющий — о чем? И ушла.
Обернувшись, Дан увидел стоявшего на пороге гостиной Поэта.
— Интересные у вас тут дела творятся, — сказал тот, растягивая слова, потом усмехнулся. — Пойду подумаю, как говорит Маран.
Когда дверь за ним захлопнулась, Ника сердито вскинулась.
— С ума сошел? При посторонних…
— Разве Поэт посторонний? — возразил Дан.
— В подобных делах все посторонние. И ты. И я. Особенно, когда речь идет о таких гордецах, как эта парочка.
— О чем вы говорили? — спросил Дан, садясь.
— Так тебе сразу и скажи! — буркнула Ника, потом поглядела на него и вздохнула. — Да, да, о Маране. Как, впрочем, и добрая половина населения Земли.
— В каком смысле?
— В самом прямом. — Она щелкнула длинным, покрытым белым перламутром ногтем по лежавшему перед ней пульту, и вялый голос за спиной Дана забубнил:
— … репортаж с круглого стола, посвященного проблеме контакта с Тореной, мы продолжим через десять минут, а пока… — Щелк, включился другой канал. — … климат Торены достаточно мягкий, чтобы ее жители могли обходиться без шуб и пальто, конечно, разница между летом и зимой все-таки есть, на высоких широтах случаются и снегопады, но, в основном, торенцы даже в холодное время одеваются так, как вы видите… — Дан обернулся, по экрану плыли полузнакомые улицы, полные прохожих, Дерния или Латания… Щелк, третий канал. — …Пакт, подписанный в столице Латании Тидаре перевел положение на Торене из периода назревающей ядерной опасности в период равновесия страха, из которого, напомним, Земля благополучно вышла в конце позапрошлого… — Щелк. Ника выключила стереовизор.
— Теперь понял?
— Началось, — пробормотал Дан. — Уже. Давно?
— С утра. Через час после твоего ухода.
— А ты, я вижу, совсем не удивлена.
— Нет, — сказала Ника. — Совсем. Мне даже кажется, что я знала это всегда.
Дан промолчал. Там, на совещании, тему сменили так быстро, что он не успел вдуматься в сообщение шефа. Знал ли и он всегда?.. Вряд ли. Но почему? А просто инерция мышления, «этого не может быть потому, что этого не может быть никогда», во всяком случае, там, на Торене, сработала именно инерция, а теперь он вдобавок достаточно глубоко ознакомился с историей, ее последовательностью, развитием от простого к сложному… ну пусть с взлетами и падениями, но в целом… главное, техники в совсем еще недавние времена почти не существовало… да?.. Вдруг пришли на память фантастические механизмы Архимеда, вытаскивавшие из моря корабли, паровая машина Герона, да и на Перицене, в Тацете, жило немало искусных мастеров… все равно, даже до электричества и от античности, и от периценской древности было неизмеримо далеко… Плюс отсутствие сколько-нибудь серьезных сведений о космических контактах… Собственно, он и сейчас не мог понять, каким образом?.. Чертовщина! Если не поповщина… Не скоро еще удастся результаты этих медико-биологических исследований объяснить. Впрочем, он все равно был до смерти рад, что Маран и Поэт такие же люди, как он… хотя какая, в принципе, разница, для него они всегда были такими же, как он, людьми, а земными или неземными, один черт… однако не все думают так же, взять хотя бы того же Артура… во всяком случае, в начале работы на Палевой, потом он, кажется, поумнел… но наверняка есть и другие с подобными заскоками… Так что да, он рад, особенно в связи с…
— А что говорилось о Маране? — поинтересовался он небрежно.
— Ничего нового.
— Я имею в виду, не по ящику.
— Я тоже.
— Совсем ничего?
— Не думаешь же ты, что она кинулась мне на грудь с криком «Я так его люблю» и начала обливаться слезами. Наи, мой милый, не героиня душещипательного сериала.
— Но ты же и без того все видишь, — сказал Дан настойчиво. — Или, по крайней мере, догадываешься. Любит она его или нет?
— Не знаю. Может, и нет. Думаешь, его так легко любить, этого твоего Марана?
— А что? — спросил удивленный Дан. — Нелегко?
— Это адский труд.
— Почему?
— Он слишком сильная личность. Он подавляет. Ему хочется подчиниться. В нем хочется раствориться.
— Это она сказала?
— Нет. Это очевидно.
— Очевидно — тебе?
— Теперь ты уже собираешься ревновать меня к Марану? — осведомилась Ника. — Ты считаешь, что он недостаточно далеко от меня?
Дан сразу увял.
— Не нервничай. Я не в его вкусе. Хоть он и предпочитает брюнеток.
— Я тоже предпочитаю брюнеток, — сказал Дан, притягивая ее к себе.
— Ну Дани… Я уже думала, ты собрался в монастырь…
— Не сегодня.
Дан с удивлением понял, что к нему возвращается душевное равновесие, утраченное, казалось, навсегда. Про себя он решил, что нынче же вечером выйдет из своего добровольного затворничества.
И, как всегда, благие намерения чуть не вымостили ему дорогу в ад. Довольно бодро спустившись с Никой в ресторан, где их поджидал Поэт, и даже, впервые с того дня, когда расстался с Мараном на тихой, поросшей оранжевой палевианской травой улочке, с аппетитом пообедав, он был ошарашен, когда на выходе их атаковала шумная компания журналистов. По счастью, репортеры либо не успели подготовиться, как следует, либо их было слишком много, и они мешали друг другу, во всяком случае, вопросы, которыми они засыпали ошеломленную таким натиском троицу, имели характер хаотичный и относились только к Торене. Дан с ужасом ожидал, что его вот-вот спросят про Палевую, но видимо, происшедшее там еще не просочилось в печать, ВОКИ умел, когда ему было нужно, придержать информацию, правда, долго длиться это все равно не могло, и Дана буквально трясло. Промямлив несколько слов, он сбежал, оставив с журналистами Нику и Поэта, и заперся в номере. Через некоторое время Ника поднялась наверх, переоделась, стала уговаривать его отправиться на запланированную прогулку по городу, который собиралась показать Поэту, но он отказался наотрез, а когда Ника с Поэтом ушли, запер дверь, выключил видеофон, свет, улегся в постель и начал мысленно отвечать на незаданные вопросы. И так промаялся до возвращения Ники.
Ее подавленный вид и потухшие глаза не прибавили ему бодрости.
— Что случилось? — спросил он уныло. — Опять журналисты?
— Да. Они уже добрались до Палевой, Дан, — сказала Ника, помолчав. — Они спрашивали, как подобное могло произойти, и я просто не знала, что им ответить. Поэт… Он объяснил им, что это решение Маран принял сам. Они приставали и приставали, почему да почему… — Она вздохнула. — Он сказал: Маран поступил так, потому что он Маран. И тогда они стали наперебой возмущаться, как, мол, все остальные не соизволили… Ох, Дан! Я сойду с ума… Нам надо убраться куда-нибудь… Хоть лети обратно на базу, честное слово!
— При чем тут ты? Тебя там не было!
— Ох, Дан!..
Она сбросила платье и ушла в ванную.
— Как говорит Маран, пойду подумаю, — невесело повторила она сказанные днем слова Поэта. — В ванне.
— Маран в ванне не думал, — машинально возразил Дан. — Он вообще никогда ванн не принимал. Он признавал только душ.
И вдруг Ника вышла из себя. Она выскочила из ванной совершенно голая, что придавало ее гневу некую первобытность.
— Ты почему говоришь о нем в прошедшем времени? — прошипела она, остановившись в дверях. — Ты что, спятил? Почему ты говоришь в прошедшем времени?
— Я просто вспомнил тот период, когда жил с ним в одной квартире, — пробормотал Дан. — Нормальной квартире, с ванной. Это же было довольно давно. На Палевой нет вообще никакого водопровода, мы купались в море…