устраивать в особняке, за прекрасным столом из капа каштана, изысканные ужины для врачей и их жен в бриллиантовых тиарах и лисьих полушубках, где она сама под светом хрустальных люстр будет казаться почти сказочной принцессой, – теперь, во взрослом возрасте, за рулем помятой машины, казалась оплывшей, с потухшим взглядом, с вечно опущенными уголками рта. Она курила «Вайсрой» с закрытыми окнами и не открывала окна, даже чтобы крикнуть «Каффи!», как добрый многострадальный отец перед этим. Наверху шла предыстория, в которой слепая крошка Руфь Симмонс лежала в люльке в крошечных черных очках, тянула ручки и звала мать, пока та стояла со стаканом с оливкой на зубочистке и с опущенными уголками рта взглянула на слепое дитя, а потом отвернулась и посмотрела на себя в древнем потрескавшемся зеркале и стала репетировать горький и сардонический книксен так, чтобы не расплескать бокал. Обычно крошка быстро сдавалась и переставала плакать, а только хлюпала (это занимало всего две-три панели). Тем временем, неведомо для Руфи Симмонс, ее фигурка из пластилина кажется практически обезображенной – получается не столько собака, сколько сатир или примат, которого переехало что-то тяжелое. Красивое белоснежное личико Руфи, с черными очками и ленточкой в волосах, поднимается на несколько градусов вверх, пока она шлет невинные детские молитвы о благом возвращении Каффи, молится, чтобы ее отец, например, заметил, как Каффи забился в шину на одном из неухоженных злачных дворов у соседей, или заметил, как Каффи невинно скачет вдоль обочины Мэривилль-роуд, и остановил машину посреди дороги в оживленном трафике, и присел с раскрытыми руками у обочины, чтобы щенок весело запрыгнул к нему в объятия, – мысленные облака ее слепых фантазий располагаются в панелях, ранее занятых реальной сценой, где испуганного и хромого Каффи два матерых диких взрослых пса гонят вдоль злачного восточного берега реки Сиото, которая даже в 1960-х воняла выше дамбы Григгса и чей восточный берег вдоль Мэривилль-роуд замусорен ржавыми консервами и выброшенными колпаками от колес, хотя мой отец говорил, что еще помнит, как рыбачил в ней с ниткой и булавкой примерно в 1935-м, в трусах и соломенной шляпе, пока родители в своих соломенных шляпах раскинули за его спиной пикник вместе с его братом (того потом ранили во время Второй мировой войны в Салерно, Италия, так что он ходил с деревянной ногой, предоставленной по закону о правах военнослужащих, – которую мог отстегнуть и снять прямо вместе с особым ботинком, так что ботинок никогда не пустовал, даже когда стоял в чулане, пока его хозяин ложился спать, – и работал в Кеттеринге на заводе картонных перегородок для разных морских контейнеров) в тени буков и конских каштанов, что в обилии росли вдоль Сиото до того, как Университет неосмотрительно убедил отцов города построить Мэривиль-роуд, чтобы удобнее соединить Верхний Арлингтон с западным берегом. Сияюще-карие глаза верного песика уже на мокром месте от сожаления, что он сбежал со двора, и от страха – потому что теперь Каффи очень-очень далеко от дома, намного дальше, чем юный щенок забирался раньше. Мы уже видели, что щенку всего год от роду; отец принес его на прошлую Страстную пятницу из ASPCA[17], чтобы устроить сюрприз, и разрешил Руфи брать Каффи с собой на пасхальные службы в католической церкви Святого Антония (семья была римскими католиками, как и большинство бедняков Коламбуса) в плетеной корзиночке, накрытой клетчатым полотенцем, откуда торчал только влажный и любопытный носик щенка, и он вел себя так тихо, как требовала мать Руфи, – иначе им бы всем пришлось уйти, даже посреди службы, а для римских католиков это страшный грех, – хоть одна из старших сестер Руфи исподтишка тыкала заколкой для шляпы в лапу щенка, чтобы он заскулил, но он так и не заскулил, о чем Руфь не имела понятия, пока сидела на жесткой деревянной скамье в черных очках с корзинкой на коленях, болтая ножками с благодарностью и радостью, что ее сопровождает щенок (как правило, у слепых есть природная склонность к собакам, которые тоже не отличаются хорошим зрением). И два диких пса (со свалявшимся мехом и торчащими ребрами, а у пятнистой была большая зеленоватая болячка у начала хвоста) жестоки и беспощадны, и скалятся на Каффи, когда он запинается, хоть они и бредут через лужи из полузамерзшей грязи и льда, выплеснутые в реку из огромных цементных труб с ругательствами, написанными баллончиками, и хотя Каффи всего лишь щенок и у него нет мысленных облаков, как у нас с вами, но взгляд его добрых карих глаз красноречивее слов, когда пятнистая собака вдруг запрыгивает в одну из тех огромных труб и ее свалявшаяся голова и хвост с большой болячкой пропадают из виду, а черная собака побольше начинает рычать на Каффи, чтобы он следовал за той в трубу, из которой не хлещет, а сочится какой-то темно-оранжевый и отвратительно вонючий (даже для собаки) ручеек, и в следующем квадратике Каффи вынужден поставить передние лапки на край цементной трубы и попытаться подтянуться целиком, пока черный пес рычит и щелкает зубами у его задних сухожилий. Иллюстрированное выражение на мордочке щенка говорит все. Оно транслирует, что Каффи очень страшно, грустно и хочется вернуться в огороженный двор, махать там своим пегим хвостиком и ждать стук-стук по тротуару миниатюрной белой тросточки Руфи, которая возвращается из школы, чтобы обнять Каффи и занести в дом почесать пузико и шептать без конца, какой он красивый, как чудесно у него пахнут ушки и мягкие лапки и как им всем повезло, что он у них есть, пока черный пес легко заскакивает вслед за Каффи на край протекающего кульверта и, зловеще взглянув по сторонам, исчезает в круглой черной пасти трубы, на чем и заканчивается горизонтальный ряд.
Тем временем происходит завязка реального инцидента: мистер Джонсон, судя по всему, только что написал на доске УБЕЙ. Самый очевидный изъян в моих воспоминаниях об инциденте в целом – по большей части завязка травмы разворачивалась без моего ведома, так пристально я концентрировался на проволочных квадратах в окне, наполняя их следующим рядом сюжетных панелей о несчастной матери, миссис Симмонс, как она медленно вихляет на семейном автомобиле по заснеженным улицам района, выдергивает у себя пинцетом седые волосы, которые выглядывает в зеркале заднего вида, а также сценами об отце под снегопадом, который заводит огромное бензиновое устройство, немного похожее на мощную газонокосилку, но еще крупнее и с вдвое бо́льшим количеством вращающихся лезвий, а также характерно-оранжевого цвета, как костюмы спортсменов и охотников, – это фирменный цвет компании богатого владельца дома, а также цвет специальных штанов, какие владелец заставляет носить стоического и безропотного отца, – и начинает толкать машину через плотный влажный снег на подъездной дорожке особняка. Дорожка такая длинная, что, когда отец убирает ее полностью, приходится возвращаться и начинать сначала, потому что снегопад (который также видно на заднем фоне за сетчатым окном класса в Государственной школе для слепых и глухих, хотя маленькая Руфь о нем, очевидно, не подозревает) становится все сильнее и превращается в настоящую метель, причем мысленное облако отца на одной панели гласит: «Ну что ж! Не так уж и плохо – у меня хотя бы есть работа, и уверен, старая добрая Марджори найдет Каффи вовремя, чтобы вернуть питомца домой к возвращению Руфи из школы!» – пока на его лице написано терпеливое безропотное выражение, а шумное тяжелое устройство (которое выпускается по патенту владельца особняка, вот почему он заставляет мистера Симмонса носить унизительные оранжевые штаны) стирает белизну с дорожки, как стирает мел с доски влажными бумажными полотенцами ученик, оставленный после уроков. Посему я буквально не видел и не знал то, что начинало разворачиваться во время урока граждановедения, хотя мне столько раз рассказывали об этом событии одноклассники, полиция и «Диспетч», что кажется, словно я присутствовал тут в качестве полноценного очевидца с самого начала. По профессиональному заключению доктора Байрон-Мэйнта, административного психолога, я и был полноценным очевидцем, но пережил слишком сильную травму (по его приведенному термину, «контужен»; копию его оценки получил родитель каждого ребенка), чтобы признавать собственные воспоминания. Каким бы ни был грубым или превратным диагноз доктора Байрон-Мэйнта, под согласием с которым расписывались мои родители, он все же ограничил мою роль в судебной процедуре после инцидента. Интересно, что по странности взрослой памяти я до сих пор помню во всех подробностях ноздри доктора Байрон-Мэйнта, которые были зримо разных размеров и форм, и помню, как пытался представить, что же могло случиться с его носом ранее в жизни или, возможно, даже в животе матери, чтобы возникла подобная примечательная аномалия. Врач был очень высоким, даже по стандартам взрослых, и бо́льшую часть обязательного опроса я провел, заглядывая ему в ноздри и рассматривая подбородок. Еще от него пахло, как летом пахнет коврик в ванной комнате, хотя в то время я еще не опознал этот запах. Если честно, общим консенсусом стало, что доктор Байрон-Мэйнт нагнал на нас больше жути, чем даже мистер Джонсон, хотя вынужденное наблюдение за мистером Джонсоном, очевидно, стало бы травматичным опытом для любого, особенно для маленьких детей.
ПОЗЖЕ МИСТЕРА ДЕМАТТЕИ, ПО СЛОВАМ КРИСА ДЕМАТТЕИ, ВЫТЕСНИЛИ ИЗ БИЗНЕСА ПО ОПТОВОЙ ДОСТАВКЕ ГАЗЕТ ЭЛЕМЕНТЫ ОРГАНИЗОВАННОЙ ПРЕСТУПНОСТИ, ПЕРЕБРАВШИЕСЯ ИЗ КЛИВЛЕНДА И ЗАХВАТИВШИЕ В ШТАТЕ ВСЮ ИНДУСТРИЮ ТОРГОВЫХ АППАРАТОВ ПО ПРОДАЖЕ ГАЗЕТ ЗА МОНЕТЫ, ВЫНУДИВ МИСТЕРА ДЕМАТТЕИ УСТРОИТЬСЯ ДИСПЕТЧЕРОМ В ТАКСОПАРК, НО КРИС ХОТЯ БЫ ПЕРЕСТАЛ ВСТАВАТЬ ТАК РАНО ПОУТРУ, ЧТО ЗАСЫПАЛ В КЛАССЕ, А ПОЗЖЕ, НА УРОКЕ ТРУДА МИСТЕРА ВОНА В ШКОЛЕ ФИШИНГЕРА, РАСКРЫЛ В СЕБЕ ПРИРОДНЫЙ ТАЛАНТ К РУЧНОМУ УПРАВЛЕНИЮ СТАНКАМИ И ТЕПЕРЬ СОСТОИТ В ПРОФСОЮЗЕ «ПРЕСИЖН ТУЛ & ДАЙ» ВСЕГО В ПАРЕ КВАРТАЛОВ ОТ ОФИСА МОЕЙ ФИРМЫ.
Пока мистер Ричард Аллен Джонсон писал на доске, объясняя, что фраза «надлежащая правовая процедура» одинакова как в V, так и в XIV поправках, он ненамеренно поместил в эту самую кое-что еще, а именно слово УБЕЙ строчными буквами. Эллен Моррисон, Санджай Рабиндранат и несколько других самых прилежных учеников класса, списывая с доски слово в слово, обнаружили, что написали «надлежащая правовая УБЕЙ процедура» и что это действительно есть на доске, от которой мистер Джонсон отступил на шаг-другой, рассматривая ее с очевидным удивлением из-за написанного. По крайней мере, об этом удивлении позже сообщали многие одноклассники, основываясь на том, что, хотя замещающий учитель стоял лицом к доске и потому спиной к классу, голову он с любопытством склонил набок – почти как собака, когда слышит высокий звук определенного типа, – и так простоял еще пару мгновений, потом покачал головой, словно стряхивая замешательство, и, стерев с доски «УБЕЙ процедура» губкой, заменил верным словом «процедура». Как обычно, Крис Дематтеи лежал головой на парте во втором ряду и спал, потому что его отец и старшие братья с раннего утра занимались доставкой газет для киосков и розничных продавцов в трети города и часто заставляли Дематтеи подниматься в 3:00, чтобы он вливался и помогал, даже если ему надо было в школу, и Дематтеи часто зас